Час близнецов

Аннотация

Нет Света помимо негасимого огня благородного, любящего Сердца! Нет Силы превыше закаленной в тяжких испытаниях Воли! Однако Враг думает по-другому… Едва успела отгреметь последняя битва Великой Войны, как Тьма вновь подняла свою уродливую, чешуйчатую морду. Мерцающие кровавыми искрами нечеловеческие глаза уже выискивают новую жертву. Опять в мирные селения Кринна пришла смута. Кто виновник ужасных злодеяний, кто прячется за хребтатыми спинами бойцов-драконидов? Лишь могучий воин Карамон и его брат, чародей Рейстлин, могут разгадать тайну. Судьба Кринна зависит только от них, потому что пробил час близнецов.

ВСТРЕЧА (Вместо пролога) Окутанный мраком и тишиной, человек спешил к отдаленной полоске света. Звук шагов безответно таял в окружающей темноте. Глядя на бесконечные ряды полок с книгами и свитками, которые являлись лишь скромной частью «Летописи Астинуса», содержавшей подробные сведения об истории Кринна и Ансалонского континента, Бертрем время от времени давал волю своей фантазии. «Должно быть, это и зовется погружением в поток времени», – со вздохом пробегая взглядом по длинным рядам молчаливых книг, размышлял он. Впрочем, порой Бертрему хотелось, чтобы поток времени смыл куда-нибудь его самого, дабы он смог избавиться от своей нелегкой задачи. – В этих рукописях собрано все знание мира, – с кривой улыбкой сказал он самому себе. – Но я так и не нашел в них ни единой строчки, одарившей бы меня мужеством бестрепетно войти в рабочий кабинет человека, их написавшего. Напротив нужной двери Бертрем остановился и глубоко вдохнул воздух, словно собирался нырнуть. Свободная ряса Эстетика, развевавшаяся при ходьбе, теперь свисала с его фигуры строгими прямыми складками. Впрочем, немного подкачал живот, заметно выдававшийся вперед из-под его просторного одеяния. Не в силах собраться с духом, Бертрем торопливо провел пятерней по лысой голове – привычка, оставшаяся с юности, с той поры, когда избранный жизненный путь еще не разлучил его с пышной шевелюрой. Что же так тревожило его, помимо необходимости побеспокоить Мастера? Безусловно, одно то, что он не делал этого вот уже... Бертрем поежился. Да, в последний раз он заходил к нему в тот день, когда юный маг чуть было не умер на пороге их обители. Смута... грядущие перемены – не в этом ли дело? Казалось, мир вокруг успокоился, замер наподобие складок его свободных одежд, однако теперь Бертрем с тревогой чувствовал, что недалек тот день, когда время вновь придет в движение и Лавина событий сметет привычный уклад. Точно так же он чувствовал себя два года назад, когда... Как жаль, что он не в сипах предотвратить эти перемены. Бертрем снова вздохнул. «Сколько бы ни стоял я тут в темноте, время не остановится вместе со мной», – решил он наконец. Хотя прежняя уверенность отчасти вновь к нему вернулась, он по-прежнему ощущал себя неуютно, словно духи прошлого угрожающе подступали к нему из мрака. Единственным маяком в этом призрачном кошмаре оставалась полоска света, выбивающаяся из-под двери. Бертрем быстро оглянулся через плечо на размытые тьмою очертания книг, которые подчас наводили его на мысль о покойниках, мирно спящих в своих саркофагах, и, осторожно толкнув дверь, вошел в кабинет Астинуса Палантасского. Летописец, как всегда, был поглощен работой; он не заговорил и даже не поднял головы, чтобы поприветствовать вошедшего. Мелким неслышным шагом, осторожно ступая по мраморному, застланному ковром из толстой шерсти полу, Бертрем пересек комнату и остановился перед массивным столом полированного дерева. Довольно долго он хранил молчание, наблюдая за тем, как тростниковое перо Мастера уверенными, быстрыми штрихами движется по пергаменту. – Ну что, Бертрем? – спросил Астинус, не отрываясь от своего дела. Эстетик посмотрел на пергамент, где без труда разобрал аккуратные, четкие буквы, хоть они и были видны ему вверх ногами: «Сегодня, за двадцать девять минут до восхода Темной Стражницы, в мой кабинет вошел Бертрем». – Крисания из рода Тариниев просит принять ее, Мастер... Она утверждает, что се ждут здесь... – Бертрем смущенно замолчал – всей его отваги едва хватило на то, чтобы сообщить это. Астинус продолжал писать. – Мастер... – удивляясь собственной дерзости, слабеющим голосом продолжил Бертрем. – Я... мы все пребываем в растерянности... В конце концов, она – Посвященная Паладайна, и я... мы сочли невозможным не принять ее. Было бы позором... – Проведи ее в мои покои, – велел Астинус, по-прежнему не поднимая головы и не переставая водить пером по пергаменту. У Бертрема язык прилип к гортани от неожиданности – на некоторое время он утратил дар речи. Тем временем на пергамент легла еще одна строка: «Сегодня, за двадцать восемь минут до восхода Темной Стражницы, Крисания Таринская прибыла для встречи с Рейстлином Маджере». – Рейстлин Маджере! – ахнул Бертрем, от изумления и ужаса вновь обретший голос. – Мы принимаем у себя... Тут Астинус приподнял голову, и лицо его выразило неудовольствие и раздражение. Тростниковое перо, перестав скрипеть, остановило свой проворный бег, и в кабинете наступила пугающая тишина. Бертрем побледнел. Лишенное примет возраста лицо летописца было по-своему красивым, однако никто из тех, кому удавалось увидеть его, не в силах был его описать. Все, кто близко сталкивался с Астинусом, запоминали только его глаза – темные, настороженные, пристальные и, казалось, способные проникать в самую суть предметов. Сейчас эти глаза давали собеседнику ясное представление о досаде и нетерпении их обладателя, яснее и строже слов сокрушаясь о том, что драгоценное время уходит впустую: пока они разговаривали, прошло несколько минут, которые не были зафиксированы для истории, и все по его, Бертрема, милости. – Прости меня, учитель! – Бертрем почтительно поклонился, пятясь, выбрался из кабинета в темный коридор и неслышно затворил за собою дверь. Оказавшись снаружи, он вытер с лысины выступившую испарину и быстро зашагал прочь по молчаливому мрамору коридоров Большой Палантасской Библиотеки. В дверях своей комнаты Астинус на мгновение задержался, предварительно окинув с порога взглядом дожидавшуюся его женщину. Расположенное в западном крыле огромной библиотеки, жилище хрониста было невелико по размеру и, подобно веем остальным помещениям здания, заставлено всевозможными книгами в самых разнообразных переплетах. Книги стояли на полках вдоль всех четырех стен, наполняя скромное пространство комнаты легким запахом пыли и тлена, – такой запах, вероятно, источают не открывавшиеся долгие годы склепы. Мебель в помещении была старинной работы, но простая: деревянные кресла покрывала искусная резьба, однако мало кто из гостей летописца назвал бы их удобными, низкий стол у окна, лишенный каких-либо украшений, стоял пустым – ни скатерти, ни книг, – только лучи заходящего солнца играли на его полированной черной поверхности. Все предметы здесь словно бы знали свои места и не противились заведенному образцовому порядку: даже дрова в камине – несмотря на то что весна подходила к концу, ночи в этом северном краю по-прежнему выдавались прохладные – были сложены аккуратным колодцем наподобие погребального костра. Однако каким бы холодным, строгим и чистым ни было обиталище летописца, оно, казалось, лишь отражало холодную, строгую и чистую красоту женщины, которая, расположившись в кресле и сложив на коленях руки, ожидала Астинуса. По всему было видно, что терпения Крисании Таринской занимать не приходилось, Она не вздыхала и не поглядывала на клепсидру в углу, она даже не читала, хотя Астинус был уверен, что Бертрем наверняка предлагал ей книгу, ее не интересовали немногочисленные резные украшения и безделушки, которые попадались кое-где на полках среди рукописей, – она просто неподвижно сидела в кресле с жесткой деревянной спинкой, устремив взгляд прозрачных серых глаз за окно, на кроваво-красные отблески заката, озарявшие зловещим светом повисшие над горами облака. Вид у нее был такой, словно она созерцает первый – или последний – закат над Кринном. Она была настолько увлечена заоконным пейзажем, что даже не заметила, как в дверях появился Астинус. Тот, в свою очередь, ничем не привлекая внимания, разглядывал ее столь же пристально. В этом не было ничего необычного, ибо именно таким взглядом, проницательным и непроницаемым одновременно, удостаивал историк каждое живое существо, обитающее на Кринне. Необычным было лишь выражение жалости, глубокой потаенной печали, промелькнувшее в глубине его зрачков. Астинус фиксировал историю. Он вел свои записи от начала начал, собственными глазами наблюдая бег времени, череду сменяющих друг друга событий и занося увиденное в свои бесчисленные книги. Он не мог предсказывать будущее – это было и оставалось уделом богов, однако он обладал редкостным прозорливым чутьем и способностью первым замечать признаки надвигающихся перемен, которые так тревожили Бертрема. Теперь он стоял на пороге своей комнаты и слышал равномерный стук водяных капель в клепсидре, – поднеси он руку к воронке, и стук прекратится, однако время неумолимо продолжит свое течение. Вздохнув, Астинус вновь перевел взгляд на женщину, о которой много слышал, но ни разу не встречал прежде. У нее были черные, вернее, иссиня-черные с матовым отливом волосы, похожие на гладь ночного моря. Они были зачесаны со лба назад и схвачены на затылке простым деревянным гребнем. Этот строгий стиль не очень-то сочетался с ее бледными, изящными чертами – в полутьме лицо ее казалось и вовсе фарфоровым, – несоразмерно большими глазами и выразительным абрисом бескровных губ. Несколько лет назад, когда она была еще совсем юной, десятки слуг помогали ей расчесывать и укладывать эти густые черные волосы по последней моде, закалывая их золотыми и серебряными шпильками и вплетая в вороные пряди сверкающие драгоценности. Они красили эти высокие бледные скулы алым соком ягод и облачали юную красавицу в бледно-розовые шелка и голубой атлас. Да, она была прелестна, и поклонники не давали ей ни минуты покоя. Ныне же она была одета в простое, хотя и сшитое из прекрасной тонкой материи белое платье, какое и полагалось носить Посвященной Паладайна. На платье не было никаких украшений, за исключением золотого пояска, охватившего тонкую талию, и свисавшего с шеи на изящной цепочке медальона Паладайна – знака Платинового Дракона. Волосы Крисании были прикрыты просторным бельм капюшоном, который усиливал бледную холодность ее неподвижного лица. «Она похожа на мраморное изваяние, – подумал Астинус. – С одной лишь разницей: мрамор может согреться на солнце». – Приветствую тебя, праведная дочь Паладайна, – сказал Астинус, проходя в комнату и плотно прикрывая за собою дверь. – Приветствую тебя, Астинус, – вставая, ответила Крисания Таринская. Она направилась через комнату ему навстречу, и Астинус удивился быстроте и почти мужской уверенности се широкого шага. Однако не только походка странным образом не соответствовала изящным чертам этой женщины – рукопожатие ее также оказалось удивительно сильным и твердым, что было вовсе не типично для палантасских женщин, которые если и обменивались с кем-то рукопожатием, то протягивали для этого лишь кончики пальцев. – Я хочу принести свою благодарность за то, что ты согласился потратить свое драгоценное время и присутствовать на этой важной встрече в качестве третьей стороны, – спокойно сказала она. – Я знаю, как ревностно ты относишься к своей работе. – Я не отказываю в услуге, если чувствую, что время не будет потрачено зря, – сказал Астинус, задержав ладонь Крисании в своей руке и пристально вглядываясь в ее лицо. – Однако мне не по душе то, что должно сегодня произойти. – Почему? – Молодая женщина озадаченно посмотрела на летописца. Потом, поняв его сомнения, она улыбнулась, но улыбка вышла холодная, прибавив ее лицу не больше тепла, чем лунный свет – свежевыпавшему снегу. – Ты не веришь, что он придет, правда? Астинус фыркнул и, выпустив руку женщины, отвернулся, словно вдруг потерял к ней всякий интерес. Он отошел от своей странной гостьи к окну и выглянул наружу, на город, белые дома которого изумительно мерцали в лучах заходящего солнца. Было, правда, в этой захватывающей картине одно исключение – здание, которое даже в полдень не отражало солнечных лучей, всегда оставаясь мрачным и неприветливым. Именно на него был устремлен взгляд Астинуса. Цитадель из черного камня возвышалась в самом центре сверкающего, как бриллиант, города, ее высокие минареты, недавно отстроенные при помощи неведомых магических сил, упирались прямо в небо и играли кроваво-красными бликами в лучах заката, напоминая когтистые пальцы скелета, тянущиеся ввысь из отверстой могилы. – Два года назад он вошел в Башню Высшего Волшебства, – бесстрастно сказал Астинус, заметив, что Крисания тоже подошла к окну и встала рядом с ним. – Он вошел туда в темноте, глухой ночью, когда в небесах была только одна луна – та, что не дает света. Он прошел через Шойканову Рощу, преисполненную неодолимого ужаса, к которой не осмеливается приблизиться ни один смертный, даже кендеры обходят ее стороной. Перед ним отворились старые ворота, на чьих острых шипах до сих пор висят останки темного мага, который запер Башню страшным заклятием и спрыгнул с ее крыши прямо на ворота, став их жутким стражем. Но когда к воротам подошел он, то страж поклонился и ворота открылись от одного прикосновения, пропустив его внутрь, а затем вновь закрылись. За два прошедших года они больше ни разу не открывались. Он не выходил наружу, а те, кого принимала Башня, не видели его внутри. И ты ожидаешь, что он придет? Сюда? – Властелин настоящего и будущего... – Крисания пожала плечами. – Он придет, как и было предсказано. На этот раз Астинус посмотрел на нее с некоторым уважением: – Ты знаешь его историю? – Конечно, – спокойно ответила жрица, тоже удостоив хрониста быстрым взглядом. Затем она снова повернулась к Башне, которая уже наполовину укрылась тенью наступающей ночи. – Хороший полководец, прежде чем ввязаться в битву, всегда изучает противника. Я знаю Рейстлина Маджере очень хорошо, настолько хорошо, что не сомневаюсь: сегодня он придет. Крисания по-прежнему смотрела на страшную Башню. Ее подбородок слегка приподнялся, а бледные губы вытянулись в угрюмую прямую линию. Руки она держала за спиной. Лицо Астинуса тоже переменилось, приняв выражение несколько озабоченное, в глазах появилась какая-то несвойственная ему печаль, но голос, как обычно, оставался бесстрастным: – Ты кажешься мне чересчур уверенной в себе, праведная дочь Паладайна. Откуда тебе это известно? – Паладайн говорил со мной, – ответила Крисания, не отводя взгляда от Башни. – Это было во сне. Передо мной появился Платиновый Дракон и сказал, что зло, изгнанное из мира, вернулось обратно в обличий этого страшного человека, мага в черной мантии, Рейстлина Маджере. Страшная участь угрожает всем нам, и мне было поручено не допустить этого. Пока Крисания говорила, ее мраморно-белое лицо с заострившимися чертами понемногу разгладилось, а в серых глазах вспыхнули светлые искры. – Это будет испытанием моей веры, о котором я молилась! – воскликнула она, искоса взглянув на Астинуса. – Видишь ли, с самого детства я была готова совершить нечто значительное, небывалое, я чувствовала, что должна буду сослужить своему миру и его народам великую службу, и хотела этого. Теперь я обрела такую возможность. Во время ее речи лицо Астинуса все более мрачнело, пока не приобрело выражения крайней суровости. – Это сказал тебе Паладайн? – неожиданно требовательно спросил он. Крисания почувствовала сомнение своего собеседника и, расценив его как недоверие, гневно сжала губы. Между бровями ее появилась едва заметная складка, а голос зазвучал еще сдержаннее и суше, чем в начале разговора: – Я сожалею, что заговорила об этом, Астинус. Прошу простить меня. То, что произошло между мной и моим богом, не подлежит обсуждению. Я упомянула об этом лишь для того, чтобы убедить тебя: этот злой человек придет. Не может не прийти. Паладайн направит его сюда. Брови Астинуса взлетели так высоко, что почти исчезли под спадавшими на лоб седеющими волосами. – Этот «злой человек», как ты выразилась, Посвященная, служит богине столь могущественной, как и сам Паладайн, – Такхизис, Владычице Тьмы! Впрочем, я не должен был говорить «служит»... – Астинус криво улыбнулся. – Сказать о нем так, пожалуй, нельзя... Морщинка на лбу Крисании разгладилась, а на губах снова ожила слабая улыбка. – Добро возвращается добром, – негромко ответила она. – Зло обращается против самого себя. Добро снова победит, как это было во время Войн Копья, в битве против Такхизис и ее злых драконов. С помощью Паладайна я одержу победу над новым злом, как Танис Полуэльф одержал победу над самой Такхизис. – Танис Полуэльф победил при помощи самого Рейстлина Маджере, – веско заметил Астинус. – Или ты предпочитаешь не вспоминать эту часть истории? Но слова Мастера не омрачили безмятежного лица жрицы: улыбка не покинула ее губ, а сверкающий взгляд был по-прежнему устремлен за окно. – Смотри, Астинус, – сказала она негромко, – он идет! Солнце скрылось за вершинами далеких гор, но небо, все еще озаренное его последними лучами, сверкало багряными красками, подобно драгоценному гранату. Вошедшие слуги проворно развели огонь в очаге и вскоре удалились. Дрова горели ровным, неслышным огнем, словно летописец приучил даже пламя хранить торжественный покой Большей Библиотеки. Крисания снова опустилась на жесткое сиденье кресла и сложила на коленях руки. Внешне она сохраняла спокойствие и бесстрастность, однако сердце ее, в предвкушении грядущей встречи, забилось чаще. Волнение ее угадывалось лишь по глазам, сверкавшим ярче обычного, – словно с драгоценного дымчатого хрусталя стерли слой пыли. Родившись в знатной и богатой семье Тариниев Палантасских, в роду столь же древнем и славном, как сам этот город, Крисания с детства пользовалась всеми благами, какие только способны дать человеку деньги и благородное происхождение. Сообразительная, наделенная сильной волей, она могла бы вырасти строптивой и властной женщиной. К счастью, любящие родители оказались достаточно мудры, чтобы незаметно направить ее строптивый дух в безопасное русло, добившись того, что упрямство и своеволие преобразились в твердость характера и уверенность в себе. За всю свою жизнь Крисания только однажды огорчила родителей, однако этого оказалось достаточно, чтобы нанести им незаживающую рану: она отвернулась от подходящей партии, отказав красавцу жениху из рода столь же знатного, как се собственный, и посвятила себя служению забытым богам. Все началось с проповедей Элистана, жреца, приехавшего в Палантас в конце Войн Копья. Его новая религия – вернее, старая религия – распространялась по всему Кринну со скоростью лесного пожара, так как возрожденная вера питалась теперь убежденностью, что это древние боги помогли победить злых драконов и их повелителей. Когда Крисания впервые шла на проповедь Элистана, она была настроена весьма скептично. Молодая женщина – тогда ей едва минуло двадцать три года – была воспитана на легендах о разгневанных богах, которые обрушили на Кринн Катаклизм, швырнув с неба огненную гору, отчего пошел по всем землям гул, а священный город Истар скрылся в водах Кровавого Моря. Легенды гласили – во всяком случае, так их понимали люди, – что боги отвернулись от жителей Кринна, отказав им в милосердии и покровительстве. Крисанию привело к Элистану чистое любопытство, но у нее уже были наготове причины, по которым она не могла согласиться с его словами. Однако, встретившись с проповедником лицом к лицу, Крисания была приятно удивлена. В то время Элистан находился в зените славы и имел огромное влияние на умы и сердца людей. Красивый, сильный, несмотря на свой возраст, мужчина, он походил на древних жрецов, которые, как гласили предания, скакали в битву бок о бок с могучим витязем Хумой. К ее собственному изумлению, вечер для Крисании начался с поиска причин, по которым она должна восхищаться жрецом, а закончила она его, стоя на коленях у ног проповедника, плача от радости и сознания собственного ничтожества. Крисания ощутила, что душа ее наконец обрела опору, надежный якорь, которого ей так недоставало. Пророческое откровение состояло в том, что, оказывается, боги вовсе не отвернулись от люден, – это люди отвернулись от богов, требуя в гордыне своей от них того, что сам Хума снискал лишь через бесконечные лишения. На следующий день Крисания оставила свой дом, богатство, родителей и слуг, оставила даже суженого, с которым была уже помолвлена, и перебралась в маленький холодный домишко, служивший как бы предвестием величественного Храма, который Элистан намеревался выстроить в Палантасе. И вот теперь, два года спустя, Крисания уже была Посвященной, праведной дочерью Паладайна, одной из немногих избранных, что были признаны достойными вести юное Братство сквозь свойственные любой молодости увлечения. То, что в жилах преемников Элистана текла ретивая, свежая кровь, было весьма кстати; сам проповедник начинал понемногу сдавать, теряя свою былую энергию и силу. В настоящее время здоровье его было таково, что бог, которому он верно служил, мог в любую минуту призвать своего верховного жреца, однако, когда бы ни случилось это печальное событие, Крисания и несколько столь же молодых, как она, преемников были готовы продолжить дело Элистана. Крисания, безусловно, понимала, что, возможно, в скором времени ей придется возглавить новое вероучение, но было ли это вершиной ее призвания? Как она сама призналась Астинусу, уже давно ее одолевали предчувствия, что судьбой ей уготовано совершить некий великий подвиг во имя своего родного мира. Направлять Братство в его ежедневных рутинных делах, особенно теперь, когда война была закончена, казалось Крисании занятием обыденным и скучным. Денно и нощно она молилась Паладайну, прося послать ей испытание грозное и величественное. Она поклялась, что во имя служения возлюбленному божеству пожертвует чем угодно, даже самой жизнью. И бог услышал ее. Ждать уже оставалось недолго, и в эти последние томительные минуты ей едва удавалось сдержать волнение. Она нисколько не боялась предстоящей встречи, хотя знала, что в этом человеке сосредоточены самые могущественные силы зла, какие только существуют ныне на Кринне. Если бы родительское воспитание не сгладило ее врожденную заносчивость и спесь, то верхняя губа ее сейчас кривилась бы в презрительной усмешке: какое зло может устоять пред необоримым мечом ее веры? Какое зло способно разбить ее сияющую броню? Словно беспечный рыцарь на турнире, решивший, что с такими талисманами, как гирлянда цветов и шарф возлюбленной на шлеме, он не может потерпеть поражение, Крисания обратила свой взгляд к двери, с нетерпением ожидая, когда зазвучат фанфары. Вскоре дверь подалась, и руки ее, до этого спокойно сложенные на коленях, вдруг пришли в движение, и тонкие пальцы сплелись между собой. Вошел Бертрем и отыскал взглядом Астинуса, неподвижно сидевшего в глубоком кресле у пылающего камина. – Маг Рейстлин Маджере, – объявил Бертрем, и голос его слегка дрогнул. Должно быть, он вспомнил о том, при каких обстоятельствах в последний раз произносил это имя. Тогда Рейстлин Маджере умирал, харкая кровью, на ступенях крыльца Большой Библиотеки. Астинус слегка нахмурился, отметив недостаток самообладания у своего секретаря, и Бертрем ретировался так быстро, как только позволили ему могучий живот и широкая ряса. Крисания непроизвольно задержала дыхание, но не увидела ничего определенного – лишь черная тень возникла на пороге, будто сама ночь ступила под низкую притолоку, приняв форму человеческой фигуры. Пришелец замешкался, и Астинус обратился к нему своим ровным, лишенным чувств голосом: – Входи, старый приятель. Тень на пороге шевельнулась, и теплый отсвет огня заиграл на матовом бархате черных одежд. Потом в складках бархата блеснули крошечные искры – это осветились серебряные нити, которыми вышиты были на ткани древние руны. Наконец тень превратилась в человека, чья фигура была целиком скрыта под черными покровами, – единственным доказательством того, что это все же человеческое существо, а не бесплотный дух, служила тонкая, страшно худая рука, высвобожденная из складок накидки и сжимавшая длинный деревянный посох. Крисания заметила, что посох венчал хрустальный шар, вставленный в золотую оправу, сработанную в виде лапы дракона. Когда гость вошел в комнату, Крисания почувствовала едва ли не разочарование. Она-то просила Паладайна послать ей настоящее испытание! Но какое великое зло могло быть заключено в этом человеке? Сомнения зародились в ней в тот момент, когда она рассмотрела пришельца целиком. Это был худой, болезненного вида человек, слегка сутулящийся и опирающийся при ходьбе на массивный посох, словно без его помощи он и вовсе не мог передвигаться. Крисания знала, что Рейстлину Маджере сейчас должно быть ровно двадцать восемь лет, однако ходил он так, словно ему по меньшей мере стукнуло девяносто: походка гостя была медлительной, шаги мелкими и словно бы неуверенными. «Разве это испытание моей веры – победить такую развалину? – с горечью обратилась она к Паладайну. – Мне даже не нужно сражаться с ним. Его разрушает изнутри собственное зло». Между тем Рейстлин откинул на спину капюшон и, повернувшись к Крисании спиной, обратился к Астинусу: – Приветствую тебя, Бессмертный. – Привет, Рейстлин Маджере, – отозвался Астинус, не поднимаясь с кресла. В его голосе проскользнула насмешливо-лукавая интонация, словно он обменялся с магом одним им понятной шуткой. Затем хозяин плавно взмахнул рукой: – Позволь мне представить Крисанию из рода Тариниев. Рейстлин повернулся, и на этот раз дыхание Крисании судорожно сбилось. Внезапная боль сдавила ей грудь, удушливый спазм перехватил на мгновение горло, а в кончики пальцев вонзились тысячи острых иголок. Неожиданная, похожая на озноб дрожь заставила ее еле заметно вздрогнуть. Крисания невольно вжалась в кресло и стиснула кулаки так, что острые ногти вонзились в мягкую кожу ладоней, – на нее смотрели два пылающих золотисто-желтых глаза, два жутких зерцала греха: блестящие, непроницаемые, лишенные всяческого выражения. А зрачки... Крисания в ужасе не могла от них оторваться. Зрачки напоминали формой изящные песочные часы! Лишь несколько мгновений спустя, поборов оцепенение, она сумела рассмотреть черты изможденного, отмеченного печатью страдания и боли лица. Тяжелая мука терзала мага на протяжении всех семи лет – с того времени, как жесточайшие испытания Башни Высшего Волшебства изнурили его тело, опалив кожу старческой пергаментной желтизной. В своей неподвижности лицо Рейстлина напоминало железную маску' – непроницаемую, бесчувственную и жестокую, столь же неумолимую, как и лапа дракона, вцепившаяся в хрустальный шар, служивший набалдашником его посоха. – Праведная дочь Паладайна, – негромко сказал маг, и в голосе его проскользнула тень почтения. Крисания по-прежнему сидела, вжавшись в кресло, и не шевелилась. Казалось, это взгляд мага удерживал ее на месте – Крисания даже подумала с тревогой, уж не наложил ли он на нее какое-нибудь заклятие. Словно прочтя ее мысль, маг подошел к ней и склонился в сочувственной позе. В зрачках его отражалось пляшущее пламя очага. – Праведная дочь Паладайна, – повторил Рейстлин Маджере, и мягкий голос мага окутал Крисанию, словно бархат сто плаща, – надеюсь, ты хорошо себя чувствуешь? На этот раз жрице почудилась в его словах насмешка. Именно этого она и ожидала, и именно к этому готовилась. Крисания поняла: то, что маг с самого начала заговорил с ней уважительно, застало ее врасплох, сбило с толка, но теперь она вполне овладела собой. Поднявшись с кресла, в результате чего глаза ее оказались вровень с глазами мага, Крисания непроизвольно стиснула в кулаке амулет с изображением Платинового Дракона. Прикосновение к благородному металлу помогло ей совладать с собой и придало мужества. – Я не думаю, что нам стоит терять время на ненужные церемонии, – сухо заявила она, и ее лицо вновь сделалось холодным и бесстрастным. – Мы отвлекаем Астинуса от его работы. Мне кажется, он будет заинтересован в том, чтобы мы решили наш вопрос как можно скорее. – Не могу не согласиться, – ответил маг, слегка скривив тонкие губы, что вполне могло означать улыбку. – Я откликнулся на твою просьбу и пришел сюда. Что за нужда заставила тебя обратиться ко мне и просить о встрече? Крисания опять ощутила в словах мага насмешку. Привыкшая лишь к уважению и почитанию, она с трудом сдерживала нарастающий гнев. Холодно смерив собеседника взглядом, жрица сказала со всей твердостью, на какую только была способна: – Я пришла предупредить тебя, Рейстлин Маджере, что твои злые дела известны Паладайну. Поостерегись, или он уничтожит тебя! – Как? – перебил ее Рейстлин, и его страшные глаза полыхнули непонятным огнем. – Как он уничтожит меня? Громом и молнией? Наводнением нош пожаром? Может быть, он швырнет еще одну огненную гору? С этими словами он сделал шаг в сторону Крисании, но та обошла вокруг кресла и, таким образом восстановив дистанцию, встала позади него, опершись рукою о деревянную спинку. – Ты смеешься над собственным жребием, несчастный, – сказала она с укоризной. Губы Маджере опять скривились, но он продолжал говорить так, как будто вовсе ее не слышал. – Элистан? – Голос его понизился до вкрадчивого шепота. – Может быть, он пошлет Элистана сразиться со мной? Как бы отвечая самому себе, маг пожал плечами: – Нет, конечно, нет. Все в один голос твердят, что верховный жрец светоносного Паладайна слишком утомлен – он слаб и умирает... – Нет! – воскликнула Крисания и тут же прикусила губу, злясь на себя за то, что поддалась уловке и позволила раздразнить себя до такой степени, тго ее истинные чувства прорвались наружу. Некоторое время она молчала, стараясь снова взять себя в руки. – Пути Паладайна неисповедимы, их не следует обсуждать или подвергать осмеянию, – ледяным тоном сказала она, но в следующей фразе голос ее потеплел: – К тому же самочувствие Элистана не должно тебя беспокоить... – Возможно, оно заботит меня в большей степени, чем ты думаешь, – возразил Рейсшин, и Крисании вновь почудилось, что его губы насмешливо кривятся. Кровь бешено стучала в ее висках, но Крисания ничем не выказывала волнения. Во время разговора маг двинулся в обход кресла, пытаясь приблизиться к вей, – он подошел так близко, что она физически ощутила нечеловеческий жар, исходивший от его тела, скрытого под бархатным плащом. Вслед за тем Крисания почувствовала приторно-сладкий и тем не менее приятный запах. «Этот пряный аромат дурманит и помогает ему в колдовстве!» – догадалась она. Мысль эта тут же вызвала у нее брезгливую тошноту. Стараясь справиться с ней, она стиснула в кулаке амулет Паладайна, так что края его глубоко вонзились в ее ладонь. Ловким движением она вновь отстранилась от мага. – Паладайн явился мне во сне... – с вызовом сказала Крисания. Рейстлин рассмеялся. Мало кто из смертных мог похвастаться, что слышал его смех, но те, кто его действительно слышал, забыть его были уже не в силах – он начинал преследовать их в кошмарных снах. Он резал слух, как клинок – живую плоть. Добро и справедливость казались посрамленными уже потому, что смех этот был возможен. – Что ж... – сказала Крисания, и глаза ее блеснули, как стылая сталь. – Я пыталась отвратить тебя от зла. Теперь дело богов – распорядиться твоей жизнью. Видимо, только сейчас осознав то бесстрашие, с каким вела себя Крисания, Рейстлин, прищурив горящие глаза, пристально посмотрел на собеседницу. Затем он внезапно улыбнулся, и за его сухой улыбкой почудилась едва ли не радость, отчего Астинус, прежде молча наблюдавший эту сцену, поднялся с кресла. Тень летописца растянулась на полу и, словно вещественная преграда, разделила жрицу и мага. Рейстлин тревожно вздрогнул и, обернувшись к Мастеру, опалил его огненным взглядом. – Поберегись, дружище, – предупредил маг. – Мне кажется, ты решил вмешаться в ход истории? – Я никогда не вмешиваюсь в ход истории, – сказал Астинус, – и ты отлично это знаешь. Я лишь наблюдатель и летописец – что бы ни случилось, я останусь беспристрастным. Твои помыслы известны мне, как и чаяния всех тех, кто пока еще дышит. Поэтому не торопись и выслушай меня, Рейстлин Маджере, а угрозы свои можешь взять обратно. Эта женщина не только Посвященная, она – любимая дочь богов, и это не пустые слова. – Любимая дочь богов? Но мы все – их возлюбленные чада. Или я ошибаюсь, праведная дочь Паладайна? – Рейстлин снова повернулся к Крисании, и голос его стал мягким и бархатистым. – Разве не так записано на Дисках Мишакаль? Разве не этому учит преподобный Элистан? – Верно, – согласилась Крисания и подозрительно посмотрела на мага, не понимая, говорит ли он всерьез или насмехается. Однако лицо его было неподвижно и серьезно, отчего жрица неожиданно дня себя подумала, что маг, пожалуй, похож сейчас на умудренного жизнью наставника. – Да, так там сказано, – холодно улыбнулась Крисания. – Я рада, что ты знаком с тем, что записано на священных Дисках, хотя, судя по всему, это тебя ничему не научило. Не припомнишь ли, что было написано в... Громко фыркнув, Астинус перебил ее. – Вы злоупотребили моим временем, оторвав меня от работы, – проворчал он, поднимаясь и широкими шагами направляясь к дверям комнаты. – Позвоните в звонок и вызовите Бертрема, когда надумаете уходить. Прощай, Посвященная Паладайна. Прощай... дружище. Астинус открыл дверь и впустил в комнату мирную тишину библиотеки, которая словно обдала разгоряченную Крисанию приятной освежающей прохладой. Почувствовав, что самообладание возвращается к ней, она успокоилась и выпустила из руки медальон. Церемонно поклонившись вслед Астинусу, она заметила, что и маг сделал то же самое. Дверь за хронистом затворилась, и они остались вдвоем. Некоторое время оба молчали. Наконец Крисания почувствовала, что тело ее вновь наполнено силой Паладайна, и повернулась к Рейстлину. – Признаться, я совершенно забыла, что именно ты и те, кто был тогда с тобой, отвоевали священные Диски. Конечно же, ты читал, что на них написано. Но как бы мне ни хотелось поговорить с тобой об этом, я вынуждена попросить, чтобы впредь, какие бы дела нас ни связывали, Рейстлин Маджере, ты говорил об Элистане с уважением. Он... Она замолчала, потому что в этот момент худое тело мага изогнулось, словно сведенное судорогой. Приступ жесточайшего кашля разорвал ему грудь, и, захлебываясь им, Рейстлин Маджере жадно хватал ртом воздух. Его шатало так сильно, что, не будь с ним посоха, он, казалось, непременно бы упал. Позабыв о своей вражде, Крисания машинально протянула вперед руки и, обхватив мага за плечи, прошептала целительную молитву. Ладони ее чувствовали мягкое тепло его одежд. Но не только. Тело Рейстлина судорожно вздрагивало, и Крисания почти физически ощущала терзавшую его боль. Сердце ее наполнилось состраданием и скорбью. Однако Рейстлин резко отстранил руки Крисании. Кашель его понемногу утих, а когда к нему вернулась способность свободно дышать, Рейстлин насмешливо поглядел на жрицу. – Не трать на меня своих молитв, праведная дочь Паладайна, – сказал он и, вытащив из кармана чистую тряпицу, отер ею губы. Когда он отнял платок, Крисания увидела на нем алые пятна крови. – Моя болезнь неизлечима. Это жертва, цена, которую я заплатил за свою волшебную силу. – Не понимаю... – пробормотала Крисания. При воспоминании о прикосновении к теплым плечам мага пальцы ее непроизвольно шевельнулись, и она поспешно спрятала. руки за спину. – Вот как? – язвительно удивился маг и так взглянул на нее своими желтыми глазами, словно намеревался прочитать самые сокровенные ее мысли. – А какова была цена, которую ты заплатила за свое могущество? На щеках жрицы заиграл легкий румянец, едва заметный в свете слабеющего пламени камина. Встревоженная властным вторжением мага в самые потаенные глубины своего естества, Крисания отвернулась к окну. Над Палантасом сгустилась ночь. Серебряная луна Солинари повисла в небе тонким серпом. Красная луна – близнец Солинари – еще не взошла. Черная луна... «Где она? – неожиданно задумалась Крисания. – Неужели он ее видит?» – Я должен идти, – хрипло сказал Рейстлин. – После приступов я становлюсь слаб, точно младенец. Мне нужно отдохнуть. – Конечно. – Крисания ощутила, как к ней возвращаются спокойствие и уверенность в себе. Разобравшись со своими чувствами, она снова повернулась к магу: – Благодарю тебя за то, что пришел... – Но мы еще не закончили, – сказал Рейстлин. – Я был бы рад, если бы мне удалось доказать, что опасения вашего бога безосновательны. Ради этого я предлагаю тебе прийти в Башню Высшего Волшебства: там ты увидишь меня в окружении моих книг и поймешь, чем именно я занимаюсь. Когда ты узришь все своими глазами, твой разум успокоится. Как написано на священных Дисках, мы боимся лишь того, чего не знаем... Он сделал шаг по направлению к Крисании. Удивленная его предложением, она замешкалась и не успела отстраниться от мага, уже оттесненная им к окну и лишенная путей к отступлению. – Я не могу... отправиться в Башню, – запнувшись, пробормотала она – близость мага вызвала у нее легкое головокружение. Крисания попыталась обойти его, но Рейстлин выставил свой посох и загородил ей проход. Стараясь говорить как можно спокойнее, Крисания продолжила: – Заклятия, которыми заперта Башня, не позволят никому из нас... – За исключением тех, кого приглашаю я, – тихо перебил ее Рейстлин. Он сложил окровавленный платок, спрятал его обратно в потайной карман плаща и, протянув руку, обхватил пальцами запястье Крисании. – Ты отважна, праведная дочь Паладайна, – сказал он. – Ты не содрогаешься даже при моем пагубном прикосновении. – Мой бог со мной, – гордо ответила Крисания. Рейстлин улыбнулся, и улыбка его, несмотря на зловещую бесчувственность желтых глаз, была теплой. Этой улыбки хватило бы на двоих, и Крисания поддалась ее очарованию. Маг тем временем привлек девушку еще ближе и только тогда выпустил ее руку. Прислонив посох к спинке кресла, он обхватил своими худыми ладонями ее голову поверх белой ткани капюшона. Крисания затрепетала от прикосновения его рук, но не могла ни пошевелиться, ни вымолвить слова. Она просто стояла и смотрела на него глазами, полными страха, который она не могла ни победить, ни понять. Не отпуская ее голову, Рейстлин чуть наклонился и легко коснулся ее лба губами, с которых только что стер кровь. Крисания услышала, как он пробормотал какие-то непонятные слова, после чего опустил руки. Освобожденная от объятия мага, она едва не упала., Тело Крисании ослабело, голова слегка закружилась. Рука ее помимо воли поднялась ко лбу, на котором саднил запечатленный след его губ. – Что ты наделал?! – воскликнула она. – На меня нельзя наложить заклятие! Моя вера защитит меня от... – Несомненно, – вздохнул Рейстлин, и в голосе его послышалась печальная усталость, свойственная людям, которых постоянно недопонимают или преследуют подозрениями. – Я просто снабдил тебя печатью, которая позволит пройти через Шойканову Рощу. Этот путь не из легких... – Тут к магу снова вернулась исчезнувшая было язвительность. – Но я думаю, что вера поддержит тебя. Накинув капюшон, маг молча поклонился Крисании, которая, не сводя с него глаз, никак не могла найти слов для достойного ответа. Затем Рейстлин нетвердой походкой направился к двери. Выпростав из-под плаща исхудавшую, как у скелета, руку, он дернул шнурок звонка. Дверь сразу же отворилась, и на пороге показался Бертрем. Быстрота его появления навела Крисанию на мысль, что Астинус, должно быть, оставил его в коридоре и тот, возможно, подслушивал разговор. Губы ее плотно сжались, и она метнула на Эстетика столь гневный и высокомерный взгляд, что бедняга тут же побледнел, хотя понятия не имел, в каком преступлении его обвиняют. На лбу у Бертрема выступили капли пота, и он отер заблестевшую лысину рукавом. Рейстлин уже выходил из покоев Астинуса, когда Крисания неожиданно для себя самой окликнула его. – Я... я прошу простить меня за недоверие, Рейстлин Маджере, – сказала она негромко. – И еще раз благодарю тебя за то, что ты пришел. Рейстлин обернулся на пороге: – А я прошу простить меня за мой дерзкий язык. Прощай, Посвященная. Если скрытое знание не устрашит праведную дочь Паладайна, то я буду ждать ее в Башне через две ночи после сегодняшней, когда Лунитари впервые покажется в небе. – Я приду, – твердо ответила Крисания, с удовольствием заметив выражение ужаса, появившееся на лице Бертрема. Кивнув на прощание, она с напускным спокойствием оперлась на резную спинку кресла. Но как только маг в сопровождении Бертрема вышел и за ними закрылась дверь, Крисания тут же опустилась на колени. – О, благодарю тебя, Паладайн! – жарко прошептала она. – Я готова к испытанию. Я не подведу тебя, не подведу! КНИГА ПЕРВАЯ Глава 1 За своей спиной она слышала поступь тяжелых когтистых лап, расшвыривающих в стороны палую листву. Тика внутренне напряглась, однако не показала вида, что знает о близкой опасности, продолжая увлекать чудовище за собой. Рука ее крепко сжала рукоять меча. Сердце отчаянно колотилось. Шаги зверя слышались все ближе и ближе, уже можно было разобрать позади его хриплое дыхание. Когтистая лапа упала на ее плечо. Резко обернувшись, Тика взмахнула клинком и... выбила из рук служанки поднос, заставленный кружками с элем. Дэзра взвизгнула и в испуге отпрянула назад. Посетители, сидевшие возле стойки, разразились хриплым смехом. Тика почувствовала, как кровь прилила к ее лицу, и оно покраснело под стать ее пышным огненно-рыжим волосам. Сердце ее продолжало отчаянно колотиться, а руки слегка дрожали, точно схватка произошла наяву, а не в ее воображении. – Дэзра, – сказала Тика как можно спокойнее, – проворства у тебя, как у овражного гнома, да и ума не больше. Вам с Рафом следует поменяться местами. Ты будешь выносить помои, а ему я позволю подавать на стол! Дэзра, собирая глиняные черепки, которые валялись в огромной луже эля, словно острова, посмотрела на нее снизу вверх. – Так и сделаем! – в сердцах воскликнула служанка, швыряя собранные осколки обратно на пол. – Сама подавай да обслуживай! Или теперь это ниже твоего достоинства, Тика Маджере, Героиня Копья? Ошпарив Тику возмущенным взглядом, Дэзра поднялась с пола и, пинком отшвырнув чудом уцелевшую кружку, выбежала из таверны. Распахнутая ею дверь с силой врезалась в стену. Тика поморщилась, заметив на полированном дереве свежую царапину. Ей захотелось крикнуть вослед служанке пару резких слов, но она вовремя прикусила язык, прекрасно зная, что впоследствии пожалеет о том, что не сдержала свой гнев. Дверь осталась открытой, и сквозь нее в зал проник закатный свет солнца, уже давно перевалившего зенит и теперь медленно спускавшегося к горизонту. Рубиново-красные блики заиграли на свежеотполированном дереве стойки и отразились от граней стеклянных бокалов и кубков. Красные отсветы вечернего солнца не обошли и поверхность огромной лужи, но ярче всего они засверкали в медно-рыжих волосах Тики, тут же превратив их в пламенеющее золото. Увидев ее такой, посетители притихли и оборвали смех, при этом во многих взглядах читалось откровенное вожделение. Разумеется, Тика не могла этого не заметить. Устыдившись своего внезапного гнева, она выглянула в окно и увидела Дэзру, которая стояла, прислонясь к дереву и вытирая глаза кончиком фартука. Между тем в таверну вошел очередной посетитель. Он закрыл за собой дверь, отрезав поток золотисто-красного солнечного света, и зал снова погрузился в прохладные вечерние сумерки. Тика быстро провела рукой по глазам. «Во что я превращаюсь?» – спросила она сама у себя с запоздалым раскаянием. В конце концов в том, что произошло, Дэзра была нисколько не виновата. Виноваты были те ужасные переживания, которые с недавних пор не давали ей покоя. Иногда ей казалось, что было бы лучше, если б где-то поблизости снова появились драконы, с которыми можно было бы сразиться. «По крайней мере, тогда я знала, чего боюсь, и могла биться с источником страха вот этими руками! Но как я могу победить то, чему не способна подобрать даже имени?» – думала она. Громкие голоса посетителей, требующих эля и снеди, отвлекли ее от мрачных мыслей. Она вновь вернулась в реальность, где слышался гомон и грубый смех, от которого слегка вздрагивали стены таверны «Последний Приют». – «Вот к чему я вернулась. – Тика шмыгнула носом и утерла его тряпкой, что лежала под рукой на стоике. – Мой дом здесь. Эти люди – прекрасны, добры и приветливы, как свет заходящего солнца. Меня окружают дружба и человеческая любовь, вокруг слышатся простые и знакомые с детства звуки: смех, звон посуды, хлюпанье лакающей собаки...» Лакающей собаки! Как бы не так! Тика застонала и, как была, с тряпкой в руке, выбежала из-за стойки. – Раф! – воскликнула она, в отчаянии глядя на овражного гнома. – Эль пролить. Моя убирает, – вытирая рот рукавом, приветливо отозвался гном. Завсегдатаи таверны рассмеялись, однако среди посетителей было несколько незнакомцев, которые смотрели на гнома с нескрываемым отвращением. – Возьми тряпку и вытри, – прошипела Тика сквозь зубы и одарила посетителей извиняющейся улыбкой. Она швырнула Рафу тряпку, но, к огорчению своему, увидела, что поймавший ее гном даже не пытается применить тряпку по назначению. На лице его, вслед за недоумением, появилась гримаса мучительного раздумья. – Что моя делать с это? – Вытри то, что пролито! – сердито пояснила Тика, пытаясь при этом загородить гнома от глаз посетителей своей широкой юбкой. – О, моя это не надо, нет, – торжественно заявил Раф. – Я не пачкать такой чистый тряпка. Он возвратил тряпку Тике и, вновь опустившись на четвереньки, принялся вылизывать с пола разлитый эль, который уже успел смешаться с землей, нанесенной на подошвах посетителями. Чувствуя, как зарделись от стыда ее щеки, Тика наклонилась, схватила овражного гнома за воротник и, безжалостно встряхнув, рывком поставила на ноги. – Возьми же тряпку! – велела она яростным шепотом. – Из-за тебя посетители теряют аппетит! Когда закончишь, вытри стол у камина. Я жду друзей... – Тика осеклась, чувствуя тщетность дальнейших наставлений. Раф смотрел на нее широко раскрытыми глазами, не в силах усвоить чрезмерно сложные для него указания. Среди прочих овражных гномов он был приятным исключением: проработав в таверне всего несколько недель, он уже научился считать до трех (редко кто из его собратьев мог прибавить один к одному) и отмылся до такой степени, что от него почти не пахло. Столь выдающееся умственное достижение, в соединении с необычайной для овражного гнома чистотой, могло бы сделать его королем над своим народом, однако притязания Рафа никогда не простирались так далеко. Он не знал ни одного короля, которому жилось бы так хорошо, как ему: если он был достаточно проворен, то ему удавалось «убрать» разлитый по неосторожности эль; кроме того, в его обязанности входило «выносить» помои. Словом, способности Рафа все же были ограничены, и Тика ясно ощутила, что вплотную приблизилась к их пределам. – Я жду друзей... – продолжила было она, но вновь передумала. – Ладно, оставим это. Просто вытри эту лужу тряпкой! – велела Тика со всей суровостью, на какую только была способна. – Потом подойдешь ко мне, и я объясню, что делать дальше. – Моя нельзя пить? – с трогательным простодушием удивился Раф, но тут же смирился, перехватив яростный взгляд Тики. – Хорошо. Покорно вздохнув, он вооружился тряпкой и стал возить ею из стороны в сторону, бормоча себе под нос что-то невнятное о том, как пропадает «добрый эль». Следом он собрал осколки глиняных кружек и некоторое время сосредоточенно размышлял над ними, после чего ухмыльнулся и засунул осколки в карман курточки. Тика хотела было поинтересоваться, на что они могут сгодиться, однако решила обойтись без вопросов. Вернувшись к стойке, она принялась наполнять новые кружки, старательно делая вид, будто не замечает, что овражный гном неловко порезался об один из осколков. Раф оставил работу, выпрямился на коленях и застыл, глядя на стекающую по пальцам кровь. – Ты... гм-гм... не видел Карамона? – небрежно спросила Тика у овражного гнома. – Не... – Раф вытер окровавленную руку о волосы. – Но моя знать, куда его искать. – Он с готовностью поднялся на ноги. – Моя пойти? – Нет! – хмуро остановила его Тика. – Карамон дома. – Моя не думать так, – сказал Раф, глубокомысленно качая головой. – Не после того, как солнце сесть... – Он дома! – рявкнула Тика столь грозно, что гном отшатнулся от нее в легком испуге. – Хочешь побить заклад? – упрямо пробормотал Раф, однако так, чтобы Тика не расслышала, – в последние дни темперамент Тики стал просто огненным, под стать ее рыжим волосам. К счастью овражного гнома. Тика его не расслышала. Составив кружки с брагой на поднос, она направилась через зал к компании эльфов, которые разместились за большим столом у самой двери. «Я жду друзей... – тупо повторила Тика про себя. – Дорогих друзей». Еще недавно она была бы бесконечно рада возможности снова увидеть Таниса и Речного Ветра. Теперь же... Тика вздохнула и стала разгружать поднос, не вполне отдавая себе отчет в том, что она делает: в это время она мысленно молилась всем добрым богам, чтобы друзья, приехав, уехали как можно быстрее. Лишь бы быстрее уехали! Если они останутся, если они узнают..! При мысли об этом сердце Тики словно куда-то провалилось, а нижняя губа и подбородок по-детски задрожали. Если они останутся и обо всем узнают, это будет конец. И к гадалке не ходи. Ее жизнь будет кончена. Настигшая мука на этот раз оказалась сильнее Тики – скрыть ее она была не в состоянии. Поспешно составив на стол последнюю кружку, Тика, смаргивая слезы, торопливо покинула эльфов. Она не заметила озадаченных взглядов, которыми обменялись между собой посетители, заглянув в свои кружки, – Тика совсем позабыла, что эльфы заказывали вино. Слезы застилали все вокруг – сейчас Тика думала только о том, как бы добраться до кухни, где она сможет поплакать, сколько душе угодно: там ее никто не увидит. Эльфы тем временем оглядывались по сторонам в поисках другой служанки, а Раф, довольно хрюкнув снова встал на четвереньки и принялся быстро вылизывать то, что еще осталось на полу. Танис стоял у подножья небольшого холма и смотрел вперед, на прямую и длинную глинистую дорогу, взбиравшуюся наверх и скрывавшуюся за пригорком. Женщина, которую он сопровождал, а также их лошади остались чуть позади. И ей, и лошадям необходим был отдых, хотя бы небольшая передышка, однако врожденная гордость не позволяла женщине произнести ни единого слова жалобы. Сегодня она даже задремала в седле и упала бы, не поддержи ее вовремя Танис сильной рукою. Только будучи уличенной в крайней усталости, она смирила свое желание поскорее достичь цели и не стала возражать, когда Танис отправился разведать впереди дорогу, а ее оставил с лошадьми. Он помог спутнице спешиться, и теперь, обернувшись со склона холма, увидел, как она располагается в густом кустарнике. Танис ни за что не оставил бы ее одну, если бы не чувствовал, что идущие по их следам твари остались далеко позади. Поспешность, с которой он подгонял лошадей, оправдала себя, хотя в результате и кони, и люди совсем выбились из сил. Танис надеялся, что ему удастся сохранить изрядное преимущество перед преследователями до тех пор, пока он не сдаст свою спутницу с рук на руки единственному человеку на Кринне, который в состоянии ей помочь. Сегодня они выступили в путь на рассвете, спасаясь от ужаса, пытавшегося настичь их с тех самых пор, как они покинули Палантас. Что это было на самом деле, Танис не знал, хотя во время войны он навидался всякого и не раз вступал в битву с темными чудовищами. Но настигавшая их напасть была ему неизвестна, и это особенно пугало. Ему ни разу не удалось увидеть эту тварь – только в самом начале пути, когда она подобралась совсем близко, боковое зрение иногда улавливало мелькающую в лесном полумраке неясную тень. Танис был готов поклясться, что женщина тоже чувствовала присутствие чудовища, но она ни разу не обмолвилась об этом. Скорее всего, преодолевать страх ей помогает непомерная гордость. Как бы там ни было, Танис чувствовал себя неспокойно: во-первых, ему не следовало оставлять женщину одну, но что еще хуже, совсем ни к чему было попусту тратить драгоценное время. Весь его опыт и воинское чутье отчаянно Протестовали против подобного расточительства, однако он во что бы то ни стало должен был кое-что сделать, и сделать это в одиночестве. Предложи ему кто-нибудь поступить иначе, он посчитал бы это святотатством. Сейчас Танис стоял на склоне холма и призывал на помощь все свое мужество, чтобы наконец взойти на него. Всякий, кто увидел бы его в эти минуты, подумал бы, что полуэльф идет на битву с чудовищным людоедом, однако это было не так – Танис возвращался домой. За холмом раскинулась его родная долина, и он одновременно желал и страшился увидеть ее. Солнце уже перевалило за полдень и теперь медленно катилось к горизонту. Танис знал, что темнота застигнет его раньше, чем он доберется до таверны, и это тревожило его, потому что ходить по дорогам ночью было опасно. Однако здесь его кошмарное путешествие должно было закончиться. Он передаст женщину в надежные руки, а сам продолжит путь в Квалинести. Но сначала ему нужно подняться на холм, как бы труден ни казался этот подъем. Танис тяжело вздохнул и, надвинув на голову зеленый капюшон плаща, пошел вверх по дороге. На вершине холма недалеко от дороги лежал огромный, покрытый мхом валун. При виде его на Таниса нахлынул поток воспоминаний, и он закрыл глаза, чувствуя под веками щекочущее жжение непрошеных слез. – Дурацкое путешествие! – словно наяву, эхом отозвался в его голове голос гнома. – В жизни большей глупости не совершал! Флинт! Мой старый друг! «Я не могу идти дальше, – подумал Танис. – Мне не дадут здесь покоя воспоминания. Почему я вообще согласился вернуться? Разве что-то еще дорого мне в этом краю... кроме боли старых ран? Моя жизнь наконец вошла в колею. Теперь я успокоился и чувствую себя почти счастливым. Почему... зачем я обещал им, что вернусь?» Танис открыл глаза и вновь посмотрел на мшистый камень. Больше двух лет назад – этой осенью исполнится ровно три года – он вот так же поднялся на гребень холма и встретил здесь своего старого приятеля, Флинта по прозвищу Огненный Горн. Гном сидел на камне, строгал ножом чурбачок и, как обычно, ворчал на весь белый свет. Эта встреча как раз и положила начало событиям, которые сотрясли Кринн и привели к Войнам Копья, завершившимся страшной битвой, – тогда грозная Такхизис. Владычица Тьмы, была низвергнута обратно в Бездну, а Повелители Драконов лишились былого могущества, «Да, теперь я герой», – подумал Танис, печально оглядев свои роскошные доспехи: нагрудник Соламнийского Рыцаря, зеленую шелковую перевязь, служившую отличительным знаком Неистовых Бегунов – прославленного легиона эльфийского народа, медальон Хараса – высшую награду союза гномьих племен и прочие регалии. Никто на всем Кринне – ни человек, ни эльф, ни эльф-полукровка – не был еще удостоен столь высокой чести. Тут, впрочем, скрывалась и некая злая ирония: он, который всю жизнь терпеть не мог доспехи, теперь вынужден был постоянно ходить в броне – к этому обязывало его высокое положение. Вот бы посмеялся над ним старый гном!.. – Герой – голова с дырой! – Танис будто наяву услышал, как Флинт насмешливо фыркнул. Увы, гном был уже два года как мертв. Он скончался на руках у Таниса той страшной весной. – Бороду-то зачем отрастил? – Насмешливый голос, звучавший в голове Таниса, был почти реален. Такими словами приветствовал его Флинт три года назад, когда они встретились на вершине этого холма. – Решил вконец себя изуродовать... Танис улыбнулся и почесал бороду. Это был главный, перво-наперво бросающийся в глаза признак принадлежности полукровки к человеческой расе – ни один эльф на Кринне не мог отрастить бороды. «Флинт прекрасно знал, для чего я отпустил бороду, – подумал Танис, с нежностью глядя на согретый солнцем валун. – Он знал меня лучше, чем сам я знаю себя. Ему было открыто то, что творится в моей душе, и он догадывался об уготованных мне горьких уроках». – Что ж, жизнь преподала мне свои уроки, – чуть слышно признался Танис товарищу, который был с ним только в воспоминаниях. – Я запомнил их. Флинт. Но... о, какими же горькими они оказались! Ноздри Таниса защекотал запах дыма. Запах этот, вместе с косыми лучами повисшего над горизонтом солнца и прохладой весеннего вечера, напомнил ему, что впереди его ожидает неблизкий путь, который еще предстоит пройти. Полуэльф посмотрел на долину, где прошли годы его суровой и чудесной юности, – под ним расстилалась Утеха. В последний раз он видел этот городок осенью. Растущие в долине деревья были охвачены пожаром багряно-желтой листвы, однако и краски осени бледнели в сравнении с малиново-красными пиками Харолисовых гор и лазурной синевой небес, как в зеркале отражавшихся в безмятежных водах озера Кристалмир. Долина была укрыта туманной дымкой от печей, где выжигался древесный уголь, и домашних очагов мирного городка, приютившегося в ветвях могучих валлинов. Тогда они с Флинтом молча смотрели, как в окнах, отчасти заслоненных густой листвой деревьев-великанов, один за другим вспыхивают огоньки лучин и масляных коптилок. Утеха – город на деревьях – был одним из самых красивых мест на Кринне. На миг панорама прежнего города появилась перед мысленным взором полуэльфа так же отчетливо, как и два с лишним года назад, а еще через мгновение все смазалось и померкло. Тогда была осень, а нынче стояла прозрачная весна. Дым домашних очагов никуда не исчез, но поднимался он теперь из труб домов, выстроенных на земле. Зелень деревьев по-прежнему радовала глаз, но Танису казалось, что она лишь подчеркивает черные шрамы, выжженные на этой, некогда благословенной земле. Даже всевластное время не сможет стереть их с лица этого волнующе прекрасного уголка Кринна, несмотря на то что кое-где на черных проплешинах виднелись взрытые плугом свежие борозды. Танис покачал головой. Многие считали, что после того, как в Нераке был разрушен мрачный храм Такхизис, война закончилась. Люди спешили поскорее распахать черную землю, опаленную страшным огнем драконов, и забыть о былом ужасе. Потом Танис перевел взгляд на огромное пятно выжженной земли, черневшее в самом центре городка. Здесь уже ничто не сможет расти. Никакому плугу не удастся вспахать землю, спекшуюся от жара и обильно политую кровью невинных жертв, растерзанных страшными ордами Повелителей Драконов. Танис мрачно улыбнулся. Он догадывался, как эта отметина мозолит глаза и как раздражает тех, кто стремится поскорее предать прошлое забвению. Лично он был рад, что знак сохранился. Он хотел бы, чтобы черная прогалина осталась здесь навсегда. Затем Танис негромко повторил слова, которые произнес Элистан на торжественной церемонии, посвящая Башню Верховного Жреца памяти погибших здесь рыцарей. – Мы должны помнить о них, иначе – как не раз уже бывало прежде – нас поразят благодушие и беспечность и зло снова вернется в наш мир. «Если уже не вернулось», – мрачно добавил про себя Танис. Обдумывая эту печальную мысль, он развернулся и начал быстро спускаться с холма обратно – туда, откуда пришел. * * * Таверна «Последний Приют» была переполнена. Жителям Утехи война принесла смерть и лишения, однако наступление мира обернулось для них, благодаря запустению соседних земель, таким стремительным, процветанием, что кое-кто уже заводил речи о том, будто «война была не такой уж плохой штукой». С давних пор Утеха помещалась на перекрестке дорог, пролегавших через Абанасинию, однако до войны чужестранцы встречались туг не часто. Гномы, за исключением нескольких отщепенцев вроде Флинта, замкнуто жили в горах, в своем пещерном Торбардине, или заперлись под холмами, не желая иметь ничего общего с остальным миром. Точно так же вели себя и эльфы, обитавшие в прекрасных землях Сильванести, расположенных на восточном краю Ансалонского континента, и в не менее прекрасном Квалинести, к юго-западу от этих мест. Война все изменила. Эльфы, гномы и люди, сорванные с насиженных мест, странствовали теперь повсюду, в свою очередь открывая для путешественников и торговцев собственные исконные земли. Как ни странно, для того чтобы. между столь различными народами возникло это, пусть еще довольно хрупкое единение, потребовалось чуть ли не поголовное их уничтожение. Таверна «Последний Приют», известная среди путешественников в первую очередь благодаря отличной выпивке и картофелю со специями, непревзойденным мастером в изготовлении которого был и оставался Отик, сделалась еще более популярной. Выпивка по-прежнему заслуживала всяческих похвал, картофель, несмотря на то что сам Отик удалился от дел, был все так же вкусен, однако главный секрет успеха заключался вовсе не в этом. Прославили таверну Герои Копья – так называли их в народе, – которые в былые времена частенько захаживали сюда на огонек. Отик, хозяин таверны, прежде чем отправиться на покой, всерьез раздумывал, не повесить ли над большим столом у камина табличку с надписью «Здесь пил с друзьями Танис Полуэльф», однако Тика самым решительным образом воспротивилась этому. (При одной мысли о том, что Танис однажды увидит эту хвастливую вывеску, у нее от стыда вспыхивали щеки и уши.) В конце концов Отик не без сожаления отказался от своей затеи, однако, благодаря образовавшемуся избытку свободного времени, он никогда не упускал случая лишний раз повторить перед посетителями историю о том, как женщина с сияющим жезлом, явившаяся из племени варваров, спела здесь свою странную песню и вылечила от ран Хедерика Теократа. тем самым впервые подтвердив существование древних добрых богов. Тика, взвалившая на себя хлопоты по управлению таверной и постоялым двором после «отставки» Отика, надеялась вскоре скопить достаточно денег, чтобы выкупить дело у хозяина, однако сегодня ею владела иная мысль. Тика очень надеялась, что хотя бы сегодня Отик воздержится от пересказа набившего оскомину предания. Впрочем, этим ее тайные желания не ограничивались. Компания эльфов, спешащих из Сильванести на похороны Солостарана Беседующего-с-Солнцами, владыки земель Квалинести, остановилась на постоялом дворе, и теперь они не только подначивали Отика рассказать эту байку, но и сами, хлебнув винца, наперебой вещали о приходе Героев в их земли, которые они освободили от злого дракона по имени Циан Кровавый Губитель. Отик слушал их хмельное щебетание и украдкой бросал в сторону Тики косые взгляды: он знал, что Тика была одним из Героев, освободивших Сипьванести, и его здорово подмывало поделиться с эльфами этой эффектной новостью. Но Тика, свирепо тряхнув рыжими кудрями, принудила его к досадному молчанию. Поход в Сильванести она никогда не вспоминала и ни с кем не соглашалась его обсуждать. Денно и нощно она молилась о том, чтобы кошмарные воспоминания об этой истерзанной стране изгладились из ее памяти. Поэтому теперь она больше всего на свете хотела, чтобы эльфы заговорили о чем-нибудь другом. В последнее время ее стали преследовать иные кошмары, и у нее не было желания присоединять к ним мучительные видения прошлого. – Пусть они явятся и тут же уйдут, – негромко сказала она, обращаясь к самой себе и к любому из богов, который пожелал бы ее сейчас услышать. Испустив последний луч, солнце скрылось за горизонтом. В таверну приходили все новые и новые посетители, и каждый требовал еды и вина. Тика извинилась перед Дэзрой – в конце концов, они были подругами и пролили вместе немало слез, – и теперь обе женщины усердно хлопотали, с завидным проворством носясь из кухни к стойке, а от стойки – к столам. Несмотря на заботы, Тика вздрагивала каждый раз, когда открывалась входная дверь, и не забывала раздраженно морщиться, если вдруг голос увлекшегося Отика перекрывал стук кружек и монотонный гомон посетителей. – ...Как сейчас помню, стояла чудная осенняя ночь, и у меня было больше хлопот, чем у инструктора шагистики в драконьей армии. Эта реплика Отика всегда вызывала смех у тех, кто ее слышал, Тика же на нее тихо скрипела зубами. Толстяк отыскал себе благодарных слушателей и разошелся не на шутку – остановить его уже было невозможно. – Таверна тогда располагалась в кроне огромного валлина, как, впрочем, и остальные дома нашего славного городка, пока его не разрушили драконы. О, как он был чуден, наш город!.. Отик вздохнул и театральным жестом смахнул слезу. Из примолкшей группы слушателей вырвался сочувственный шепоток. – Где был я в это время? – Отик трубно высморкался – это тоже было предусмотрено сценарием. – Я был на своем посту, за стойкой, и тут дверь отворилась... Дверь отворилась. Это выглядело так эффектно, что, казалось, было подстроено нарочно. Тика отбросила с покрытого испариной лба прядь рыжих волос и выжидающе посмотрела в сторону входа. Зал окутала внезапная тишина. Тика непроизвольно сжала кулаки с такою силой, что ногти впились ей в ладони. В дверях стоял человек столь высокого роста, что при входе ему пришлось наклониться, дабы не задеть головой притолоку. Волосы его были темны, а лицо имело выражение суровое и мрачное. Несмотря на то что он был закутан в меха, поза и уверенная походка свидетельствовали о его немалой физической силе. Словно оценивая каждого посетителя, гость окинул помещение цепким настороженным взглядом. Впрочем, взгляд этот скорее всего был чисто машинальным, потому что стоило гостю встретиться глазами с Тикой, как угрюмое лицо его сразу оттаяло, а на губах заиграла улыбка. В приветственном жесте человек развел в стороны могучие руки. Мгновение Тика колебалась, но все же не смогла совладать с радостью, полыхнувшей в ее груди при виде старого друга. Одновременно она испытала легкий приступ ностальгии по былым временам. Протолкавшись сквозь толпу, Тика бросилась в его объятия. – Речной Ветер, друг мой! – жалобно прошептала она. Обняв Тику, Речной Ветер без усилий, словно ребенка, приподнял ее. Толпа разразилась приветственными криками, одобрительно стуча по столам донцами кружек. Посетители не могли поверить своему счастью: перед ними стоял один из Героев Копья собственной персоной, словно это предание Отика принесло его на своих крыльях в полутемную таверну. В их глазах он был не обычным человеком а жителем волшебной страны сказок и мифов! Словом, зрители были покорены чудесным совпадением. И гость не разочаровал их. Выпустив Тику из своих объятий, богатырь сбросил с плеч меховой плащ, и все увидели на нем мантию Верховного Вождя жителей Равнин. Она была сшита из угловатых полосок меха и выделанной кожи, каждая из которых обозначала одно из племен жителей Равнин, находившихся под властью этого человека. Он казался постаревшим и озабоченным в сравнении с тем, каким Тика запомнила его при последней встрече. От солнца и непогоды лицо его обветрилось и сделалось бронзово-красным, однако в глубине глаз таился спокойный свет, говоривший о том, что человек этот обрел наконец мир и покой, которые так упорно искал несколько лет назад. Тика почувствовала подступивший к горлу комок и быстро отвернулась в сторону. – Тика, – нежно сказал Речной Ветер. В речи его явственно звучал акцент, который после двухлетней жизни со своим народом стал куда заметнее. – Рад снова видеть тебя здоровой и столь же прекрасной, как прежде. Где Карамон? Я заехал ненадолго... Эй, что случилось?! – Ничего, ничего, – торопливо заверила Тика и, встряхнув огненно-рыжими волосами, сморгнула с глаз слезы. – Идем, я приготовила тебе место у огня. Должно быть, ты устал и проголодался. Она повела его через зал, о чем-то без умолку болтая и не давая ему вставить хоть словечко. Сопровождавшая Речного Ветра толпа невольно помогала ей, отвлекая легендарного героя посягательствами на целостность его мехового плаща, попытками обменяться с ним рукопожатием (кстати сказать, среди жителей Равнин этот обычай считался варварским), а также предложениями немедленно выпить за знакомство. Стоически перенося этот кошмар, Речной Ветер шагал вслед за Тикой к столику, придерживая у бедра дивный меч эльфийской работы. Лицо его стало еще угрюмее, чем в момент появления, и окна все чаще привлекали к себе его тоскующий взгляд, словно ему уже было невмоготу оставаться в этом людном, шумном и душном помещении. Тика, зная его пристрастие к вольным просторам и свежему воздуху, ловко оттеснила в сторону наиболее восторженных и бесцеремонных завсегдатаев таверны и усадила друга за отдельный столик возле самого очага, рядом с кухонной дверью. – Я сейчас вернусь, – сказала она и, улыбнувшись, юркнула в кухню прежде, чем Речной Ветер успел открыть рот. На другом конце зала снова зазвучал голос Отика, то и дело прерываемый громким стуком: недовольный тем, что его рассказ был прерван в самом интересном месте, Отик, пытаясь восстановить порядок, стучал по полу своей тростью – самым страшным оружием, оставшимся в Утехе. Хозяин таверны прихрамывал на одну ногу, и об истории своей хромоты любил рассказывать ничуть не меньше. По его словам выходило, что он был ранен в дни падения города, когда в одиночку отбивался от наступающей армии драконов. Тика схватила в кухне тарелку с картофелем и вернулась в зал, по пути удостоив Отика осуждающим взглядом. Ей была известна прискорбная правда о том, при каких обстоятельствах Отик повредил ногу: это произошло, когда его вытаскивали из подпола, где он прятался от нападавших чудовищ. Впрочем, Тика никогда и никому не рассказывала об этом. В глубине души она любила старого болтуна как родного отца. Он взял ее к себе, когда она осталась круглой сиротой, вырастил и дал ей возможность честно трудиться, ибо в противном случае она была бы вынуждена зарабатывать себе на жизнь воровством. Кроме того, обычно бывало вполне достаточно просто намекнуть Отику, что она знает, как все случилось на самом деле, – как правило, этого было довольно, чтобы Отик окончательно не заврался. Когда Тика снова вошла в зал, посетители вели себя на удивление тихо, так что у нее появилась возможность спокойно поговорить со своим старым другом. – Как поживают Золотая Луна я ваш сынишка? – заметив на себе испытующий взгляд. Спросила она наигранно беспечно. – Чудесно – они шлют тебе свою любовь, – негромко ответил Речной Ветер своим глубоким голосом. – Мой сын... – в глазах его блеснула гордость, – ему всего два года, но он уже вот такого роста, – он показал рукой, какого именно, – и на коне сидит получше многих воинов. – Я думала, Золотая Луна приедет вместе с тобой, – сказала Тика с легким вздохом, который, однако, не предназначался для ушей вождя. Рослый варвар выдержал паузу, а потом, глядя на Тику со странным выражением темных глаз, ответил: – Боги подарили нам еще двоих. – Двоих? – Тика сначала не поняла, но тут же ее осенило. – Двойня! – воскликнула она радостно. – Как Карамон и Рейст... Тика прикусила губу. Нахмурившись, Речной Ветер начертал в воздухе магический знак, отводящий беду. Тика вспыхнула и потупилась. В ушах у нее шумело, и от духоты немного кружилась голова. Сглотнув горькую слюну, она через силу продолжила расспросы о Золотой Луне и некоторое время даже выслушивала ответы. – ...В наших краях по-прежнему мало жрецов, – говорил Речной Ветер. – Многие, очень многие уже обратились в новую веру, но свет ее еще не до конца озарил нашу землю. Луна немало делает во благо новой веры, мне кажется порой, что она чересчур устает, и тем не менее она хорошеет с каждым днем. А у детей, у обеих наших малюток, такие же золотистые волосы, как у нее... Дети... Тика печально улыбнулась. Увидев выражение ее лица, Речной Ветер прервал рассказ. В молчании он доев картофель, затем отодвинул от себя тарелку. – Поверь, я счастлив видеть тебя и очень рад нашей встрече, – сказал он, – но я не могу остаться здесь надолго. Я должен быть вместе со своим народом. Когда я увижу Кара... – Сейчас проверю, готова ли для тебя комната. – Тика поспешно вскочила, задев при этом стол, отчего вино из кружки Речного Ветра выплеснулось через край. – Этот овражный гном давно уже должен был все приготовить. Не иначе как маленький негодяй просто где-то завалился спать... Она порскнула вон из зала, но подниматься наверх в комнату не стала. Выйдя на улицу через черный ход, она остановилась у дверей кухни и почувствовала, как прохладный ночной ветерок обласкал ее пылающие щеки. Глаза Тики всматривались в темноту. – Пусть он уедет! – прошептала она. – Пожалуйста... Глава 2 Пожалуй, больше всего Танис боялся увидеть таверну «Последний Приют». Тогда, чудной осенью три года назад, все началось именно здесь. Сюда он, Флинт и неунывающий кендер Тассельхоф Непоседа пришли той осенней ночью на встречу со старыми друзьями. Здесь его мир перевернулся вверх тормашками, да так никогда и не выровнялся. Однако, чем ближе полуэльф приближался к постоялому двору, тем слабее становились его страхи. Все вокруг переменилось так сильно, что Танису казалось, будто он очутился в каком-то незнакомом месте, а не на родине, которая накрепко запечатлелась в его памяти прежней милой Утехой. Город располагался теперь на земле, а не на ветвях гигантских валлиновых деревьев, В нем появилось много новых построек, особенно гостиниц и постоялых дворов, в которых могли бы разместиться все гости Утехи – торговцы и путешественники, в огромном количестве странствующие из конца в конец по всему континенту. Шрамы недавней войны, как и память о ней, были тщательно спрятаны, скрыты подальше от глаз. А вот и «Последний Приют». Дверь таверны распахнулась, и прямо под ноги коня легла узкая дорожка желтоватого света – словно приглашение войти. Из таверны донеслись голоса и смех, и воспоминания снова тяжелой волной окатили Таниса, отчего он невольно втянул голову в плечи. К счастью, перед ним была цель его путешествия, так что на воспоминания просто не оставалось времени. Навстречу гостям из конюшни выбежал мальчишка и проворно подхватил коней под уздцы. – Покорми и напои, – велел Танис, устало спешившись и бросив мальчишке мелкую монету. Он повел плечами, разминая затекшие мускулы, и добавил: – Мне понадобится свежая лошадь. Мое имя – Танис Полуэльф. Глаза конюха широко раскрылись. Он и без того был покорен блестящими доспехами и плащом полуэльфа, но имя легендарного рыцаря его добило. – Д-да, господин... – запинаясь, пробормотал мальчуган. Очевидно, до этого ему еще ни разу не приходилось разговаривать с героями. – Л-лошадь ждет, господин. П-п-привести? – Нет, – улыбнулся Танис. – Сначала я был бы не прочь подкрепиться. Пусть конь будет готов через два часа. – Через д-два часа. Слушаюсь, господин. Благодарю, господам. – Часто кивая, мальчуган крепко стиснул поводья, которые Танис вложил в его бесчувственную ладошку. Он так и стоял бы, разинув рот и восторженно глазея на полуэльфа, если бы конь не потянул его к пахнущему овсом стойлу с такою силой, что он едва не упал. Только тогда конюх опомнился и повел лошадь к конюшне. Когда мальчишка скрылся в темноте, Танис повернулся к своей спутнице и помог ей сойти на землю. – Похоже, ты сделан из железа, – заметила женщина. – Неужели ты и вправду собираешься выехать уже сегодня ночью? – Честно говоря, госпожа, у меня ноет и стонет каждая косточка, – признался Танис и неловко замолчал. В присутствии этой женщины ему не удавалось чувствовать себя естественно. В свете окон и полуоткрытой двери таверны Танис вгляделся в лицо спутницы. Оно было усталым и измученным: запавшие глаза, ввалившиеся щеки. Ступив на землю, женщина пошатнулась, и Танис быстро подставил руку, чтобы она смогла на нее опереться. Она так и сделала, однако, как только ощутила, что ноги ее твердо чувствуют опору, вежливо, но твердо отстранила руку полуэльфа и без видимого интереса огляделась по сторонам. Каждое движение давалось затекшему телу Таниса с заметным трудом, и он легко мог представить, что чувствует его спутница, непривычная к длительным физическим нагрузкам и трудностям дальнего пути. Он восхищался ее мужеством. За все время долгого и опасного путешествия она ни разу не пожаловалась на усталость, стараясь ни в чем не отставать от своего провожатого и строго следуя всем его наставлениям и указаниям. «Что это со мной? – подумал Танис. – Почему рядом с ней я чувствую себя скованно? Что в ней меня настораживает и тревожит?» Взглянув на спутницу еще раз, Танис получил ответ на свой вопрос. Если бы кто-то вздумал поискать в ее лице признаки душевного тепла – он трудился бы долго и напрасно. Выражение его – несмотря на усталость – оставалось непроницаемым и холодным, лишенным... чего? Душевных движений? Танис мог поклясться, что выражение это ни разу не изменилось за весь их нелегкий переход. Конечно, она была вежлива, но от вежливости ее веяло прохладой, благодарна, но благодарность ее дышала морозом, – и так во всем она сохраняла неизменную дистанцию, основанную на холодном равнодушии. «С таким же ледяным выражением на лице она похоронила бы меня», – мрачно подумал Танис. Взгляд его остановился на медальоне, висевшем на шее женщины, – это был Платиновый Дракон Паладайна, – и тут же Танис припомнил слова Элистана, сказанные ему наедине накануне их отъезда из Палантаса. – Я рад, что именно ты будешь сопровождать ее, – сказал верховный жрец. – Я вижу много общего в ее нынешнем путешествии и в том, какое совершил ты несколько лет назад, когда отправился в путь, чтобы обрести самого себя. Да, друг мой, она все еще не познала себя, – добавил он, заметив недоуменный взгляд Таниса. – Она идет по земле, устремив свой взгляд в небеса, – печально сказал жрец, – но если не смотреть под ноги, то, кем бы ты ни был, обязательно споткнешься. До тех пор, пока она не уяснит эту простую истину, она будет спотыкаться и расшибаться в кровь. – Элистан покачал головой и пробормотал себе под нос коротенькую молитву. – Но мы во всем должны положиться на Паладайна. Услышав эти слова тогда, Танис нахмурился. Нахмурился он и теперь. Благодаря любви Лораны и силе ее веры, полуэльф тоже пришел к почитанию истинных и могучих богов, однако он не решался полностью доверить им свою жизнь. Поэтому Танис часто терял терпение, общаясь с Элистаном и ему подобными: он чувствовал, что, во всем полагаясь на богов, они чрезмерно обременяют их ненужными заботами. «Пусть бы человек, просто для разнообразия, сам иногда отвечал за свою жизнь», – подумал он раздраженно. – Что случилось, Танис? – с холодным удивлением спросила Крисания. Полуэльф, сообразив, что все это время он в упор смотрел на жрицу, смущенно кашлянул. К счастью, именно в этот момент мальчишка вернулся за второй лошадью, тем самым избавив его от необходимости отвечать. Тряхнув головой, Танис махнул рукой в направлении гостиницы, и они пошли к дверям. – Честно говоря, – признался Танис, чувствуя, что молчание затянулось, – я был бы рад остаться здесь подольше и погостить у старых друзей, но послезавтра мне необходимо быть в Квалинести, и, чтобы успеть в срок, мне придется поторапливаться. Мой шурин никогда не простит мне обиды, если я не приеду на похороны Солостарана, – Помолчав, он добавил с виноватой улыбкой: – Это важно не только в личном плане, но и в политическом, если ты понимаешь, что я имею в виду. Крисания улыбнулась в ответ, но – Танис ясно заметил это – в ее улыбке не было понимания. Это была обычная вежливо-снисходительная улыбка, какую мог позволить себе человек, пребывающий в сферах, что расположены выше политики и семейных уз. Тем временем они вплотную подошли к дверям. – Кроме того, – добавил Танис, – я очень скучаю по Лоране. Смешно, правда? Когда мы вместе, то всегда находится пропасть будничных дел, так что порой нам оказывается некогда улыбнуться друг другу или обменяться ласковым словом. Но когда мы в разлуке, мне кажется, будто я проснулся и обнаружил, что лишился правой руки. Ведь ложась спать, обычно не думаешь о своей правой руке, но когда ее вдруг лишаешься... Танис, внезапно почувствовав себя в дурацком положении, досадливо замолчал. Ему показалось, что слова его похожи на признания томимого любовью юнца. Однако он тут же понял, что Крисании его речи абсолютно безразличны. Ее гладкое мраморное лицо стало как будто еще холоднее, хотя вряд ли это было возможно, – даже серебристый свет луны по сравнению с белизной ее лика казался теплым. Еще раз тряхнув головой, Танис распахнул дверь таверны. «Не завидую я Карамону и Речному Ветру», – подумал он мрачно. Теплый воздух вместе со знакомым и привычным гомоном людного зала плотной волной подхватили и понесли его. Несколько мгновений все плыло перед его глазами. Танис снова увидел Отика, постаревшего и располневшего сверх всякой меры, который одной рукою опирался на свою трость, а другой в восторге молотил его, Таниса, по спине. Здесь же были и несколько завсегдатаев, которых он не видел вот уже несколько лет и которые никогда раньше не имели с ним никаких общих дел. Теперь же каждый из них, старательно отталкивая соперников, пробирался вперед, чтобы пожать ему руку и заверить в своей искренней дружбе. На месте была и старая, до блеска отполированная стойка, пробираясь к которой, Танис бог знает каким образом умудрился наступить на овражного гнома... А еще здесь был высокий человек, закутанный в меха, рванувшийся ему навстречу, так что Танис и сам не заметил, как оказался в сердечных объятиях друга. – Речной Ветер... – только и смог сказать он, крепко прижимаясь к варвару. – Брат мой, – ответил Речной Ветер на кве-шу, языке его народа. Собравшаяся в таверне толпа приветствовала встречу друзей неистовыми криками, но Танис не слышал их, потому что навстречу ему уже шла стройная молодая женщина с ярко-рыжими волосами и россыпью мелких веснушек на тонком носу. Она положила руку ему на плечо, и Танис, не отпуская из объятий варвара, тоже притянул ее к себе. Так они и стояли, трое старых товарищей, крепко обняв друг друга, и столь же крепко соединенные невидимыми узами общей печали, лишений и славы. Речной Ветер первым пришел в себя. Непривычный к публичному проявлению сокровенных чувств, рослый варвар хрипло кашлянул и отступил назад, подняв лицо к потолку и смущенно моргая глазами. Взяв себя в руки, Танис, чья борода тоже намокла от нечаянных слез, в последний раз обнял Тику и окинул взглядом таверну. – А где этот здоровенный парень, который называет себя твоим мужем? – спросил он. – Куда девался наш Карамон? Это был вполне естественный и уместный вопрос, но реакция на него сильно озадачила Таниса. Толпа разом, как по команде, затихла, словно кто-то мигом сгреб всех в бочку и забил дно. Тика вспыхнула, и лицо ее исказила гримаса отчаяния. Что-то невнятно пробормотав в ответ, она наклонилась и, схватив за шиворот некстати подвернувшегося овражного гнома, тряхнула его с такою силой, что у бедняги лязгнули зубы. Танис удивленно взглянул на Речного Ветра, но житель Равнин только пожал плечами и, в свою очередь, поднял темные брови. Полуэльф обернулся к Тике, чтобы узнать наконец, что происходит, но в это время чья-то рука коснулась его плеча. Крисания! Он совершенно о ней забыл! Настал его черед покраснеть. Слегка поклонившись спутнице в знак того, что просит прощения, он приступил к взаимным представлениям. – Позвольте представить Крисанию Таринскую, Посвященную Паладайна, – сказал он, соблюдая формальности. – Госпожа Крисания, Речной Ветер, Вождь жителей Равнин, и Тика Вэйлан Маджере. Крисания распустила завязки дорожного плаща и Отбросила на спину капюшон. В ярком свете свечей на груди ее сверкнул Платиновый Дракон. Меж разошедшимися полами плаща засияли белизной одеяния из ягнячьей шерсти. По залу пронесся шепот – благоговейный и почтительный одновременно, – которым отметили ее появление посетители таверны. – Святая жрица! – Ты слышал, как ее зовут? Крисания! Вторая после... – Преемница Элистана! Крисания слегка наклонила голову. Набожный Речной Ветер торжественно поклонился в пояс, а Тика, чье лицо все еще было красным, как от приступа болотной лихорадки, поспешно толкнула Рафа за стойку и присела в учтивом реверансе. Услышав имя Маджере, которое стало частью имени Тики после замужества, Крисания вопросительно посмотрела на Таниса, и тот слегка кивнул ей в ответ. – Я польщена, – сказала Крисания своим внятным и бесстрастным голосом. – Не часто можно увидеть сразу двух героев, чьи подвиги давно стали для всех нас образцом мужества и отваги. Тика снова вспыхнула, на этот раз от приятного смущения. На суровом лице Речного Ветра не дрогнул ни один мускул, но по его глазам Танис понял, как много значила для варвара похвала жрицы Паладайна. Что касается зрителей, то они были в восторге. Старик Отик со всеми приличествующими случаю церемониями провел гостей к столу, заранее подготовленному Тикой, причем на лице его в это время было такое выражение, словно война являлась его рук делом и устроил он ее исключительно для того, чтобы герои смогли проявить свою удаль и отвагу. За столом Танис поначалу чувствовал себя скованно – мешал шум и назойливые любопытные взгляды, устремленные в их сторону, – однако вскоре он махнул на это рукой. Тем более, шум, пожалуй, был к лучшему: он мог говорить с Речным Ветром, не боясь, что кто-нибудь их подслушает. Но прежде всего он все-таки хотел выяснить, куда подевался Карамон. Танис вновь было поинтересовался об этом у Тики, хлопочущей вокруг дорогих гостей, особенно выделяя при этом Крисанию, но та, заметив, как полуэльф открывает рот, поспешно скрылась на кухне. Танис недоуменно покачал головой. Однако, прежде чем он успел верно расценить странное поведение Тики, Речной Ветер засыпал его вопросами, и довольно скоро оба оказались увлечены беседой. – Все думают, что война закончена, – со вздохом сказал Танис. – Из-за такой беспечности мы можем оказаться в еще большей опасности, чем прежде. Союз между эльфами и людьми был крепок в темные времена, но стоило солнцу снова показаться из-за туч, как он стал таять, словно снежная крепость. Лорана сейчас в Квалинести, на похоронах отца. Там она попробует договориться со своим твердолобым братцем, Портиосом, и склонить его к союзу с Соламнийскими Рыцарями. Единственная надежда на Эльхану Звездный Ветер – жену Портиаса... Танис улыбнулся: – Прежде я и подумать не мог, что когда-нибудь увижу эльфийскую женщину, не только терпимо относящуюся к другим расам, но и склоняющую к тому же самому своего нетерпимого мужа. – Странный брак, – заметил Речной Ветер, и Танис кивнул в знак согласия. Оба одновременно подумали о своем друге, славном рыцаре Стурме Светлый Меч. Герой битвы за Башню Верховного Жреца давно был мертв, но оба знали, что в одной с ним могиле было похоронено сердце Эльханы. – Конечно, этот брак был заключен не по любви, – Танис пожал плечами, – но, может быть, именно он поможет восстановить порядок в мире. Ну а каковы твои новости, дружище? Я вижу на лице твоем тень новых забот – скажи, есть ли среди них приятные? Золотая Луна сообщила Лоране о прибавлении в вашем семействе... Речной Ветер улыбнулся: – Ты совершенно прав. Каждая минута вдали от дома тяготит меня, хотя встреча с тобою, брат мой, льет на мое сердце целебный бальзам. Увы, уезжая, я оставил два племени на грани войны. До сих пор мне удавалось сдерживать кровопролитие, склоняя вождей кланов к переговорам, однако их взаимное недовольство ничуть не уменьшилось. и за моей спиной они продолжают точить мечи. Каждую минуту они могут возобновить братоубийственную вражду. Танис сочувственно похлопал друга по плечу: – Мне жаль, что не все твои заботы радостны, но тогда я тем более благодарен, что ты все-таки пришел. Он вздохнул и, искоса взглянув на Крисанию, подумал, что так просто ему от нее не отделаться. – Признаться, я надеялся, что ты сможешь предложить этой госпоже свою защиту и проводить ее до... до того места, куда она направляется. – Танис понизил голос, словно боялся быть подслушанным. – Госпожа Крисания держит путь в Башню Высшего Волшебства в Вайретском Лесу. Глаза варвара удивленно расширились, и в них появилась тревожная настороженность. Жители Равнин не доверяли ни магии, ни магам. Танис склонил голову: – Я вижу, ты не забыл рассказы Карамона о том, как он с Рейстлином путешествовал в тех краях. А ведь они были там едва ли не гостями. Наша же госпожа отправилась туда своею волей. Ей нужен совет мага относительно... Крисания удостоила Таниса быстрым гневным взглядом, после чего хмуро качнула головой. Полуэльф прикусил губу и сдержанно продолжил: – Короче, я надеялся, что ты сможешь сопроводил" ее до... – Так я и думал, – сказал Речной Ветер. – Когда я получил твое послание, я сразу решил, что оно сулит мне неблизкий и опасный путь. Поэтому я здесь – мне хотелось лично объяснить тебе причины, по которым я вынужден тебе отказать. Ты же знаешь, я бы с радостью исполнил любую твою просьбу, кроме того, оказать услугу жрице Паладайна было бы для меня высокой честью... Он слегка поклонился Крисании. Та ответила ему улыбкой, которая, впрочем, тут же погасла, едва она перевела взгляд на Таниса, – вместо нее между бровями Посвященной появилась едва заметная гневная складка. – Но слишком многое поставлено теперь на карту, – продолжал тем временем Речной Ветер. – Мир, который мне с трудом удалось восстановить, мир между племенами, враждовавшими между собой столетиями, слишком хрупкая вещь. Сумеем ли мы объединиться, сумеем ли возродить нашу землю и нашу жизнь, – сейчас от этого зависит не процветание, а выживание жителей Равнин. – Я понимаю, – сказал Танис, со всей очевидностью сознавая тяжелое положение Речного Ветра, вынужденного отказать в помощи старому другу. Заметив на себе недовольный взгляд Крисании, он учтиво заверил ее: – Все будет в порядке. Посвященная. Карамон проводит тебя, а этот парень один стоит троих таких, как мы, не так ли, Речной Ветер? Варвар улыбнулся своим ожившим воспоминаниям: – Конечно, в нем хватит силы на троих удальцов вроде нас с тобой и еще останется. Помнишь, Танис, как он поднял в воздух Свинорылого Уильяма, когда мы устроили наше маленькое представление в этом... как его... Устричном? – А как он убил двух вояк драконьей армии, треснув их друг о друга головами? – с восторгом подхватил Танис и рассмеялся, почувствовав, как рассеивается тьма, опустившаяся с годами над их славным прошлым. – А помнишь, как однажды в королевстве гномов Карамон подкрался сзади к Флинту и... Он наклонился вперед и что-то прошептал на ухо Речному Ветру. Лицо кочевника побагровело от еле сдерживаемого смеха. В свою очередь, варвар припомнил еще одно забавное происшествие, и оба принялись наперебой сыпать историями, которые славили силу и удаль Карамона, его ловкость в обращении с мечом, его мужество и благородство. – А как он внимателен и заботлив, – добавил Танис, когда героическая тема была исчерпана. – Вовек не забыть мне, как он ухаживал за Рейстлином, с какою нежностью обнимал его во время этих жутких приступов кашля, которые рвали тело мага изнутри. Тут его прервал сдавленный рык и звук глухого удара. Удивленно обернувшись назад, Танис увидел Тику, которая смотрела на него полными ужаса глазами. Лицо женщины было белым как мел, а на ресницах дрожали слезы. – Уходите скорее! – в отчаянии пробормотала она. – Прошу тебя, Танис! Не спрашивай меня ни о чем, просто уходи, и все! Тика схватила его за руку и крепко сжала, не отдавая себе отчета в том, что ее ногти глубоко вонзились в кожу запястья полуэльфа. – Провалиться мне в Бездну, в чем дело?! – недоуменно воскликнул Танис и, встав из-за стола, повернулся к Тике лицом. В ответ снаружи снова раздался глухой удар, сопровождаемый треском ломающегося дерева. От сильного толчка дверь в таверну распахнулась. Тика спряталась за спину полуэльфа, и лицо ее при этом выражало такой ужас, что рука Таниса сама рванулась к мечу. Речной Ветер тоже вскочил на ноги и вместе с Танисом развернулся к выходу. В дверном проеме появилась огромная фигура, отчего таверна сразу стала какой-то мрачной и неуютной. Разговоры и смех мигом стихли, сменившись негромким возмущенным шепотком. Тут же вспомнив о темных тварях, что преследовали их по пятам на пути из Палантаса, Танис легко выхватил из ножен меч и шагнул вперед, заслоняя собой Крисанию. За спиной стоял Речной Ветер, который, как в старые времена, прикрывал его с тыла. «Все-таки нас настигли!» – подумал Танис, чуть ли не радуясь в душе возможности открыто вступить в бой с грозной тенью, с безымянным ужасом, который тайно, но неотступно преследовал их всю дорогу. Встав в боевую стойку, полуэльф мрачно смотрел, как огромная тень, качнувшись вперед, сделала неуклюжий шаг и вошла в полосу света. И тут он увидел, что это человек, огромный человек недюжинного роста и богатырского телосложения. Приглядевшись к нему внимательнее, Танис, однако, понял, что вся его сила ушла – мускулы были дряблыми и заплыли жиром. Огромное выпяченное брюхо нависало над грубой веревкой, которой были подпоясаны замызганные кожаные штаны. Грязная рубашка, разъехавшаяся на пупе, была явно мала и натягивалась на плечах и животе, точно на барабане. Лицо пришельца, отчасти скрытое неопрятной трехдневной щетиной, болезненно багровело, а сальные нечесаные волосы спадали на глаза. Вся одежда его, хорошо пошитая и сделанная из тонкого и дорогого материала, была до безобразия грязна и распространяла вокруг запах рвоты и сивушного напитка, больше известного под названием «гномьей водки». Танис опустил меч, чувствуя, что снова поставил себя в глупое положение. Он принял за чудовище пьяного городского придурка, из хмельного куража пугающего людей своими огромными размерами и силой. Полуэльф смерил детину взглядом, полным жалости и отвращения, и вложил меч в ножны, попутно поймав себя на том, что в облике этого борова мелькнуло что-то смутно знакомое. Скорее всего, перед ним был кто-то, кого он встречал в Утехе еще в те времена, когда жил здесь постоянно. Должно быть, какой-нибудь здешний задира, переживающий не лучшие свои времена. Полуэльф хотел было вернуться к столу, но с удивлением заметил, что все посетители таверны смотрят на него с жадным ожиданием. "Чего они хотят? – раздраженно подумал Танис. – Чтобы я отдубасил его? Хотят посмотреть на героя, избивающего городского пьянчужку?" Из-за плеча его послышался всхлип. – Я же просила тебя, чтобы ты уходил! – простонала Тика и без сил опустилась на скамью. Закрыв лицо руками, она безудержно разрыдалась. Танис озадаченно посмотрел на Речного Ветра, но варвар также недоумевал. Между тем пьяница прошел на середину зала и остановился там, раскачиваясь, словно от сильного ветра, и поводя из стороны в сторону налитыми кровью глазами. – Ш-што эт-то у ваш тут? Пируш-шка? – поинтересовался он заплетающимся языком. – И никто... ик! Ник-кто меня не позвал? Молчание было ему ответом. Посетители не обращали на гиганта никакого внимания, продолжая в ожидании глазеть на Таниса. Пьяница тоже посмотрел в его сторону и снова икнул. Пытаясь сфокусировать взгляд на его лице, он пялился на Таниса с таким сердитым выражением, словно именно его готов был обвинить во всех своих бедах. Внезапно глаза великана расширились, на лице появилась идиотская улыбка, и он, широко взмахнув огромными ручищами, ринулся вперед. – Таниш-ш, дружищ-ще... – Бога мои! – в ужасе выдохнул Танис. Он наконец узнал эту оплывшую тушу. Исполин зацепился ногой за стул и некоторое время рискованно покачивался, словно подрубленное дровосеком дерево, которое вот-вот должно рухнуть. Он и рухнул, опрокинув подвернувшийся стол, рухнул с таким грохотом, что вся таверна содрогнулась от пола до конька крыши. У ног Таниса, закатав глаза и дыша зловонным перегаром, лежал Герой Копья Карамон Маджере... Глава 3 Боги мои! – повторил Танис и опустился на колени рядом с бесчувственным воином. – Карамон... – Танис... – Голос Речного Ветра заставил его поднять голову. Варвар обнимал Тику, пытаясь вместе с Дэзрой успокоить отчаянно рыдающую женщину. Их окружили любопытствующие: кое-кто пытался о чем-то расспросить Вождя, другие склонялись перед Крисанией для благословения. Те, кто остался за столами, требовали еще вина и эля. Танис встал на ноги. – Таверна закрывается! – громко объявил он. Толпа откликнулась недовольным гомоном, из дальнего угла раздались редкие аплодисменты – там решили, что Танис угощает. – Я не шучу! – сказал полуэльф, и его голос перекрыл общий шум. Наступила тишина. – Спасибо за гостеприимство, – продолжал Танис. – Я не могу выразить словами, что значит для меня – вернуться на родину... Но, друзья мои, оставьте нас одних. Прошу вас, уже поздно... В ответ раздались сочувственные вздохи, и кое-кто добродушно хлопнул в ладоши. Лишь немногие ухмыльнулись, язвительно бормоча, что, мол, чем прославленней рыцарь, тем сильнее слепит его блеск собственных доспехов (старая пословица, сохранившаяся с тех времен, когда Соламнийских Рыцарей высмеивали на каждом перекрестке за... да что там говорить, было за что!). Речной Ветер, предоставив Дэзре заботиться о Тике, вышел, вперед, оттесняя к выходу тех, кто простодушно решил, будто слова Таниса относятся ко всем, кроме них. Сам полуэльф ни на шаг не отходил от блаженно похрапывающего Карамона, следя за тем, чтобы в суматохе никто случаем на него не наступил. Они успели обменяться с Речным Ветром выразительными взглядами, но не решались заговорить до тех пор, пока таверна окончательно не опустела. Отик Сандет, стоя у дверей, благодарил каждого выходящего за визит, уверяя, что назавтра таверна откроется как обычно. Когда дверь за последним посетителем закрылась. Танис, неловко потупив глаза, подошел к хозяину. Однако Отик остановил его прежде, чем он успел заговорить. Притянув Таниса за руку, старый толстяк зашептал ему на ухо: – Очень рад, что ты вернулся. Я тебе кое-что скажу, но пусть это останется между нами. – Он посмотрел на Тику и заговорщически прикрыл рот рукой. – Танис, – прошептал он еще тише, – если ты вдруг заметишь, что Тика взяла немного денег из кассы, не обращай внимания. Когда-нибудь она все вернет. Просто притворись, будто ничего не видел. Взгляд Отика остановился на Карамоне, и старик печально покачал головой: – Ей сейчас очень нелегко, но я уверен, что ты сможешь помочь Карамону. Кивнув на прощанье, он открыл дверь и, опираясь на свою трость, вышел в темноту. «Помочь!» – в отчаянии подумал Танис. Он приехал сюда, чтобы просить о помощи Карамона. Словно отвечая ему, пьяный воин всхрапнул особенно громко и чуть было не проснулся от собственного рыка. От него с новой силой пахнуло «гномьей водкой». Танис растерянно взглянул на Речного Ветра и мотнул головой. Крисания смотрела на Карамона с жалостью и отвращением. – Бедняжка, – негромко сказала она, склонившись, и медальон Паладайна в свете свечей сверкнул на ее груди. – Может быть, я... – Ты ничего не сможешь для него сделать! – с горечью воскликнула Тика. – Он не нуждается в лекаре. Он просто пьян, неужели ты не видишь? Пьян как свинья! Крисания подняла на Тику удивленный взгляд. Прежде чем жрица успела что-нибудь сказать, Танис вновь подошел к Карамону и позвал Речного Ветра: – Помоги-ка мне – надо отнести его домой... – Ах, оставьте его! – всхлипнула Тика, вытирая глаза кончиком фартука. – Он уже не раз ночевал здесь, на полу. Одним разом больше, одним меньше... – Она с горечью посмотрела на полуэльфа. – Я хотела рассказать тебе, Танис, честное слово, хотела. Но я подумала... я продолжала надеяться... Он был так рад, когда пришло письмо от тебя. Он стал... больше похож на себя прежнего, я не видела его таким последние... уже долгое время. Я подумала, что, может быть, ты совершишь это чудо, и он, ожидая твоего приезда, не будет... Мне очень жаль... Голова ее упала на грудь. Танис, не зная, как быть, мялся возле огромного бесчувственного тела. – Я не совсем понимаю. Тика, – произнес он как можно мягче, – как давно он... – Из-за этого мы не смогли приехать на твою свадьбу, Танис, – теребя фартук, тихо сказала Тика. – Я очень хотела, я так хотела, но... Из глаз ее снова покатились слезы, и Дэзра обняла Тику за плечи. – Сядь, – прошептала она, подводя ее к креслу с высокой спинкой. Ноги Тики внезапно подогнулись, и она, закрыв ладонями лицо, рухнула на сиденье. – Давайте-ка все сядем и хорошенько поразмыслим, – твердо сказал Танис. – Эй ты! – Он поманил овражного гнома, который глазел на них из-под стойки. – Принеси нам кувшин эля и кружки, и еще немного вина для госпожи Крисании, и пару порций картофеля... Танис замолчал. Сбитый с толку овражный гном смотрел на него круглыми глупыми глазами. – Давай-ка лучше я, – предложила Дэзра с улыбкой, – иначе дело кончится кувшином картофеля, – Моя помогать! – с негодованием пискнул овражный гном. – Твоя выносить помои, – устало возразила Дэзра. – Моя хорошо помогать, – упрямо пробормотал Раф и вышел, пиная по пути ножки столов, на которых пытался выместить обиду. – Ваши комнаты в новом крыле гостиницы, – не отрывая ладоней от лица, сказала Тика. – Я покажу вам... – Мы отыщем их позже, – резко перебил ее Речной Ветер, но, посмотрев на несчастную женщину, смягчился. – Посиди, поговори с Танисом. Ему скоро нужно уезжать. – Проклятье, моя лошадь! – опомнился Танис. – Я же велел мальчишке подготовить ее через пару часов. – Я пойду и скажу, чтобы он подождал, – предложил Речной Ветер. – Ничего, я сам. Это займет всего минуту... – Друг мой, – негромко сказал варвар, направляясь к двери, – у меня есть дело снаружи. Я вернусь и помогу тебе с... – Он кивнул в сторону храпящего Карамона. Танис откинулся на спинку стула. Речной Ветер бесшумно выскользнул за дверь, а Крисания. искоса посмотрев на Карамона, подвинулась поближе к Танису. Полуэльф продолжал расспрашивать Тику о всяких мелочах, так что в конце концов она отняла руки от заплаканного лица и даже начала понемногу улыбаться. К тому времени, когда Дэзра вернулась с напитками и снедью, Тика уже как будто ожила, хотя в ней еще заметны были некоторые напряжение и неловкость. Танис обратил внимание, что Крисания не спешила подкрепиться едой и вином. Она сидела в кресле, время от времени бросая взгляд на Карамона, и между ее черными бровями то появлялась, то исчезала маленькая морщинка. Полуэльф чувствовал, что должен объяснить жрице смысл происходящего, однако ему хотелось, чтобы кто-нибудь сначала взял на себя труд объяснить происходящее ему самому. – Когда все это... – нерешительно заговорил он. – Началось? – Тика вздохнула. – Примерно через шесть месяцев после нашего возвращения сюда. Она тоже посмотрела на Карамона: – Он был так счастлив... особенно сначала. Ты же знаешь, Танис, когда город сгорел, здесь ужас что творилось. Та зима была для уцелевших самой тяжелой: все почти поголовно голодали, потому что драконы и гоблины разграбили припасы. Те, кто остался без крыши над головой, зимовали где придется – в пещерах или промерзлых землянках. К тому времени, когда мы вернулись, драконье войско оставило город, и люди пытались отстроить его заново. Жители приветствовали Карамона как героя: барды и менестрели уже успели тут побывать, и здешний люд наизусть знал песни о низвержении Владычицы Тьмы. В глазах Тики блеснули слезы воспоминаний. – Вначале он был так счастлив. Люди нуждались в нем, и он работал для них днями и ночами: рубил деревья, спускал бревна с холмов, строил дома. С тех пор как не стало Тероса, в городе некому было ковать железо, и Карамон занялся кузнечным делом, хотя у него, признаться, не очень-то получалось. – Тика печально улыбнулась. – Все равно он был счастлив, Танис, по-настоящему счастлив, тем более что никто не возражал, если мотыги у него выходили чуть кривоватые. Зато он научился ковать подковы, гвозди и шины для тележных колес, а ведь именно этим в основном и приходится заниматься кузнецу. Так что первый год был для нас по-настоящему счастливым. Мы были мужем и женой, и мне казалось, что Карамон забыл про... про... – Тика судорожно сглотнула. Танис легко пожал ее руку. Отпив немного вина, Тика пришла в себя и смогла продолжать: – Год назад, прошлой весной, все переменилось. С Карамоном словно что-то произошло: я не знаю, что это было, но думаю, виной тому... – Она помолчала, как будто подбирая нужные слова. – Город процветал. Здесь появился другой кузнец, который прежде был в плену в Пакс Таркасе. Хоть он и был родом из других мест, но решил обосноваться в Утехе и заняться своим прежним ремеслом. Конечно, люди еще продолжали строить дома, но теперь им некуда было торопиться. Я занялась постоялым двором... – Тика пожала плечами. – Наверное, у Карамона появилось слишком много свободного Времени. – Он стал никому не нужен, – мрачно уточнил Танис. – Даже мне было не до него, – призналась Тика и, допив залпом вино, отерла глаза. – Должно быть, в этом я виновата". – Нет, – тут же возразил Танис, хотя мысли его, окрыленные воспоминаниями, были сейчас далеко. – Это не твоя вина, Тика. Я думаю, мы оба знаем, кто тут виноват. – Как бы там ни было, – Тика набрала в грудь побольше воздуха, – я пыталась ему помочь, но таверна отнимала у меня слишком много времени. Я предлагала ему подыскать занятие, которое будет ему по душе, и он пытался – действительно пытался следовать моим советам. Вместе с начальником местной стражи он выслеживал отбившихся от своих и затаившихся в лесу драконидов. Потом некоторое время он служил телохранителем и зарабатывая довольно денег, нанимаясь к купцам, державшим путь в Гавань. Но никто не нанимал его дважды... – Голос ее дрогнул, и на некоторое время Тика снова замолчала. – Однажды, это случилось зимой, обоз, который он вызвался охранять, вернулся обратно, везя его в санях. Он был мертвецки пьян. Выходило так, что это они охраняли его! С тех пор он либо ел да спал, либо братался с какими-то бывшими наемниками в «Лотке», в этом мерзком притоне на другом конце города. Танису очень захотелось, чтобы Лорана была сейчас рядом с ним: уж она-то наверняка бы что-нибудь придумала. – Может, если бы вы завели ребенка... – неуверенно предположил он. – Я была беременна прошлым летом, – откровенно призналась Тика и подперла рукой подбородок. – Но не доносила. Я выкинула, а Карамон так никогда и не узнал об этом. С тех пор... – она опустила глаза на деревянную поверхность стола, – с тех пор мы не провели ни одной ночи в одной и той же комнате. Стыдливо покраснев, Танис не придумал ничего лучшего, как погладить Тику по руке и торопливо переменить тему: – Прежде ты сказала, что видишь в этом чью-то вину, но не сказала – чью именно. Может, теперь ты выразишься яснее? Тика вздрогнула и налила себе еще вина. – Слухи пошли по земле, Танис, – сказала она, – недобрые слухи. Ты и сам, пожалуй, догадываешься, о ком. Танис кивнул. – Карамон писал ему, – продолжала Тика. – Я видела это письмо. Оно было... таким, что сердце мое чуть было не разорвалось на части. Ни слова упрека! Ни слова о том-деле – только любовь, любовь и беспредельная нежность. – Тика повысила голос. – Он умолял брата вернуться и жить с нами. Он заклинал его отвернуться от тьмы, пока она не поглотила его безвозвратно. – И что же? – спросил Танис, хотя и без того догадывался об ответе. – Письмо вернулось назад, – печально сказала Тика. – Непрочитанным. Даже печать никто не тронул. А на конверте было написано: «У меня нет брата. Я не знаю никого по имени Карамон». И подпись – Рейстлин! – Рейстлин?! – Крисания вздрогнула и посмотрела на Тику так, словно увидела ее впервые. В серых глазах жрицы, перебегавших с рыжеволосой женщины на Таниса, а с него – на пьяного исполина, безмятежно похрапывавшего на полу, появилось нечто похожее на испуг. – Карамон... Так это Карамон Маджере'! Так это его брат-близнец, о котором ты мне говорил? Тот самый человек, который должен был сопровождать меня до... – Мне очень жаль, праведная дочь Паладайна, – сказал Танис и почувствовал, как снова вспыхнули кончики его ушей. – Я понятия не имел, что он... – Ведь Рейстлин столь... умен и могуществен. Я думала, что его брат должен быть таким же. Рейстлин способен быть чувствительным и сострадательным, но он держит себя и всех, кто ему служит, в железных тисках воли, не давая эмоциям овладеть собой. А этот... – Крисания взмахнула рукой. – Эта отважная развалина, этот спившийся герой, как бы ни был он достоин нашей жалости и наших молитв, уже... – Твой «умный и чувствительный», твой образцовый Рейстлин приложил руку к тому, чтобы превратить этого человека в развалину, – едко заметил Танис, прилагая отчаянные усилия, чтобы не дать эмоциям овладеть собой. – Может быть, все было не так, как вы тут себе представляете, – холодно ответила Крисания. – Может быть, именно недостаток любви заставил Рейсшина обратиться от света к тьме. – Недостаток любви? – Тика со странным выражением рассматривала жрицу. Карамон застонал во сне и нелепо взбрыкнул ногами. Тика тут же поднялась со стула. – Лучше нам все-таки перенести его в комнаты, – глядя на высокую фигуру Речного Ветра, появившегося в дверях, сказала она. Дождавшись от варвара утвердительного кивка, она повернулась к Танису: – Давай поговорим обо всем утром, а? Ведь я еще увижу тебя? Разве ты не можешь остаться... хотя бы на ночь? Видя пронзительную мольбу на лице Тики, Танис пожалел, что не может откусить себе язык. Впрочем, это нисколько бы ему не помогло. – Мне очень жаль, – сказал он, беря Тику за руки. – Мне хочется остаться, но я должен ехать. Отсюда до Квалинести довольно далеко, а опаздывать я не смею – от того, буду ли я там вовремя, зависит, возможно, судьба двух королевств. – Я понимаю, – тихо сказала Тика. – В конце концов, это не твоя беда. Ничего, как-нибудь справлюсь. Танис готов был бороду на себе рвать от отчаяния. Ему безумно хотелось остаться и попробовать чем-нибудь помочь Карамону, если только ему вообще можно помочь. Он мог хотя бы просто поговорить со своим старым товарищем и попробовать как-то урезонить его. Вот только Портиос воспримет его отсутствие как личное оскорбление, и это повлияет не только на личные взаимоотношения с шурином, но и на судьбу договора о союзе между Квалинести и Соламнией, отдельные пункты которого и без того вызывали немалые споры. И вот теперь, когда до заключения договора осталось сделать всего несколько шагов, он мог испортить все своим необдуманным поступком. Потом Танис вспомнил о Крисании и со вздохом признал, что в ее лице на него свалилась еще одна серьезная проблема. Настроение его упало так сильно, что он чуть было не застонал. Не мог же он взять ее с собой в Квалинести – Портиос терпеть не мог жрецов-людей. – Послушай, – сказал Танис, неожиданно осененный идеей, – я вернусь после похорон. Глаза Тики с надеждой заблестели, и тогда Танис повернулся к Крисании: – Тебя я оставлю здесь, Посвященная. В этом городе ты будешь в безопасности, тем более если остановишься на этом постоялом дворе. После возвращения я смогу сопроводить тебя обратно в Палантас, коль скоро твой поход окончился ничем. – Мой поход еще не окончился? – решительно возразила Крисания. – Я не отступлюсь. Я сама поеду в Вайрет, в тамошнюю Башню Высшего Волшебства, и, как решила, испрошу совета у Пар-Салиана, магистра ложи Белых Мантий. Танис покачал головой. – Я не могу отвезти тебя туда, – сказал он. – И Карамон вряд ли сможет. Поэтому я и предлагаю... – Да, – перебила его Крисания, – Карамон вряд ли сможет. Поэтому я дождусь, пока здесь появится твой приятель-кендер вместе с тем, кого он послан отыскать, а затем продолжу путь одна. – Ни в коем случае! – воскликнул Танис так, что Речной Ветер даже слегка приподнял брови, пытаясь напомнить товарищу, с кем он разговаривает. Полуэльфу пришлось сделать над собой усилие, чтобы снова взять себя в руки. – Ты понятия не имеешь, насколько это опасно, госпожа! – предупредил он. – Кроме тех темных тварей, что преследовали нас в пути, – а я думаю, мы оба знаем, кто их послал, – тебе могут встретиться куда более серьезные опасности. Я помню, что рассказывал Карамон о Вайретском Лесе. С тех пор, говорят, это место стало еще ужасней! Давай возвратимся в Палантас, я соберу дружину рыцарей... Пожалуй, впервые за время их знакомства Танис разглядел на мраморных щеках жрицы заметный, хотя и довольно бледный румянец. Она задумалась, темные брови сошлись на тонкой переносице. Затем лицо ее прояснилось, и Крисания снизошла до улыбки. – Мне нечего опасаться, – словно отвечая испуганному ребенку, сказала она терпеливо. – Я в руках Паладайна. Может быть, темные твари, о которых ты говоришь, действительно были подосланы Рейстлином, но у них нет власти причинить вред мне. Единственное, чего они добились, – это укрепили мою решимость. Увидев, что Танис стал еще мрачнее, Крисания вздохнула: – Хорошо, я обещаю, что подумаю над твоими словами. Возможно, ты прав, Танис. Скорее всего, эта поездка действительно чересчур опасная затея... – Да и пустая к тому же! – пробормотал Танис. Усталость и печальные известия о друге заставили его без обиняков высказывать все, что он думал о ее безумном плане. – Если бы Пар-Салиан мог уничтожить Рейсшина, он сделал бы это давным-давно... – Уничтожить?! – Крисания изумленно посмотрела на полуэльфа. – Я вовсе не хочу его уничтожить. Теперь впору было изумиться Танису. – Я ищу способ вернуть его, – холодно объяснила Крисания и без всякого перехода добавила: – А теперь, если кто-нибудь из вас окажется настолько любезен, чтобы проводить меня, я хотела бы отправиться в свою комнату. Дэзра с готовностью вызвалась это сделать. Крисания прохладно пожелала всем спокойной ночи и вышла из зала вслед за служанкой. Не находя слов, Танис молча проводил ее взглядом. Краем уха он слышал, как Речной Ветер бормочет что-то на кве-шу. В это время Карамон снова застонал. Варвар слегка подтолкнул Таниса. Вместе они наклонились над телом товарища и не без усилий поставили его на ноги. – Да он тяжелехонек, провалиться мне в Бездну? – ахнул Танис, едва удерживая оседающую тушу гиганта. Огромная рука легла ему на плечо, и он чуть не упал. Несносный запах «гномьей водки» заставил Таниса поморщиться. – Как он может пить эту дрянь! – изумился полуэльф, когда они с варваром волокли бесчувственного Карамона к двери. Тика, помогая в меру сил, следовала за ними. – Я знавал одного война, который пал жертвой этого дешевого зелья, – проворчал Речной Ветер. – Он спрыгнул с утеса, преследуемый чудовищами, существовавшими только в его воображении, и разбился насмерть. – Мне, наверное, следует остаться... – подумал вслух Танис. – Ты не можешь выиграть эту битву за него, брат мой, – твердо сказал Речной Ветер. – Нельзя заменить человека в бою, который идет между ним и его собственной душой. Было далеко за полночь, когда двое друзей наконец доволокли Карамона до комнаты и без церемоний бросили на кровать. Танис про себя отметил, что ни разу в жизни так не уставал. Плечи его ныли, а колени подрагивали от напряжения. Внутренне он тоже был вымотан – воспоминания о прошлом превратились в саднящие, сочащиеся кровью раны. До рассвета ему еще несколько часов предстояло провести в седле. – Жаль, что я не могу остаться, – еще раз сказал Танис, стоя возле дверей Тикиного дома вместе с ней и Речным Ветром и глядя в темноту на безмятежно спящий город. – Я чувствую ответственность... – Нет, Танис, – тихо возразила Тика. – Речной Ветер прав: это не твоя война. Теперь у тебя есть иная жизнь. Кроме того, ты ничем не сможешь помочь, ты можешь невольно сделать только хуже. – Пожалуй. – Танис нахмурился. – Как бы там ни было, я вернусь сюда через неделю и поговорю с Кара-моном. – Это было бы очень хорошо. Тика вздохнула и после небольшой паузы сменила тему: – А О каком кендере говорила госпожа Крисания? Неужели о Тассельхофе? – О нем, – почесывая заросший подбородок, кивнул Танис. – Это как-то связано с Рейстлином, но я не знаю подробностей. Мы столкнулись с кендером в Палангасе. Он обрушил на нас град своих бесконечных историй, но я успел предупредить Крисанию, что в лучшем случае лишь половина из его россказней правда, а остальное – ерунда. Тем не менее он сумел убедить Посвященную послать его за кем-то, кто, по ее мнению, может помочь ей вернуть Рейстлина. – Эта женщина может быть священной жрицей Паладайна, – угрюмо заметил Речной Ветер, – но я думаю, что она безумна. Да простят меня боги за злые слова об их избранниках. Сказав это, он закинул за спину лук и пошел к конюшне. Обняв Тику за плечи, Танис поцеловал ее и задумчиво склонил голову. – Боюсь, что Речной Ветер прав, – сказал он. – Присматривай за жрицей, пока она тут, хорошо? Когда мы вернемся, я побеседую о ней с Элистаном. Интересно, насколько он хорошо осведомлен о ее безумной затее? Вот еще что: если Тассельхоф действительно появится, задержи его под любым предлогом. Я не хочу, чтобы он появлялся в Квалинести. Мне и без него хватит проблем с моими эльфийскими родственничками во главе с Портиосом. – Конечно, Танис, – пообещала Тика. На миг она крепко прижалась к нему, словно пытаясь найти успокоение в том сострадании, которое переполняло полуэльфа. Танис колебался: ему не хотелось оставлять ее в таком состоянии. Оглянувшись на дверь, он расслышал богатырский храп Карамона, время от времени прерываемый тревожными вскриками. – Тика... – начал он. Но она сама отстранилась от него. – Уезжай, Танис, – твердо сказала Тика. – У тебя впереди долгий путь. – Я просто хотел... – Но он так и не придумал ничего такого, что могло бы ее подбодрить и утешить. Медленно повернувшись, Танис пошел в темноту вслед за Речным Ветром. Тика вослед ему улыбнулась. – Ты мудр, Танис Полуэльф, но на сей раз ты ошибаешься, – прошептала она, оставшись на крыльце в одиночестве. – Крисания вовсе не безумна. Она всего-навсего влюблена. Глава 4 Армия гномов, печатая шаг, маршировала вокруг его кровати, и их подбитые железом башмаки немилосердно грохотали по полу: БУХ-БУХ-БУХ! При этом каждый гном вооружился молотом и, проходя мимо изголовья, изо всей силы бил им Карамона по темечку. Карамон жалобно застонал и с трудом пошевелился. – Пошли прочь! Прочь! – пробормотал он. Гномы вместо этого подхватили его кровать, подняли на плечи и, торопливо перебирая ногами, закружили ее по комнате. Башмаки их продолжали греметь: БУХ! БУХ! БУХ! Карамон ощутил, что живот его сводит судорогой. После нескольких неудачных попыток он ухитрился соскочить с бешенно крутящейся постели. Чудом удержавшись на ногах, он метнулся к стоявшему в углу ночному горшку, и его вырвало. Только после этого он почувствовал себя немного лучше, да и гномы исчезли, хотя Карамон подозревал, что они коварно спрятались под кроватью, ожидая, пока он снова ляжет. «Вот уж дудки!» – подумал Карамон и выдвинул единственный ящик у стоявшего в изголовье его кровати низкого столика, где хранилась фляжка с остатками «гномьей водки». Фляжка исчезла! Карамон обвел мутным взглядом комнату и ухмыльнулся. Стало быть, Тика снова взялась за свое. Продолжая ухмыляться, он неуклюже прокрался к огромному сундуку с одеждой, что стоял в дальнем конце комнаты. Стараясь не шуметь, Карамон осторожно приподнял крышку и принялся шарить среди рубах и штанов, которые больше не сходились на его расплывшемся теле. Наконец он нашел то, что искал. Вот она, спрятана в старом сапоге! Карамон бережно вытащил фляжку, глотнул обжигающей жидкости, рыгнул и подавил легкую тошноту. Гул в голове затих. Он еще раз оглядел комнату и пожал широченными плечами. Если гномы действительно притаились под кроватью – пусть, теперь это его не волнует. В соседней комнате лязгнула фаянсовая посуда. Тика! Карамон торопливо глотнул еще и опять затолкал заветную фляжку в сапог. Осторожно закрыв крышку сундука, он выпрямился, небрежно пригладил пятерней спутанные волосы и направился в жилую часть дома. По дороге он бросил взгляд в зеркало на свое отражение. «Надо бы переодеться», – тупо подумал он. После долгой возни ему удалось наконец стащить грязную рубашку. С отвращением Карамон швырнул ее в угол. Может быть, ему стоит помыться? Да нет, что он, девчонка на выданье? Да, от него пахнет, но ведь это мужской запах! Этот запах нравился очень многим женщинам, они даже находили его привлекательным. И они никогда не жаловались, не зудели и не пилили его. Не то что Тика! Почему бы, собственно, ей не принять своего мужа таким, каков он есть? Пытаясь натянуть на себя свежую рубашку, которая отыскалась на спинке кровати, Карамон отчаянно жалел себя. – Никто меня не понимает... – бормотал он. – Жизнь трудна... сейчас наступили тяжелые времена, но все обязательно изменится... когда-нибудь. Нужно только дождаться. Может быть, уже завтра... Наконец Карамон одержал победу над рубашкой и выбрался из спальни. Стараясь казаться беззаботным, он нетвердой походкой вошел в аккуратно прибранную, чистую столовую и с размаху плюхнулся в кресло за столом. Кресло жалобно крякнуло, и Тика обернулась на звук. Поймав ее взгляд, Карамон вздохнул. Тика была в ярости. Он попытался улыбнуться ей, однако улыбка у него вышла глупая и ничуть не помогла делу. Тика резко повернулась, отчего ее рыжие кудри взлетели в воздух, и тут же исчезла в кухне. Было слышно, как она злобно гремит там тяжелыми кастрюлями и горшками. Карамон поморщился. У него было такое ощущение, будто гномы с их ужасными молотками возвращаются. Несколько минут спустя Тика снова появилась в столовой. В руках у нее был огромный поднос с шипящим беконом, поджаренными маисовыми лепешками и вареными яйцами. Поднос опустился на стол перед его носом с такою силой, что лепешки подпрыгнули дюйма на три. Карамон опять поморщился. Несколько мгновений он раздумывал, стоит ли ему поесть или, учитывая состояние желудка, лучше пока воздержаться. Голод победил. К тому же Карамон посчитал, что желудку давно пора понять, кто хозяин положения. Он не помнил, когда ел в последний раз, и что ел – тоже не помнил. Значит, пора перекусить, и нечего желудку выпендриваться. Тика опустилась в соседнее кресло. Подняв взгляд, Карамон заметил, что ее зеленоватые глаза мечут самые настоящие молнии, насупленные брови предвещают грозу, а веснушки на побелевшей от ярости переносице стали особенно отчетливыми. – Ну ладно... – проворчал Карамон, торопливо поглощая пищу. – И что я теперь должен сделать? – Ты ничего не помнишь. – Это было утверждение, а не вопрос. Карамон наспех пошарил в дальних уголках памяти, которые все еще были завешены густым туманом. Какие-то воспоминания действительно зашевелились в нем. Прошлой ночью он должен был куда-то поехать... и с кем-то. Он даже почти целый день провел дома – готовился. Он обещал Тике... Что-то такое он обещал, но сухость во рту совсем его замучила. Во фляжке ничего не оказалось, и он пошел в «Лоток», чтобы пропустить там... всего наперсточек, а потом... Он никак не мог вспомнить, что было потом. – У меня было одно дело, – избегая смотреть жене в глаза, сказал он наконец. – Да, мы видели твое дело, – с горечью воскликнула Тика. – Так устал, бедненький, что не дошел до кровати и свалился прямо под ноги Танису! – Танис! – Карамон уронил вилку. – Танис... был здесь прошлой ночью... – С протяжным стоном гигант сжал голову руками. – Ты устроил тут настоящий цирк, – продолжала Тика сдавленным голосом. – Перед всем городом, да и перед доброй половиной эльфов Кринна, не говоря уже о наших старых друзьях. Жалкое, надо сказать, было зрелище – великий герой Карамон Маджере после битвы с Зеленым Змием! – Теперь она чуть не плакала. – На глазах наших самых лучших друзей... Карамон снова застонал. Из глаз его тоже покатились слезы. – Но почему, почему? – бормотал он. – И ведь именно Танис... Стук в дверь прервал его горькие мысли. – И что теперь? – вставая и вытирая слезы рукавом блузки, спросила Тика. – Может быть, это все-таки Танис. Карамон поднял голову. – Постарайся хотя бы выглядеть тем мужчиной, каким ты когда-то был, – бросила она ему и поспешила к двери. Отодвинув засов и отворив дверь, Тика была удивлена. – Отик? – недоуменно сказала она. – Что за... Кому эта еда? Полный пожилой трактирщик стоял на пороге с тарелкой горячей картошки в руках и заглядывал внутрь через ее плечо. – Ее здесь нет? – спросил он и вздохнул. – Кого это – ее? – озадаченно спросила Тика. – Здесь никого нет. – О боги! – Лицо Отика стало торжественным и серьезным. В рассеянности он начал выуживать кусочки рагу из тарелки и быстро отправлять их себе в рот. – Значит, мальчуган из конюшни был прав. Она уехала. Уехала, не дождавшись, когда я приготовлю для нее этот чудесный завтрак. – Да кто уехал?! – начиная терять терпение и в то же время гадая, не имеет ли старик в виду Дэзру, воскликнула Тика. – Госпожа Крисания. Ее нет в гостинице. И вещей ее нету. Мальчишка-конюх сказал, что она разбудила его на рассвете, велела оседлать коня и уехала. Я думал... – Госпожа Крисания! – ахнула Тика. – Уехала, никому ничего не сказав? Конечно, она... – Что? – жуя рагу, с любопытством осведомился Отик. – Ничего, – сказала Тика и побледнела. – Ничего, Отик. Я думаю, тебе стоит вернуться в таверну. Я... я немного задержусь сегодня. – Конечно, Тика, – разглядев склонившегося над столом Карамона, кивнул Отик. – Приходи когда сможешь, я тебя подменю. – И он ушел, задумчиво доедая картошку, а Тика захлопнула за ним дверь. Увидев, что Тика возвращается, и предчувствуя очередную выволочку, Карамон неловко встал из-за стола. – Мне что-то не хочется есть, – сказал он поспешно. Внезапно он развернулся и ринулся обратно в спальню, едва не свалившись на пороге. Хлопнула дверь, и из спальни послышались приглушенные рыдания. Тика присела у стола и задумалась. Госпожа Крисания уехала, а ведь направлялась она в Вайретский Лес. Если говорить точнее, то она отправилась на его поиски. Общеизвестно, что ни один человек не мог найти Вайретский Лес – этот Лес находил человека! Тика вздрогнула, припомнив разом страшные рассказы Карамона. Ужасный этот Лес был нанесен на многие карты, но стоило сравнить их между собой, как оказывалось, что всякий раз он был отмечен на новом месте. Из-за Леса, как зловещий знак, предупреждающий об опасности, всегда виднелась Вайретская Башня Высшего Волшебства, где ныне была сосредоточена вся сила магов Ансалона. Или почти вся... Тика приняла решение и встала. Резким движением распахнув дверь, она вошла в спальню и обнаружила Карамона лежащим ничком на кровати. Карамон рыдал в три ручья и всхлипывал, как ребенок. Стараясь не обращать на мужа внимания, дабы его жалкий вид не тронул ее сердца, Тика твердым шагом подошла к сундуку с одеждой. Откинув крышку, она принялась перебирать вещи и почти сразу наткнулась на полупустую фляжку, но сейчас просто-напросто отшвырнула ее в сторону. Наконец, почти на самом дне сундука, она нашла то, что искала. Это были доспехи Карамона. Вытащив за кожаные ремни набедренники, она с силой швырнула их в мужа. Железные доспехи попали ему в плечо и со звоном отлетели на пол. – О-ох! – садясь, воскликнул Карамон. – Ради всего святого. Тика, оставь меня в покое!.. – Ты поедешь следом за ней, – доставая поножи, твердо сказала Тика. – Ты поедешь следом за ней, или я вышвырну тебя вон! * * * – О, прошу извинить меня, – обратился кендер к человеку, который без дела слонялся по обочине дороги в пригороде Утехи. Увидев перед собой кендера, человек машинально схватился за свой кошелек. – Я ищу дом своего друга, – продолжал кендер, премило улыбаясь. – Вернее, дом двух своих друзей. Один из них – молодая красивая женщина с рыжими волосами. Ее зовут Тика Вэйлан... – Вон там, чуть дальше. – Не сводя с кендера подозрительного взгляда, мужчина ткнул большим пальцем себе за спину. – Вон там? – Тассельхоф Непоседа посмотрел в указанном направлении, и на лице его появилось удивленное выражение. – Вон в том замечательном доме на дереве? – Как-как ты его назвал? – Прохожий коротко и резко рассмеялся. – Замечательный? Да, действительно, домишко неплохой. Продолжая хихикать себе под нос, он отошел, быстро пересчитывая монеты в кошельке. «Какой грубиян!» – подумал Тассельхоф, с рассеянным видом опуская в свой узелок перочинный нож, который минуту назад принадлежал встреченному им горожанину. Затем, по всей видимости тут же позабыв об этом маленьком происшествии, кендер направился прямо к домику Тики, с любовью рассматривая все детали и украшения незаконченного строения, которое было надежно прилажено в развилке ветвей все еще растущего гигантского валлина. – Я так рад за Тику, – заметал Тас, обращаясь к своему спутнику, который на первый взгляд походил на груду старого тряпья с ногами. – И за Карамона, – добавил кендер. – У Тики никогда не было собственного дома. Как она, должно быть, гордится им! Приблизившись к указанному дому, Тассельхоф понял, что это, должно быть, один из самых красивых и дорогих домов в городе. Он был выстроен в полном соответствии с многовековыми традициями древесного зодчества Утехи. Изящные изгибы щипца были сделаны так, чтобы он как можно больше походил на часть живого дерева; комнаты расходились в разные стороны от центрального зала, а стены были украшены резьбой и отполированы, напоминая собой покрытый корой древесный ствол. Общая архитектура постройки прекрасно вписывалась в форму кроны дерева – человеческий труд дополнял работу природы, придавая зданию естественный и гармоничный вид. При мысли о том, что друзья его живут в таком прекрасном доме, на сердце у Тассельхофа потеплело. Потом... – Как это любопытно, – заметил кендер вслух. – Интересно, почему у дома нет крыши? По мере того как странная пара подходила ближе к дереву, Тассельхоф разглядел, что дому недостает некоторых весьма существенных деталей, в том числе и крыши. Массивные щипцы и стропила образовывали только раму крыши, в то время как ее самой не было и в помине. Стены комнат существовали только с одной стороны, а пол оказался всего-навсего грубо сколоченным помостом. Остановившись прямо перед деревом, Тас еще раз посмотрел вверх, гадая, что же могло приключиться. Он увидел лежавшие неприбранными и ржавеющие пилы, молотки и топоры. Судя по их виду, вот уже несколько месяцев, как ими никто не пользовался, да и сама постройка потемнела от непогоды и дождей. Кендер задумчиво подергал себя за хохолок на голове. Да-а, будь строительство доведено до конца, это действительно был бы самый красивый дом в Утехе! Потом он немного посветлел. Одно крыло постройки было все же закончено: окна аккуратно застеклены, стены целехоньки, крыша покрыта и надежно защищала владельца от стихии. «У Тики, по крайней мере, есть хоть одна собственная комнатка», – подумал кендер и улыбнулся. Вскоре, однако, его улыбка погасла: над дверью он разглядел выцветшую, но все еще сохранившую следы изящной резьбы деревянную маску – знак того, что в доме проживает некто, не чуждый магии. – Мне следовало сразу догадаться! – тряся головой, воскликнул кендер. – Вряд ли Тика и Карам он живут здесь. Правда, тот бездельник сказал... Ох. Обходя вокруг толстенного ствола дерева, он заметил небольшое строение, затерявшееся среди вымахавших в человеческий рост сорняков и скрытое тенью могучего ствола. Судя по всему, дом, напоминавший скорее сарай-переросток, был выстроен как временное жилье, однако теперь он стал жильем постоянным. «Если бы дом мог иметь несчастный вид, – подумал Тассельхоф, – это был бы тот самый случай. Ишь как его перекосило...» И действительно, фасад провалился и как бы нахмурился, краска потрескалась и облупилась. Несмотря на это, на окнах белели чистые занавески, а на подоконниках стояли в горшках заботливо ухоженные цветы. Кендер вздохнул. Так вот каков он, дом Тики, выстроенный в тени ее мечты. Приблизившись к домишку, он остановился у дверей и прислушался. Внутри явно происходила какая-то нешуточная битва. До слуха кендера доносились тупые удары, звон железа и разбиваемой посуды, невнятные крики и шлепки. – Я думаю, тебе лучше подождать здесь, – обратился кендер к самоходной куче тряпья. Его спутник согласно хрюкнул и с удобством устроился на грязной дороге прямо напротив дома. Тас неуверенно взглянул в сторону странного существа, но что-то подсказало ему, что так, пожалуй, лучше. Пожав на всякий случай плечами, кендер взялся за ручку двери и, повернув ее, шагнул вперед, довольно самонадеянно решив, что дверь сейчас откроется и он войдет. Не тут-то было. Он довольно болезненно ткнулся носом в дверь, которая оказалась заперта изнутри. – Странно, – отступая назад, вслух проговорил кендер. – О чем только Тика думает, хотел бы я знать?! Запирать двери, фи! Какое варварство, какая дикость. Судя по всему, заперто на засов... А ведь я уверен, что о моем приезде сообщено заранее! Он мрачно уставился на дверь. Невнятные крики и вопли продолжали доноситься изнутри, и кендеру показалось, что он узнал глубокий баритон Карамона. – Интересные, однако, звуки я слышу. – Тас огляделся по сторонам и тут же просиял. – Окно! Ну конечно... Он поспешил к окну, но обнаружил, что оно также закрыто. – От Тики я этого никак не ожидал, хотя людское племя славится негостеприимством, – обиженно пробормотал Тассельхоф себе под нос. Рассматривая замок, он увидел, что защелка довольно простая и ее можно открыть без особого труда. Он тут же полез в сумку с инструментами и достал оттуда отмычку – устройство, пользоваться которым кендеры начинают раньше, нежели делают первые самостоятельные шаги. Вставив ее в замок, Тас ловко повернул стальной прутик и с удовлетворением услышал негромкий щелчок. Счастливо улыбаясь, он распахнул створки окна и забрался внутрь, бесшумно соскочив с подоконника на пол. Выглянув наружу, он увидел, что спутник его с упоением возится в грязи. Это зрелище успокоило кендера, и он принялся изучать комнату, в которую попал, подмечая острым глазом каждую мелочь и трогая все вещи быстрыми ловкими пальцами. – Ну разве это не интересно! – говоря сам с собой, кендер постепенно приближался к двери, из-за которой слышался шум борьбы. – Пожалуй, Тика не станет возражать, если я тут кое-что посмотрю. Я все поставлю на место. Предмет, который он держал в руках, словно сам собою оказался в подвешенном к его поясу кошельке. – А эта штука? Хо-хо! Да она с трещиной! Надо будет указать на это Тике! Треснутая «штука» мгновенно оказалась в его кармане. – А что здесь делает это блюдечко для масла? Я уверен, что Тика обычно держит его в кладовке. Нужно будет посоветовать ей убрать его на место. Блюдечко для масла исчезло во втором кошельке. Незаметно для самого себя кендер приблизился к двери. Повернув ручку (он поблагодарил Тику за то, что она не заперла и эту дверь), Тас вошел в соседнее помещение. – Привет! – весело сказал он. – Вы про меня не забыли? Ха! Как это забавно! Можно, я тоже поучаствую? Дай мне что-нибудь такое, что я тоже мог бы в него запустить, Тика. Эй, Карамо-он! Тас находился в спальне и теперь подходил к сундуку, рядом с которым стояла Тика. В руке она сжимала нагрудную пластину от доспехов, и на лице ее было написано крайнее удивление и замешательство. – Что это с тобой случилось, деточка? Ты выглядишь ужасно, просто ужасно! Объясни-ка, почему мы должны бросать в Карамона разное железо? – спросил кендер, подбирая с пола тяжелую плетеную кольчугу и поворачиваясь к Карамону, который укрылся за кроватью. – Как часто вы это проделываете? Я слыхал, что супружеские пары занимаются бог знает чем, когда остаются наедине, но о столь изысканном развлечении я не знал... – Тассельхоф! Непоседа! – Тика наконец обрела дар речи. – Что, ради всего святого, ты тут делаешь? – Танис должен был предупредить вас о моем приезде, – важно заявил кендер и швырнул кольчугу в Карамона. – Ух ты, весело-то как! – воскликнул он и, повернувшись к молодой женщине, сказал с упреком: – Входная дверь была заперта. Мне пришлось воспользоваться окном. Я-то думал, ты проявишь больше сообразительности. В общем, я должен был встретиться здесь с госпожой Крисанией и... К огромному удивлению кендера, Тика выронила нагрудную пластину, разрыдалась и повалилась на пол. В недоумении Тас перевел взгляд на Карамона, который поднимался из-за кровати, словно призрак из могилы. Гигант смотрел на Тику с каким-то потерянным и несчастным видом, потом пробрался через разбросанные доспехи и опустился на колени рядом с ней. – Тика, – прошептал он жалобно, – прости меня. Ты же знаешь, я вовсе не хотел тебя обидеть, просто наговорил тут всякого... Я люблю тебя! Я всегда любил только тебя. Просто... я просто не знаю, что делать. – Ты знаешь, что делать! – зло выкрикнула Тика. Оттолкнув мужа в сторону, она одним прыжком вскочила на ноги. – Я только что сказала тебе: госпожа Крисания в опасности! Ты должен догнать ее как можно скорее. – Кто она такая, эта Крисания? Почему я должен заботиться о ее безопасности? – Выслушай меня хотя бы раз в жизни, – прошипела Тика, и глаза ее сделались зелеными и злыми. – Госпожа Крисания – могущественная жрица Паладайна, только Элистан могущественнее ее в этом мире. Ей был вещий сон, указавший, что злая сила Рейстлина может погубить Кринн! Она направляется в Вайретский Лес, говорить с Пар-Салианом... – Чтобы тот помог ей уничтожить Рейстлина? – прорычал Карамон. – Что, если так? – вспыхнула Тика. – Разве он заслуживает жизни? Да он бы убил тебя, не раздумывая! Глаза Карамона угрожающе засверкали, а лицо побагровело от гнева. Тассельхоф испуганно сглотнул, увидев его сжимающиеся кулаки, но Тика бесстрашно шагнула вперед и встала перед мужем. Ее голова едва доставала до подбородка гиганта, но кендеру показалось, что проставленный воин спасовал. Кулаки его сами собой разжались. – Увы, нет, Карамон, – мрачно сказала Тика, – она вовсе не хочет его смерти. Она любит твоего брата, и пусть ее бог защитит ее. Она хочет спасти Рейстлина, хочет отвратить его от зла. Карамон удивленно уставился на Тику, и выражение его лица смягчилось. – Правда? – спросил он. – Правда, Карамон, – устало кивнула Тика. – Именно поэтому она приехала сюда – она хотела повидаться с тобой. Она думала, что ты сможешь ей помочь. Ну а когда она увидела тебя вчера вечером... Карамон опустил голову, и глаза его наполнились слезами. – Совсем посторонняя женщина хочет помочь Рейсту. И рискует при этом жизнью... – Он снова зарыдал. Тика уставилась на него в совершенном отчаянии. – Ради любви к... Догони ее, Карамон! – воскликнула она и притопнула ногой. – Одной ей ни за что не добраться до Башни, тебе это известно, как никому другому. Только ты знаешь дорогу через Вайретский Лес. – Да, – Карамон шмыгнул носом, – я ездил туда с Рейстом. Я отвез его туда, чтобы он смог войти в Башню и подвергнуться Испытанию. О, это злое Испытание!.. Я охранял его. Я был ему нужен... тогда. – А Крисания нуждается в тебе сейчас! – мрачно сказала Тика. Карамон все еще нерешительно переминался с ноги на ногу, и Тассельхоф заметил, как на щеках Тики пролегли жесткие решительные морщинки. – Если ты действительно хочешь ее нагнать, тебе нельзя терять времени. Ты помнишь дорогу? – Я помню! – в восторге завопил Тас. – Я знаю! У меня есть карта! Тика и Карамон разом повернулись и с удивлением уставились на кендера. Оба уже успели позабыть о его существовании. – Я не уверен... – протянул Карамон, мрачно меряя Тассельхофа взглядом. – Я прекрасно помню твои карты, Тас. Одна из них привела нас в порт, где не было моря. – Так я тут был ни при чем! – с негодованием воскликнул кендер. – Даже Танис так сказал. Карта-то была составлена еще до Катаклизма, после которого море отступило от берегов. Нет, Карамон, тебе придется взять меня с собой! Я обязательно должен был встретиться с госпожой Крисанией. Она послала меня с поручением, с настоящим поручением, и я выполнил его. Я нашел... Какое-то движение привлекло внимание кендера. – Ага, вот и она! Он взмахнул рукой, и его озадаченные слушатели повернулись к дверям спальни, где стояло на пороге бесформенное существо – не то тюк старого тряпья, не то огородное пугало. Пугало смотрело на них черными подозрительными глазками. – Моя голодная, – пропищало существо, обращаясь к кендеру. – Когда мы есть? – Чтобы найти Бупу, я совершил целое путешествие! – сказал Тассельхоф гордо. – Но зачем госпоже Крисании понадобилась эта твоя Бупу? – удивилась Тика, совершенно сбитая с толку. – По себе знаю, от овражных гномов пользы не дождешься... Она отвела Бупу на кухню, сунула ей в руки кусок черствого хлеба и ломоть сыра и поспешно вывела гостью на улицу – запах овражных гномов вряд ли мог добавить уюта ее чисто прибранному дому. Бупу, совершенно счастливая, вернулась на грязную дорогу и принялась уплетать хлеб с сыром, запивая их водой из лужи. – Я обещал, что никому ничего не скажу, – важно заявил кендер, помогая Карамону застегнуть доспехи. Это стоило ему немалых усилий, так как гигант явно раздался вширь с тех пор, как надевал свою броню в последний раз. Тика и Тассельхоф успели несколько раз вспотеть, затягивая ремни, застегивая пряжки и уминая под доспехами складки жира. Карамон, в свою очередь, мычал и стонал, как человек, которого пытают на раскаленной решетке. Несколько раз он облизывал пересохшие губы и бросал исполненный вожделения взгляд в угол спальни, куда Тика так бесцеремонно отшвырнула его драгоценную фляжку. – Ну, давай, рассказывай, – поддразнила Тика, прекрасно зная, что кендер не способен сохранить тайну, даже если от этого будет зависеть его жизнь. – Я уверена, что госпожа Крисания не стала бы возражать. Лицо кендера исказила мука. – Она... она заставила меня дать обещание и поклясться Паладайном, Тика! – торжественно сообщил кендер. – К тому же тебе известно, что я и Фисбен... то есть я хотел сказать – Паладайн, близкие друзья... Он помолчал, сосредоточенно пыхтя. – Эй, Карамон, втяни брюхо! – прикрикнул он. – Должно быть, ты немало потрудился, чтобы довести себя до этого состояния, парень. Кендер уперся ногой в бедро гиганта и потянул изо всех сил. Карамон завопил от боли. – Я в прекрасной форме, – заявил он, слегка отдышавшись. – Должно быть, что-то случилось с доспехами. Вероятно, они усохли, иначе не объяснить. – Впервые слышу, чтобы металл усыхал, – заинтересовавшись, признался Тассельхоф. – Разве что тут было слишком горячо. Впрочем, это идея. Надо как следует разогреть твои железки, чтобы они расширились, и тогда мы, быть может, сможем засунуть тебя внутрь. А может быть, следует намылить тебя как следует?.. – Заткнись! – прорычал Карамон. – Я хотел как лучше, – заметил Тас, оскорбленный в лучших чувствах. Затем его лицо снова стало прехитрым. – Так вот, что касается госпожи Крисании... Я дал священную клятву. Могу только, пожалуй, сказать, что она попросила меня поведать ей все, что мне известно о Рейсшине. Я рассказал, и то поручение, которое она мне дала, было связано с моим рассказом. Крисания вообще удивительный человек, Тика, – торжественно продолжал кендер. – Ты, может быть, не заметила этого, но я не слишком религиозен, как, впрочем, и все кендеры. Так вот, вовсе не надо быть глубоко религиозным, чтобы почувствовать в госпоже Крисании истинное добро. К тому же она умна. Может быть, даже умнее Таниса. Глаза кендера блестели от сознания собственной важности. – Я думаю, кое-что я могу вам рассказать, – сказал он таинственным шепотом. – У нее есть план! План, как спасти Рейсшина! Бупу – часть этого пиана. Крисания возьмет ее с собой к Пар-Салиану! Услышав это, даже Карамон посмотрел на Тассельхофа с сомнением. Тика же про себя подумала, что, возможно, Танис и Речной Ветер были правы: Крисания действительно безумна. И все же любое начинание, которое могло помочь Карамону, которое могло дать ему надежду... Но Карамон, похоже, и сам кое-что решил. – Понятно. Во всем виноват этот Фис... фисенбе или как там его... – сказал он, неловко поправляя кожаные ремни креплений, врезающиеся в его дряблое тело. – Этот колдун Фисбен... или Паладайн, он все нам рассказывал. Да и Пар-Салиан тоже кое-что об этом знает... – Лицо Карамона просветлело. – Мы все устроим! Я привезу Рейстлина сюда, как мы и собирались, да, Тика? Он может даже жить в комнате, которую мы для него построили. Мы станем заботиться о нем, ты и я – вместе. В нашем новом доме. Это будет замечательно, просто замечательно! Глаза Карамона сияли, а Тика боялась даже взглянуть на него. Он говорил так, как говорил прежний Карамон, Карамон, которого она когда-то полюбила... С трудом сохраняя на лице суровое выражение. Тика резко повернулась и направилась в спальню. – Я пойду соберу твои вещи... – сказала она. – Стой! Погоди! – воскликнул Карамон. – Нет! То есть спасибо. Тика. Я сам справлюсь. Может быть, ты лучше... гм-м... соберешь нам в дорогу что-нибудь из еды? – Я помогу! – вставил Тассельхоф с энтузиазмом и направился на кухню. – Прекрасно. – Тика протянула руку и схватила кендера за длинный вихор на макушке. – Только не так быстро, Тассельхоф Непоседа. Ты никуда не пойдешь до тех пор, пока не вывернешь свои карманы и кошельки. Тас протестующе взвыл. Пользуясь всеобщим смятением, Карамон метнулся в спальню и захлопнул за собой дверь. Оказавшись в одиночестве, он, не колеблясь, прошел в угол, схватил вожделенную флягу и поболтал ею над ухом. Суда по звуку, там оставалось еще больше половины. Улыбнувшись самому себе, он затолкал ее на самое дно походного мешка и торопливо прикрыл какой-то мятой рубашкой. – Эй! Я готов! – крикнул он Тике как можно приветливее. Ему никто не ответил, и он пошел на поиски. – Я все собрал! – повторил Карамон, в конце концов выхода на крыльцо. Это было зрелище! Похищенные драконьи доспехи, в которых он сражался последние месяцы войны, после возвращения в Утеху были им полностью переделаны. Он поотбивал страшные шипы, отрихтовал вмятины, начистил и отполировал гладкие поверхности, так что доспехи засверкали как новые, совершенно перестав походить на ненавистную броню, в какую были одеты завоеватели. Карамон немало потрудился над ними, прежде чем бережно и с любовью убрал их в сундук, так что они и теперь были в отличном состоянии, чего нельзя было сказать о нем самом. Между черненой кольчугой, прикрывающей грудь, и широким поясом, которым едва удалось стянуть его расплывшуюся талию, виднелось дюймов шесть живота. Даже с помощью кендера он не смог затянуть ремни, которые удерживали набедренники, и теперь он был вынужден тащить эту часть доспехов в дорожной котомке. Поднимая щит, Карамон крякнул и с сомнением на него покосился, будто подозревал, что за два года кто-нибудь мог шутки ради утяжелить его свинцовыми болванками. Оружейный пояс не застегивался на животе, и он, пыхтя от напряжения и краснея, кое-как пристроил меч в потертых ножнах за спиной. Увидев на крыльце Карамона, Тас не выдержал и отвернулся. Сначала ему показалось, что он вот-вот расхохочется, однако выяснилось, что он скорее готов заплакать. – Я выгляжу как дурак, – пробормотал Карамон, заметив, как поспешно спрятал лицо кендер. Бупу, выбравшись из лужи, смотрела на него во все глаза. Рот ее приоткрылся. – Он выглядеть совсем как моя повелитель, Верховный Блоп Пфадж Первый, – вздохнула она. Тассельхоф мгновенно вспомнил разжиревшего, неряшливого короля племени овражных гномов, из Кзак Царота. Схватив Бупу за плечо, он поспешно затолкал ей в рот кусок хлеба, чтобы она заткнулась. Но было поздно. Видимо, Карамон тоже помнил Пфаджа Первого. – Ну, все! – прорычал он, и лицо его стало багрово-красным. В ярости он отшвырнул свой щит на крыльцо. – Я никуда не еду! С самого начала это была дурацкая затея! Он с укором покосился на Тику и, повернувшись, попытался вернуться в дом. Но Тика загородила ему дорогу. – Нет, – сказала она негромко, – ты больше не войдешь в мой дом, Карамон, до тех пор, пока не вернешься из похода одним целым человеком. – Да, он здесь чрезвычайно много. Хватит на целый три, – пробормотала Бупу с набитым ртом. Тас поспешно затолкал ей в рот еще одну горбушку. – Ты ничего не понимаешь! – отрезал Карамон свирепо и положил ей руку на плечо. – Прочь с дороги. Тика! – Выслушай меня, Карамон, – сказала она непреклонно. В ее негромком голосе звучал металл. Положив руку на грудь мужа. Тика серьезно посмотрела на него снизу вверх. – Помнишь, однажды ты предложил Рейсшину последовать за ним во тьму? Карамон сглотнул, побледнел и молча кивнул. – Он отказался, – спокойно продолжала Тика. – Он сказал тогда, что это будет означать твою гибель. Но разве ты не видишь, Карамон, разве ты не видишь, что ты последовал за ним во тьму Ты уже умираешь с каждым днем, с каждой минутой. Рейстлин велел тебе идти своим путем и предоставить ему право пойти своим. Но ты не прислушался к нему. Ты идешь двумя путями сразу, Карамон. Одна твоя половина уходит во тьму, а вторая пытается утопить в вине ужас и боль, которые ты там видишь. – Да, это моя вина... – Карамон заплакал, и его голос задрожал. – Это я виноват, что он обратился к Черным Мантиям, именно я подтолкнул его к этому! Это Пар-Салиан и пытался мне объяснить... Тика прикусила губу. Тассельхоф увидел, что лицо ее стало суровым и жестким, но она сумела сдержать рвущийся наружу гнев. – Возможно. – Она помолчала, потом набрала в грудь побольше воздуха. – Но ты не вернешься ко мне ни как муж, ни как друг до тех пор, пока не научишься жить в мире с самим собой. Карамон уставился на нее так, будто увидел впервые. Лицо Тики было решительным и твердым, зеленые глаза смотрели холодно и ясно. Тас внезапно вспомнил, как Тика сражалась с драконидами в Неракском Храме в последнюю, самую страшную ночь великой Войны. Тогда у нее было точно такое же лицо. – Может быть, этого никогда не произойдет, – пробормотал Карамон, заметно скиснув. – Ты не думала об этом, моя маленькая госпожа? – Да, – сказала Тика, – я думала об этом. До свидания, Карамон. Отвернувшись от него, Тика вошла в дом и захлопнула за собой дверь. Тассельхоф услышал, как звякнул, вставая на место, засов, Карамон тоже услышал этот звук и сморщился, как от боли. Кулаки его непроизвольно сжались, и кендер испугался, что гигант сейчас вышибет дверь, но уже через несколько мгновений Карамон расслабился. Сердито топая ногами в тщетной попытке сохранить хотя бы видимость достоинства, Карамон спустился с крыльца. – Я ей покажу, – бормотал он, шагая прочь. Доспехи его при этом громко лязгали. – Через три или четыре дня я вернусь с этой госпожой... Крысаней, что ли... Вот тогда мы поговорим. Не может же она, в самом деле, так поступить со мной, с родным мужем! Нет, клянусь богами! Три-четыре дня, и она станет умолять меня вернуться, и тогда мы посмотрим. Может быть, я и не захочу возвращаться... Тассельхоф стоял в нерешительности. Его острый слух уловил в домике негромкие, горестные рыдания. Он знал, что Карамон не услышит их за лязгом своих доспехов. Но что он мог сделать? – Я позабочусь о нем. Тика! – громко крикнул Тассельхоф и, схватив Бупу за руку, потащил ее за собой, стараясь догнать Карамона. Украдкой он несколько раз вздохнул. Из всех приключений, в которых он побывал, сегодняшнее начиналось из рук вон плохо. Глава 5 Палантас – город дивный, о красоте его сложены легенды. Город, который повернулся ко всему миру спиной и замер, любуясь на свое отражение в зеркале. «Интересно, кто первый это сказал? – лениво размышляла Китиара, пролетая верхом на своем голубом драконе Скае в виду городских стен. – Возможно, это был последний, ныне покойный Повелитель Драконов Ариакас». Высказывание действительно звучало довольно претенциозно, как раз в его стиле, однако Китиара была вынуждена признать, что во многом он был прав. Палантасцы столь сильно желали сохранить свой город невредимым, что заключили с Повелителями сепаратный мир. Случилось это, правда, задолго до конца Войны – когда казалось, что им нечего терять, – еще до того, как палантасцы неохотно присоединились к войскам, сражавшимся против могущественной Владычицы Тьмы. Благодаря героической жертве Соламнийских Рыцарей Палантас избежал участи, которая постигла многие другие города, такие как Утеха и Тарсис. При мысли об этом Китиара ухмыльнулась и приблизилась к городским стенам на расстояние полета стрелы. Наверное, Палантас снова прикован к своему отражению – с желанием воспользоваться периодом всеобщего подъема для того, чтобы придать своему очарованию, и без того почти сказочному, еще большую прелесть. Подумав так, Китиара громко рассмеялась, наблюдая за суматохой на стенах старого города. С тех пор как ее голубой дракон в последний раз пролетал над крепостными стенами, прошло всего два года, и она хорошо помнила царившую тогда панику. Даже сейчас в ее воображении неподвижный ночной воздух гудел от грохота боевых барабанов и пронзительного пения труб. Скай, казалось, тоже услышал эти звуки. Его драконья кровь быстрее побежала по жилам, и он покосился на свою хозяйку пылающим глазом, словно упрашивая изменить решение. – Нет, мой мальчик. – Китиара наклонилась и потрепала дракона по шее. – Еще не время. Потерпи, если у нас все получится... Ждать осталось немного, я тебе обещаю. Скаю пришлось удовлетвориться этим ответом. И все же он отвел душу, дыхнув огнем на каменную стену, отчего та почернела и сплавилась. Все это он без труда проделал с расстояния, в полтора раза превышающего убойную дальность стрельбы самого тугого лука. Выставленные на стенах стражники, пораженные драконобоязнью – заразной болезнью, которая осталась людям в наследство со времен войны, – разбежались, словно муравьи. Китиара не торопила своего дракона, и тот летел плавно, почти лениво. Все равно никто не осмелился бы напасть на нее – между армией Китиары, расквартированной в Оплоте, и палантасцами формально был мир, хотя некоторые из рыцарей пытались убедить свободных граждан Ансалона объединиться и пойти на штурм Оплота, в который отступила Китиара по окончании войны. Палантасцев, однако, нелегко было подвигнуть на это: для них война закончилась, и никто не хотел влезать в новую свару. – А я с каждым днем становлюсь все сильнее и могущественнее! – воскликнула Китиара, паря над городом. Глядя вниз, она пыталась запомнить все, что могло пригодиться ей в будущем. Палантас был выстроен наподобие огромного колеса. Все самые важные строения – дворец государя, палаты Совета, старинные особняки аристократии – были сосредоточены в центре города. Вся остальная жизнь вращалась вокруг него, как вокруг оси. Исторический центр окружали роскошные дома городских богачей – «новых» богачей, – а также резиденции тех влиятельных вельмож, что проживали за городской чертой. В этом же районе располагалась и Большая Библиотека Астинуса. Совсем с краю, почти у стены Старого города, теснились всевозможные лавки и магазинчики. Восемь широких проспектов, словно спицы гигантского колеса, расходились во все стороны от городского центра. Вдоль проспектов были высажены прекрасные деревья, желтые листья которых не опадали и круглый год напоминали тонкое золотое кружево. Один из этих проспектов вел к морскому порту, а остальные – к семи Вратам городской стены. Пролетая над этой стеной, Китиара увидела и Новый город. Он был построен так же, как и Старый, по тому же кольцевому плану. Вокруг него, однако, не было крепостных стен, так как, по словам одного из государей, «городские стены умаляют архитектурные достоинства». Китиара улыбнулась. Никакой красоты в этом городе она не видела. Даже деревья для нее ничего не значили. «Как легко, – вздохнув, подумала она, – было бы захватить все это!» Внимание ее привлекли два здания. Одно из них, то, что строилось в самом центре города, было Храмом Паладайна. Во второе она направлялась. Именно на нем остановился задумчивый взгляд Китиары. Здание настолько резко контрастировало с остальной архитектурой, что даже нечувствительный глаз Китиары заметил это. Оно поднималось из окружавшей его тени и упиралось в небо, словно лишенная плоти фаланга пальца. Нетрудно было угадать, что тут поработала какая-то темная сила, ведь когда-то считалось, что здание это – самое красивое во всем Палантасе. То была Палантасская Башня Высшего Волшебства. Густая тень окружала ее днем и ночью, ибо вход в Башню охраняла обширная Роща. Поговаривали, что деревья в ней – самые большие из всех, что росли на Кринне, и говорили это люди, много попутешествовавшие. Никто, однако, не мог утверждать этого наверняка, потому что даже кендеры – существа, которым почти неведомо чувство страха, – не рисковали заходить в ужасную тень. – Шойканова Роща... – пробормотала Китиара, обращаясь к невидимому спутнику. – Ни одно живое существо не осмеливалось войти в нее. Так было до тех пор, пока не пришел он – Властелин настоящего и будущего. Голубой дракон тем временем опустился на пустынную улицу, прилегающую к Шойкановой Роще. Как ни старалась Китара заставить своего дракона пролететь над Рощей к самой Башне, у нее ничего не получилось. Скай, который готов был сражаться за свою хозяйку до последней капли своей драконьей крови и пожертвовать ради нее жизнью, отказывался лететь дальше. Он просто не в силах был это сделать. Ни один смертный, даже дракон, не смел проникнуть внутрь кольца деревьев-стражников. Скай приземлился на мостовую и, неуклюже переминаясь с лапы на лапу, с ненавистью поглядел на неподвижные гигантские стволы. Его огромные глаза пылали, а могучие когти скребли по камням улицы. Не знай он так хорошо свою повелительницу, он, быть может, попытался бы помешать ей войти под сень страшных деревьев, однако здесь даже он был бессилен. Если Китиара на что-нибудь решалась, она непременно доводила дело до конца. Покорившись неизбежному, Скай сложил огромные кожистые крылья и с презрением покосился на разжиревший, благополучный город, который ему отчего-то не разрешали спалить. Мысль о крови, пламени и дыме возбудила дракона. Китиара неторопливо спустилась с седла, укрепленного на спине чудовища. Солинари, серебряная луна, маячила в небе, как надкушенная головка сыра. Ее сестра близнец, красная луна Лунитари, только-только показалась над горизонтом, словно огонек гаснущей свечи. Слабый свет обеих лун, отражаясь от чешуйчатых доспехов Китиары, окрашивал их в кроваво-красный цвет. Китиара, внимательно оглядев Рощу, сделала шаг вперед, но тут же остановилась. За спиной ее послышался шорох огромных крыльев. – Давай улетим из этого проклятого места, госпожа! – без слов шептали ей кожаные перепонки. – Давай улетим, пока мы еще живы! Китиара сглотнула слюну: во рту у нее пересохло, а язык распух так, что еле-еле ворочался. Мышцы живота свело болезненной судорогой, и Китиара вдруг вспомнила во всех подробностях свою первую битву, когда она впервые сошлась лицом к лицу с противником. Тогда у нее не было выхода: она знала, что должна убить, иначе ей придется умереть самой. Тогда она решила вопрос в свою пользу одним взмахом меча, но теперь... – Я побывала во многих мрачных уголках этого мира, – снова обращаясь к своему невидимому спутнику, глухо сказала Китиара. – Я не знала страха, но сюда я не смею войти... – Просто подними над головой бриллиант, который он дал тебе... – откликнулся спутник, медленно материализуясь из ночного мрака. – Стражи из Рощи будут перед тобой бессильны. Китиара с опаской заглянула за первую шеренгу тесно сомкнувшихся стволов. Густые кроны деревьев заслоняли свет лун ночью и свет солнца днем, поэтому в Роще вечно царила непроглядная мгла. Даже ветер не смел проникнуть туда, и листья деревьев висели недвижимо, лишь изредка отрываясь от веток под собственной тяжестью. Говорили, что в страшные дни накануне Катаклизма, когда ураганные ветры проносились над Кринном, деревья Шойкановой Рощи единственные на континенте не сгибались под гневом богов. Однако страшнее вечной тьмы было эхо бессмертной жизни, которое металось где-то в глубине этой чащи. Бессмертной жизни, безмерной скорби и нескончаемой муки... – Мой разум верит твоим словам, Сот, – вздрогнув, сказала Китиара, – но мое сердце никак с этим не смирится. – Тогда поворачивай назад! – пожимая плечами, откликнулся Рыцарь Смерти. – Покажи ему, что даже самый могущественный Повелитель Драконов в мире боится его! Китиара взглянула на Сота сквозь узкие глазницы боевого шлема. Ее карие глаза сверкнули, а рука судорожно стиснула рукоять меча. Сот не дрогнул под ее взглядом; только оранжевое пламя, мерцающее в его пустых глазницах, вспыхнуло чуть ярче, но оно выдавало не гнев, а насмешку. Уж коли над ней смеется бессмертный рыцарь, то что же чувствует маг? Триумф победителя?! Плотно сжав губы, Китиара нащупала на груди талисман, посланный ей Рейстлином. Сжав камень в руке, коротким сильным рывком она разорвала цепочку и подняла его над головой. Черный бриллиант был прохладным на ощупь; Китиара чувствовала его могильный холод даже сквозь толстую кожу боевых перчаток. Некрасивый, лишенный присущей драгоценным камням игры света, он лежал в ее ладони и был на удивление тяжелым. – Как Стражи смогут увидеть его? – мрачно спросила Китиара, подставляя камень серебристому свету луны. – Взгляни, он даже не блестит. Издалека он похож на кусок угля. – Луна, свет которой сияет на его гранях, невидима для таких, как ты. Ее не видит никто, кроме существ, которые ей поклоняются, – ответил ей Сот. – Они, да еще мертвецы, которые, подобно мне, были прокляты и обречены на вечную жизнь. Мы видим его! Для нас твой талисман сияет ярче, чем солнце на небе. Держи его крепко, Китиара, подними его над собой и ступай вперед без страха. Стражи не посмеют задержать тебя. Только сними свой шлем, чтобы они могли видеть, как черный свет камня освещает твое лицо и блестит в зрачках. Недолгое время Китиара колебалась, но в конце концов, втайне воображая себе насмешливый хохот Рейстлина, сняла с головы рогатый шлем. Она стояла совершенно спокойно и озиралась по сторонам. Ветра не было, и ее темные волосы остались неподвижными. Щекочущая капелька пота сбежала по виску. Китиара сердито взмахнула перчаткой и стряхнула ее на землю. За спиной тихонько заскулил дракон. Странный звук – раньше Китиара никогда не слышала от Ская ничего подобного. Непонятным образом этот жалобный всхлип подорвал ее решимость, и рука, державшая талисман, слегка задрожала. – Они питаются страхом, – подсказал ей Сот. – Держи алмаз повыше, пусть Стражи увидят его блеск в твоих глазах. Покажи ему, что ты боишься его! Эти слова зазвенели в ушах Китиары, и она крепче сжала черный бриллиант. Высоко подняв его над головой, Китиара вступила в Шойканову Рощу. Непроглядный мрак окружил ее столь внезапно, что в первый момент ей показалось, будто она ослепла. Лишь оранжевое мерцание мертвых глаз Сота в темных провалах похожего на череп лица помогло ей взять себя в руки. Собрав все свое мужество, Китиара заставила себя остаться на месте и дождаться, пока пройдет парализующий страх. Только теперь она впервые заметила свет, излучаемый талисманом. Этот свет не был похож ни на какой другой – ничего подобного Китиаре видеть прежде не приходилось. Он не рассеивал тьму, а лишь позволял Повелительнице Драконов отличать обитателей тьмы от самого мрака. Благодаря этому странному свету Китиара рассмотрела толстые стволы и едва заметную тропинку, которая начиналась прямо у нее под ногами. Словно ночная река, она убегала вперед и терялась между деревьями, и у Китиары появилось нереальное ощущение, будто она плывет вместе с ней над землей, вперед и вперед, в темную глубь чащи. Поглядев вниз, Китиара увидела, что ее ноги сами собой шагают по этой тропинке, и с ужасом осознала, что Роща, сначала пожелав не впустить ее, теперь заманивает все глубже. В панике Китиара попыталась вернуть контроль над собственным телом. В конце концов ей это удалось, хотя в таком жутком месте почувствовать себя в чем-то до конца уверенным было сложно. Как бы там ни было, но она замерла. Китиара стояла в густом чернильном мраке, который, казалось, куда-то тек вокруг нее, и вздрагивала. Над головой, несмотря на полное безветрие, негромко поскрипывали сучья, словно хихикая над чем-то, что представлялось им смешным. Волна страха с новой силой окатила ее. Невидимые листья коснулись лица, и Китиара взмахнула свободной рукой, отгоняя их прочь, но тут же остановила себя: прикосновение было холодным, но не враждебным, и напоминало не то вежливый, не то почтительный жест. Китиара приободрилась – судя по всему, ее признали за свою. Одновременно с этой мыслью к ней вернулось самообладание. Приподняв камень повыше, она заставила себя взглянуть на тропу. Тропа была недвижима. Течение ее было просто иллюзией, порожденной страхом. Китиара мрачно улыбнулась. Двигались сами деревья! Это они отступали в сторону, давая ей дорогу. Уверенность ее росла. Твердым шагом Китиара двинулась по тропе и даже победоносно обернулась через плечо на Сота, который ступал за ней следом. Бессмертный рыцарь, впрочем, не обращал на нее внимания. «Должно быть, беседует с кем-то из мира духов», – с кривой улыбкой успела подумать Китиара и тут же взвизгнула от ужаса. Что-то крепко схватило ее за лодыжку. Пронизывающий холод, от которого заныли кости, начал подниматься вверх по ноге, и Китиара почувствовала, как кровь ее заледенела в жилах. Острая боль заставила Китиару преодолеть страх и посмотреть вниз, на то, что могло держать ее. Это была рука! Вылезшая из-под земли мертвенно-бледная рука охватила костлявыми пальцами ее лодыжку. Чувствуя, как холодеет все тело, Китиара поняла, что рука высасывает из нее саму жизнь. Между тем нога ее стала медленно погружаться во влажную землю. Ужас ослепил Китиару, и она, пытаясь освободиться, пнула чудовищную руку свободной ногой. Ей это не удалось, а из-под земли тем временем вылезла вторая рука и, словно железным обручем, сдавила вторую лодыжку, причем обе руки оказались левыми. Китиара испустила вопль ужаса, неловко дернулась и, потеряв равновесие, упала ничком на тропу. – Не урони талисман! – донесся до нее безжизненный голос Сота. – Не то они утащат тебя под землю! Китиара крепко сжала в руке черный алмаз, одновременно прилагая отчаянные усилия, чтобы высвободиться из крепкой хватки мертвых рук, которые медленно, но неотвратимо затягивали ее под землю, принуждая разделить с ними их могилу. «Вот они какие – Стражи...» – вспыхнула в мозгу Китиары одинокая мысль. – Помоги же мне!.. – воскликнула она, в ужасе ища глазами Сота. – Не могу, – мрачно отозвался Рыцарь Смерти. – Моя магия здесь бессильна. Только твоя воля спасет тебя, Китиара. Воля и алмаз. Несколько мгновений Повелительница Драконов лежала неподвижно, содрогаясь от тошнотворного страха и мертвящего холода рук. Потом в душе ее пробудился гнев. «Как он смеет так обращаться со мной?!» – подумала она, снова поймав на себе взгляд насмешливых оранжевых глаз. Очевидно, ее мучения доставляли Соту удовольствие. Гнев помог ей справиться с ужасом и забыть о могильном холоде. Китиара сосредоточилась и сразу поняла, что ей следует Делать. Она поднялась на ноги, а потом, действуя осторожно и внимательно, наклонилась и прижала черный бриллиант к одной из бледных рук. Из глубины земли изверглось сдавленное проклятье. Рука, которую едва покрывала полуразложившаяся плоть, отпустила свою жертву, скрючилась и исчезла в побуревшей гнилой листве, плотно устилавшей тропу. Столь же успешно Китиара повторила операцию над второй рукой. Почувствовав себя свободной, Китиара перевела дух и огляделась по сторонам, после чего подняла талисман над головой. – Видите вы это, порождения могилы, ожившие мертвецы? – пронзительно воскликнула она. – Вам не остановить меня! Я пройду! Слышите? Пройду! Никто не ответил ей. Даже ветви над ее головой перестали поскрипывать и шуршать, замерев безвольно и неподвижно. Китиара подождала еще немного, но вскоре, так ничего не услышав, снова двинулась по тропе, вполголоса проклиная Рейстлина. Сот следовал за ней. – Ты снова заслужила мое восхищение, Китиара, – сказал он ей в спину. Та не ответила. Гнев ее прошел, и она чувствовала теперь лишь сосущую пустоту в груди, которая постепенно снова заполнялась страхом. Китиара не была сейчас настолько уверена в себе, чтобы решиться заговорить. Сосредоточившись всецело на тропе под ногами, она упорно двигалась вперед. По сторонам тропы в жирной влажной земле среди прелой листвы корчились и копошились бледные пальцы и тонкие мертвые руки, жаждующие прикоснуться к столь ненавистной им живой человеческой плоти. Из мрака между деревьями пялились пустыми глазницами призрачные лица, здесь и там мелькали черные бесформенные тени, оставляя в сыром холодном воздухе запах тления и смерти. Но рука в перчатке, сжимавшая черный алмаз, больше ни разу не дрогнула, и мертвые пальцы, покрытые полуразложившейся плотью, не тронули Китиару. Напрасно разевали свои пасти бледные призраки, жаждавшие горячей крови; огромные деревья по-прежнему расступались перед Китиарой, а их ветви поспешно поднимались при ее приближении. В конце тропы стоял Рейстлин. – Мне следовало бы убить тебя, проклятый ублюдок! – прошипела Китиара непослушными губами и схватилась за рукоять меча. – Я тоже рад видеть тебя, сестренка, – с нескрываемой издевкой отозвался маг. За два прошедших года это была первая встреча брата и сестры. Теперь, когда ветви и листва Шойкановой Рощи не заслоняли больше серебристого света Солинари, Китиара смогла хорошо рассмотреть мага. Он был одет в длинный плащ из тончайшего черного бархата, который, свисая с его слегка сутулых плеч, ниспадал красивыми складками почти до самой земли. По краю капюшона, покрывавшего его голову, серебряной нитью были вышиты руны, а в тени под капюшоном виднелись горящие золотистым огнем глаза. Самая большая руна – руна Песочных Часов – блестела под лунным светом в самом центре капюшона. На отворотах широких рукавов плаща тоже серебрились руны. Опирался Рейсшин на магический посох с кристаллом, который мог по его команде то вспыхивать, то гаснуть. Сейчас он, стиснутый в золотой драконьей лапе, был холоден и темен. – Мне следовало бы убить тебя! – снова повторила Китиара и, не успев осознать, что же она делает, бросила взгляд на Рыцаря Смерти, который как раз показался из тьмы Рощи. Этот взгляд, хоть и не откровенно повелительный, все же был сродни дерзкому вызову. Рейстлин улыбнулся. Его улыбку редко кому доводилось видеть, вот и теперь большей частью она осталась не видна, поглощенная тенью капюшона. – Сот! – повернулся он, чтобы приветствовать нежданного гостя. Китиара молча кусала губы, пока странные глаза Рейстлина, глаза со зрачками в форме песочных часов с тонкой талией, разглядывали доспехи бессмертного рыцаря. На них все еще можно было различить выгравированные эмблемы Соламнийских Рыцарей – Розу, Зимородка и Меч, – но при этом они были оплавлены и покрыты побежалостью, словно доспехи очень долго калили на огне. – Рыцарь Черной Розы, – продолжал Рейстлин, – погибший в пламени Катаклизма незадолго до того, как проклятье оскорбленной им эльфийки вернуло его в этот мир для существования еще более горького и прискорбного, чем в Бездне. – Такова вкратце моя история. – Сот не двинулся с места. – А ты, по-видимому, и есть Рейстлин, предсказанный Властелин настоящего и будущего. Оба, совершенно позабыв о Китиаре, в упор рассматривали друг друга. Она же, почувствовав, что между магом и рыцарем идет безмолвное, но нешуточное состязание, мгновенно позабыла о своем гневе и затаила дыхание, выжидая, чем же кончится молчаливый поединок. – Твоя магия сильна, – сказал наконец Рейстлин, и в ветвях Рощи, слегка качнув черные складки плаща мага, впервые прошелестел легкий ветерок. – Да, – кивнул Сот. – Я могу убить одним лишь словом. Я могу метнуть огненный шар в моих врагов. Я повелеваю дюжиной воинов-скелетов, которые способны умерщвлять прикосновением. Я могу воздвигнуть ледяную .стену, чтобы защитить тех, кто мне служит. Мои глаза видят невидимое, и обычные магические заклятия не действуют в моем присутствии. Рейстлин кивнул, и его капюшон слегка всколыхнулся. Сот вновь устремил на него взгляд своих горящих оранжевым огнем глаз и замолчал. Сделав несколько шагов, он подошел к Рейстлину почти вплотную и навис над его хрупкой фигурой всем своим огромным, закованным в опаленную броню телом, Китиара от волнения задышала прерывисто и часто. Затем проклятый рыцарь торжественным жестом приложил руку к своей груди, в том месте, где когда-то билось его живое сердце, и закончил речь: – Но я склоняюсь пред повелителем. Китиара, едва сдержав досадливое восклицание, снова прикусила губу. Рейстлин кинул взгляд в ее сторону, и в его желтых глазах проскользнула тень удовольствия. – Ты разочарована, сестричка? – поинтересовался он. Но Китиара хорошо знала, сколь капризен и непостоянен ветер удачи. Она только-только провела разведку боем и узнала все, что ей надо было узнать. Можно было начинать главное сражение. – Конечно, нет, братец, – ответила она с лукавой улыбкой, которую многие находили очаровательной и неотразимой. – В конце концов, я пришла сюда, чтобы повидаться с тобой. В последний раз мы встречались довольно давно. Должна сказать, что ты выглядишь неплохо. – Ты не ошиблась, сестра. – Шагнув вперед, Рейстлин выпростал из-под плаща тонкую руку и взял Китиару за запястье. От его прикосновения Китиара вздрогнула: его рука, в отличие от тех рук, горела как в лихорадке и буквально обожгла ее. Но Рейстлин внимательно наблюдал за выражением ее лица, и Китиара даже не поморщилась. Рейстлин улыбнулся. – Да, мы действительно давно не виделись. Неужели два года? Да, последний раз мы встречались два года назад, весной, – по-прежнему удерживая ее запястье в своей руке, продолжил маг вполне светским тоном. В голосе его, однако, угадывалась легкая насмешка. – Если не ошибаюсь, это было в Нераке, в Храме Владычицы Тьмы, в ту самую ночь, когда моя королева была низвергнута и изгнана из этого мира. – Благодаря твоему коварству! – вставила Китиара, тяготясь цепким пожатием брата. Рейстлин держал ее довольно крепко, и Китиара, которая была выше и сильнее мага, почувствовала сильное желание сбросить его руку со своей. Между тем она не осмеливалась сделать это, хотя со стороны могло показаться, что она способна голыми руками переломить пополам хрупкое тело брата. Рейстлин негромко рассмеялся и, увлекая Китиару за собой, подвел ее к наружным вратам Башни Высшего Волшебства. – Стоит ли нам говорить о коварстве, сестра? Разве не радовалась ты, когда я использовал свою магию, чтобы взломать защитный купол вокруг Ариакаса, и тем самым дал возможность Танису Полуэльфу пронзить мечом твоего повелителя и господина? Разве, поступив так, я не сделал тебя самым могущественным Повелителем Драконов на Кринне? – И много мне это дало? – с горечью возразила Китиара. – Я застряла в Оплоте, словно пленница этих гнусных Соламнийских Рыцарей, которые держат под контролем все окрестные земли! Днем и ночью меня стерегут золотые драконы, следя за каждым моим шагом. Моя армия рассеяна по лесам, мои воины... – Но ты все же прилетела сюда, – перебил ее Рейстлин. – Разве остановили тебя золотые драконы или рыцари? Китиара остановилась на тропе, ведущей к Башне, и восхищенно посмотрела на брата: – Так это твоих рук дело?! – Разумеется. – Рейстлин пожал плечами. – Но мы поговорим об этом позже, дражайшая сестрица. Ты замерзла и, должно быть, проголодалась. Шойканова Роща способна расстроить даже железные нервы. До сих пор только один человек смог пересечь ее пределы, да и то с моей помощью. Я знал, что ты прекрасно справишься, однако мужество госпожи Крисании немного меня удивило. – Крисания! – поражение повторила Китиара. – Посвященная Паладайна! И ты допустил ее? Сюда?! – Я не только допустил ее сюда, но я сам ее и пригласил, – с невозмутимым видом сказал Рейстлин. – Без моего приглашения и без отвращающего заклятия она, конечно, ни за что бы сюда не добралась. – И она... осмелилась прийти? – С большим рвением, уверяю тебя. – Рейстлин замолчал. Брат и сестра стояли уже перед дверьми Башни Высшего Волшебства, и свет факелов, проникавший сквозь узкие окна-бойницы, плясал на их лицах. Теперь Китиара смогла рассмотреть лицо Рейстлина: губы его изгибались в улыбке, а золотистые глаза сверкали, как зимнее солнце, яркое и холодное. – С большим рвением, – повторил он негромко. Китиара принялась громко смеяться. Той же ночью, в тихий предрассветный час, когда обе луны закатились за горизонт, с бокалом темно-красного вин? в руке Китиара сидела в кабинете Рейстлина. Брови ее были нахмурены, а лоб пересекала сосредоточенная морщина. Кабинет был довольно уютным; во всяком случае, таким он показался Китиаре. На коврах ручной работы стояли мягкие плюшевые кресла – такие ковры и такую мебель могли позволить себе только самые богатые люди на Кринне. Узоры на коврах изображали фантастических животных и цветы, они невольно притягивали взор, и казалось, что их красотой можно любоваться часами. По углам стояли резные деревянные столики, и на них были расставлены редкостные и прекрасные – или на редкость омерзительные – украшения и безделушки. Однако больше всего здесь было книг. Сотни и сотни томов выстроились вдоль стен на глубоких деревянных полках. Многие из них, переплетенные в черно-синюю кожу и украшенные серебряными рунами, были похожи друг на друга, но некоторые выделялись. Книги добавляли кабинету уюта, и все же Китиаре казалось, что, несмотря на поющий в очаге огонь, воздух наполнен чем-то пронизывающе холодным. Она не была уверена до конца, но что-то подсказывало ей, что холод этот исходит от некоторых книг из собрания брата. Сот выбрал себе место подальше от очага; он и теперь стоял в углу, скрытый глубокой тенью. Китиара не могла его видеть, но, как и Рейстлин, ощущала его присутствие. Маг сидел напротив сводной сестры в большом кресле, за гигантским столом черного дерева, украшенным столь искусной резьбой, что Китиаре подчас казалось, будто фантастические существа по его краям разглядывают ее своими деревянными глазами. Поежившись, Китиара поспешно допила вино. Несмотря на привычку к крепким напиткам, она заметила, что голова у нее начинает слегка кружиться. Китиара терпеть не могла подобного состояния, которое означало, что она начинает терять над собой контроль. Воительница сердито отшвырнула стакан, решив про себя не пить больше ни капли. – Этот твой план – чистейшее безумие! – раздраженно бросила она Рейстлину. Устремленный на нее взгляд желтых глаз со странными зрачками действовал на нервы; Китиара стремительно поднялась с кресла и стала расхаживать по кабинету из стороны в сторону. – Он совершенно бессмысленный! Пустая трата времени, и ничего больше. С твоими талантами мы двое могли бы править Ансалоном. Даже... – Она резко повернулась в его сторону. – Мы могли бы править даже всем миром! Для этого нам не понадобится ни госпожа Крисания, ни наш неповоротливый братец... – «Править миром», – негромко повторил Рейстлин, словно пробуя слова на вкус. – Править миром? Ты все еще ничего не понимаешь, не так ли, сестренка? Позволь мне изложить мой план еще раз, и как можно проще. Он тоже поднялся из-за стола. Опершись худыми ладонями о гладкую столешницу, Рейстлин, словно змея, подался вперед. – Мне наплевать на мир! – сказал он. – Стоит мне захотеть, и я приберу его к рукам хоть завтра! Но я не хочу. – Не хочешь править миром? – Китиара удивленно передернула плечами, в голосе ее слышалось недоверие. – Но тогда остается только... Она вдруг прикусила язык и с любопытством уставилась на брата. В углу комнаты сверкнули оранжевым пламенем глаза Сота. – Ага, теперь ты поняла! – Рейстлин удовлетворенно улыбнулся и сел на прежнее место. – Теперь ты уяснила, для чего мне нужна эта праведная дочь Паладайна, или как ее там... Сама судьба направила ее ко мне, и как раз накануне моего путешествия. Некоторое время Китиара смотрела на него, не в силах вымолвить ни звука. В конце концов она снова обрела дар речи: – Как... откуда ты знаешь, что она захочет последовать за тобой? Надеюсь, ты ничего ей не сказал? – Я сказал только то, что способно было зажечь огонь в ее сердце. – Крайне довольный собой, Рейстлин улыбнулся и откинулся на спинку кресла. – Должен заметить, это был один из самых удачных моих спектаклей. Я говорил неохотно, словно меня вынудили к беседе лишь ее доброта и чистота ее помыслов. Слова мои рождались на свет в муках и истекали кровью – она погибла... Погибла из-за своей же жалости и сострадания. Теперь она моя... Вздрогнув, Рейстлин вернулся из былого в настоящее. – Она пойдет за мной, – сказал он холодно. – И она, и этот разжиревший шут, мой братец. Уверен, он станет служить мне не раздумывая. Впрочем, в последнее время он вообще редко напрягает мозги. Китиара приложила пальцы к вискам и почувствовала быстрые толчки крови. Она знала, что это не вино, – она давно протрезвела. Ярость и горькое разочарование заставили ее сердце биться быстрее обычного. «Он мог бы помочь мне, – в гневе подумала Китиара. – Молва не лжет. он и в самом деле невероятно могуч. Но он безумен. Мой брат Рейстлин спятил. Он потерял последние остатки разума...» Потом где-то глубоко внутри нее проснулся непрошеный голос: – Ну и что с того, что он безумен? А если он действительно хочет осуществить задуманное? Китара еще раз оценила план Рейстлина, пытаясь взглянуть на него с самых разных сторон. То, что ей открылось, ужаснуло ее. Нет, ему не победить. Но мало того, что он не добьется успеха, он будет повержен и потащит за собой ее, если она, конечно, к нему присоединится. Все эти мысли промелькнули в голове Китиары за несколько мгновений, и ни одна из них не отразилась на ее лице. Только очаровательная улыбка ее становилась все шире. Да, многие мужчины умерли под этой улыбкой – она была последним, что довелось им увидеть в жизни. Должно быть, Рейстлин, не спускавший с сестры пристального взгляда, подумал именно об этом. – Ты могла бы, обезопасив себя, просто присоединиться к победившей стороне, сестра, – предложил он. Китиара заколебалась. Если ему удастся осуществить задуманное, это будет просто грандиозно. Грандиозно! Кринн падет к ее ногам. Китиара посмотрела на мага. Этот двадцативосьмилетний мужчина, в свои годы выглядевший как старик, родился на свет хилым и слабым – только схожесть черт лица роднила его со здоровым и крепким братом-близнецом. – Дайте ему умереть. Пусть лучше это произойдет сейчас и быстро, чем потом и с тяжкими мучениями, – сказала тогда повитуха. Китиара была в то время подростком. Услышав, как мать сквозь слезы согласилась с повитухой, она вознегодовала. Мать согласилась, но Китиару сломить не удалось. Внутреннее повеление заставило ее бросить вызов судьбе. «Ребенок будет жить! – решила она. – Я заставлю его жить, даже если он сам этого не захочет!» Потом она не раз с гордостью говорила людям: «Моя первая битва была битвой с богами. И я победила!» Но сейчас... Китиара посмотрела на брата. Перед ней сидел мужчина, но внутренний взор ее все еще видел того, вечно хнычущего, перепачканного рвотой младенца, болевшего всеми мыслимыми и немыслимыми детскими хворями. Китиара отвела взгляд. – Мне пора возвращаться. – Она натянула перчатки. – Ты пошлешь мне весточку, когда вернешься? – Если меня ждет успех, то в этом не будет нужды, – сказал Рейсшин. – Ты и так узнаешь. Китиара чуть было не ухмыльнулась, но вовремя притворилась, будто старается подавить зевоту. Бросив взгляд в сторону Сота, она приготовилась уходил". – Ну что же, тогда прощай, братец. – Как она ни старалась, ей не удалось полностью подавить в своем голосе сердитые нотки. – Мне очень жаль, что ты не разделяешь моего пристрастия к ценностям этого мира. Ты и я – вместе мы могли бы совершить немало великих дел. – Прощай, Китиара... – Рейстлин, пожалуй, впервые за сегодняшнюю ночь назвал ее по имени, но это ничего не значило. Его тонкая рука властным жестом призвала из мрака прислуживавшую ему тень, чтобы та проводила поздних гостей. – Кстати, сестрица, – добавил маг, когда Китиара уже стояла на пороге, – кажется, я обязан тебе жизнью. Во всяком случае, мне так рассказывали. Я хочу, чтобы ты знала: со смертью Ариакаса, который непременно убил бы тебя, не поспей я вовремя, я считаю свой долг уплаченным. Больше я ничем тебе не обязан. Китиара пристально вгляделась в его золотистые глаза, стараясь понять, что это: обещание, угроза или что-то еще... Но нет, ничего нельзя было понять по этим глазам. Абсолютно ничего. В следующее мгновение Рейстлин произнес магическую формулу и исчез, словно его и не было. Обратный путь через Шойканову Рощу оказался куда как проще. Люди, идущие из Башни, были неинтересны Стражам. Китиара и Сот шагали рядом, причем Рыцарь Смерти двигался совершенно бесшумно, а его ноги даже не приминали опавшей листвы. Китиара молчала до тех пор, пока они не пересекли внешней границы страшной Рощи и не вышли на твердую мостовую городской улицы. Солнце уже слегка поднялось над горизонтом, и небо над Палантасом быстро светлело, сменяя глубокий темно-синий свет на бледно-розовый и серый. То тут, то там просыпались горожане, чей род занятий предписывал им подниматься с рассветом, и Китиара уже слышала в дальнем конце пустынной улицы звуки торопливых шагов и скрип открываемых ставней. Только теперь она до конца ощутила, что снова вернулась, в мир живых. Китиара глубоко вздохнула. – Его нужно остановить, – сказала она Соту. Бессмертный никак не отреагировал на ее слова, и Китиара подумала, что он, видимо, еще не решил, чью сторону принять. Впрочем, в его выборе она почти не сомневалась. – Я знаю, это будет нелегко, – заметила она, надевая шлем и легкими шагами направляясь к Скаю, который, завидев ее, победоносно вскинул голову. С любовью потрепав дракона по голубой чешуйчатой шее, Китиара снова обратилась к рыцарю: – Но нам и ни к чему заступать дорогу Рейсшину. Его план невыполним без госпожи Крисании. Стоит убрать ее, и он вынужден будет остановиться. При этом ему вовсе не обязательно знать, что я имею к этому какое-то отношение. В конце концов, в Вайретском Лесу погибла уйма народа! Разве я не права? Сот медленно кивнул, и в его глазах полыхнул мрачный огонь. – Вот и займись этим, – распорядилась Китиара. – Пусть все выглядит как... гримаса судьбы. Мой маленький братец, по всей видимости, преклоняется перед судьбой, Провидением и прочим подобным вздором. – Она взобралась в седло и решительно закончила: – Когда он был маленьким, я учила его, что, если он сделает то, что я запрещаю, значит, ему обеспечена трепка. Похоже, настала пора освежить его память и повторить забытый урок! Повинуясь ее команде, Скай взрыл булыжную мостовую когтями мощных лап и, расправив широкие крылья, взвился в небо. В тот миг жители почувствовали, что легкая тень, покрывавшая их город, растаяла, но мало кто видел, как дракон со всадником на спине покинул Палантас. Сот остался стоять на краю Шойкановой Рощи. – Я тоже верю в судьбу, Китиара, – пробормотал Рыцарь Смерти. – В судьбу, которую человек творит для себя своими собственными руками. Он бросил взгляд вверх, на узкие окна Башни Высшего Волшебства, и увидел свет в той комнате, которую они недавно покинули. В следующий миг Башню снова окутал густой мрак, преданно льнущий к ее холодным каменным стенам, она погрузилась во тьму, которую не в силах были рассеять даже яркие солнечные лучи. Но даже сквозь эту тьму пробивался один крошечный огонек в стрельчатом окне под самой крышей Башни. Должно быть, в этой комнате Рейстлин сейчас плел паутину своих заклинаний. – Интересно, кто кому преподаст урок? – усмехнулся Рыцарь Смерти, поводя закованными в почерневшую броню плечами, и тут же исчез, бесследно растворился в черных тенях, которые с наступлением дня становились все бледнее и бледнее. Глава 6 Вот тут и остановимся, – сказал Карамон, направляясь к покосившемуся строению, которое, нахохлившись, словно больное животное, виднелось под деревьями в стороне от дороги. – Может быть, она побывала здесь. – Сомневаюсь, – замелил Тассельхоф, с подозрением рассматривая вывеску, что болталась над дверью на ржавой цепи. – «Разбитая Кружка» не кажется мне тем местом, куда могла бы... – Ерунда, – ворчливо перебил его Карамон. За краткое время их совместного путешествия он не раз уже выказывал ворчливость и раздражение. – Должна же она питаться. Даже самым великим жрецам приходится время от времени обедать, чтобы не протянуть ноги и не отправиться на встречу со своими богами раньше назначенного срока. Может быть, кто-то из посетителей встречал ее на пути. Пока что нам не очень везет. – Да, – согласился Тас. – Однако нам повезло бы больше, если бы мы искали госпожу Крисанию не в тавернах, а на дорогах. – Чудак, – удивился Карамон, – таверны-то строят у дорог, так что это одно и то же. Они были в пути уже три дня, и самые худшие опасения Тассельхофа относительно неудачного начала потихоньку сбывались. Кендеры, как правило, очень любят путешествовать. Все они в возрасте примерно двадцати лет заболевают «бродячей болезнью» и с радостью отправляются на поиски приключений в неведомые края и страны, заодно пополняя свои небольшие, но очень вместительные кошельки и дорожные сумки всевозможными диковинными предметами, которые, конечно же, попадают туда по чистой случайности. Инстинкт самосохранения и чувство страха почти совершенно чужды народу кендеров. По большей части ими движет неуемное любопытство, которое заставляет их забираться в самые невероятные места. К счастью для большинства жителей Кринна, кендеры весьма немногочисленны, иначе никому от них не было бы житья. Тассельхофу Непоседе было около тридцати лет, во всяком случае, он сам так считал. Во многих отношениях Тас был типичным кендером. В свое время он исходил Ансалон вдоль и поперек. Сначала он путешествовал вместе со своими родителями, а после того, как они состарились и осели в Кендерхольме, продолжил скитаться в одиночку. Это длилось до тех пор, пока Тассельхоф не встретил гнома-кузнеца по имени Флинт Огненный Горн и его друга, Таниса Полуэльфа. После того как к ним присоединились Стурм Светлый Меч и братья-близнецы Карамон и Рейсшин, Тас оказался вовлеченным в самое захватывающее приключение в своей жизни – Войны Копья. Однако в некоторых отношениях Тассельхоф был непохож на своих соплеменников, хотя сам он, упомяни об этом кто-нибудь вслух, со всей горячностью бросился бы опровергать подобное утверждение. Смерть Стурма и Флинта – двух друзей, к которым он был искренне привязан, – глубоко затронула его душу. Он впервые узнал, что такое страх, причем страх не за свою шкуру. Это был страх и тревога за тех, кого он любил. В настоящий момент больше всего Тассельхофа заботил Карамон, и с каждым днем забота эта росла. Поначалу их путешествие показалось даже приятным. Отойдя от дома Тики на приличное расстояние, Карамон понемногу перестал ворчать по поводу ее жестокосердия, а также по поводу неспособности мира в целом понять тонкую и нежную душу столь выдающейся личности, каковою он, Карамон, без всякого сомнения, являлся. Гигант даже несколько раз приложился к своей заветной фляжке, отчего настроение его заметно улучшилось. Отпив еще пару глотков, он принялся рассказывать о своих похождениях, когда сразу после войны помогал выслеживать прячущихся в лесах драконидов. Тасу было интересно послушать старого товарища, и, хотя ему приходилось постоянно следить за тем, чтобы Бупу не попала под колеса фургона или не забрела в грязную лужу, утро показалось ему довольно славным. После полудня, когда фляжка совсем опустела, кендер решил, что Карамон весьма расположен послушать его истории о том, о чем он никогда не уставал рассказывать снова и снова. Однако на самом интересном месте, когда Тассельхоф описывал, как он угнал у чудовищ шерстистого слона, которого в тех местах называли мамонтом, и как волшебники метали ему вослед смертоносные молнии, гигант внезапно остановился у некстати подвернувшейся таверны. – Я только наполню флягу, – пробормотал он и вошел внутрь. Тассельхоф хотел было войти следом, но взгляд его упал на Бупу, которая, раскрыв рот, глазела на добела раскаленный горн в кузнице на противоположной стороне дороги. Подумав, что она, чего доброго, подожжет либо себя, либо поселок, либо и то и другое, Тас вздохнул и остался с ней на свежем воздухе (в большинство таверн овражных гномов не допускали из-за характерного запаха). В конце концов, вряд ли Карамону потребуется больше пятнадцати минут... Через два часа с небольшим Карамон, пошатываясь, появился в дверях. – Где ты пропадал? – напустился на него кендер. – Я просто... ик! Просто немного... на посошок. Одну... – Я отправился в путь с заданием! – в отчаянии завопил кендер. – С заданием, которое мне дала весьма важная персона и от которого, быть может, зависит ее судьба. А я вынужден торчать тут на солнцепеке в компании с девчонкой, да еще из племени овражных гномов! – Тассельхоф негодующим жестом указал на Бупу, которая мирно спала в придорожной канаве. – Я чуть не помер со скуки, пока ты лакал там свою «гномью водку»! – 3-знаешь, че-чево... – Карамон вытянул губы. – Ты чево-то заговорил совшем к-как Тика... Начиная с этого момента, все пошло кувырком. Вечером того же дня они остановились у перекрестка. – Давай пойдем туда. – Тас указал рукой на одну из дорог. – Госпожа Крисания наверняка догадывается, что кто-нибудь попытается ее задержать. Скорее всего, она изберет для себя не самый исхоженный путь, чтобы попытаться сбить преследователей со следа. Мне лично кажется, что нам надо попробовать пройти тем путем, которым мы шли два года назад, когда удирали из Утехи... – Ерунда! – фыркнул Карамон. – Она женщина, да к тому же еще и жрица. Она изберет самую легкую дорогу. Мы отправимся по пути, ведущему к Гавани. Тас сомневался в верности выбранной дороги, и, как вскоре оказалось, не зря. Не успели они пройти и нескольких миль, как им повстречалась еще одна таверна. Карамон, естественно, устремился внутрь, чтобы расспросить посетителей о женщине, чье описание было бы схоже с внешностью Крисании. Тас снова остался на дороге один, вместе с Бупу. Через час его спутник появился в дверях. Лицо Карамона было раскрасневшимся, но приветливым. – Ну что, видел ее кто-нибудь? – поинтересовался кендер. – Кого? Ах, да... Нет, не видел. И теперь, два дня спустя, они не преодолели еще и половины пути до Гавани, хотя кендер уже мог бы составить подробный путеводитель по придорожным тавернам. – Раньше, – вслух подумал кендер, – мы могли бы за это время дойти до Тарсиса и обратно! – Тогда я был моложе, – возразил Карамон. – Я был совсем юнец. Теперь же я – матерый. Мое тело... ик... матерое. Мне трудно взять прежний темп – тело должно набраться сил. – Кое-чего оно набирается, – мрачно сказал Тас себе под нос, – но отнюдь не силы. Действительно, после каждого часа ходьбы Карамону требовался отдых. Иногда он принимался громко стонать на ходу и, обливаясь потом, едва не падал. Ну а если он заваливался где-нибудь на травке, то даже соединенными усилиями Тас и Бупу не могли поднять его на ноги, так что требовалось срочное вмешательство фляжки с водкой. Всю дорогу Карамон, не переставая, уныло жаловался на свою горькую участь: доспехи натирали ему кожу во всех мыслимых и немыслимых местах, он то жестоко страдал от голода, то от палящих лучей солнца, то от жажды. Он настаивал, чтобы ночевать они останавливались на каком-нибудь постоялом дворе, и тогда Тассельхоф получал сомнительное удовольствие наблюдать за тем, как гигант напивается до бесчувствия. После этого кендер на пару с трактирщиком, выбиваясь из сил, отволакивали бесчувственное тело в комнату, где Карамон храпел до обеда следующего дня. Наконец однажды утром (покинув двенадцатую по счету таверну, в которой не обнаружилось никакого следа госпожи Крисании) Тас впервые всерьез задумался о том, чтобы плюнуть на приключения, остепениться и, вернувшись в Кендерхольм, купить себе маленький уютный домишко с огородом. В поддень они подошли к «Разбитой Кружке». Карамон немедленно отправился на разведку, а Тассельхоф остался стоять посреди дороги, сжимая в руке грязную ладошку Бупу. Подавив вздох, который родился в его груди при взгляде на то, что сталось с его новенькими зелеными башмаками, кендер принялся мрачно рассматривать неопрятное, полуразвалившееся строение. – Моя это не нравится больше, – решительно заявила в этот момент Бупу. – Твоя говорить, мы найти красивый мужчина в красный плащ. Но мы найти только этот жирный пьяный. Я вернуться домой, к Верховный Блоп Пфадж Первый. – Нет, не уходи! – в отчаянии взмолился Тассельхоф. – Потерпи еще немного. Мы найдем этого... гмм-м... красивого мужчину. Или, на худой конец, красивую женщину, которая хочет помочь красивому мужчине. Может быть... может быть, тут дядя Карамон что-нибудь узнает. Но Бупу ему не поверила. Неудивительно, ведь Тас сам не верил своим словам. – Вот что, – сказал он решительно, – подожди меня здесь. Совсем недолго. Я принесу тебе что-нибудь вкусненькое. Ты обещаешь, что никуда не уйдешь? Бупу, с подозрением рассматривая кендера, причмокнула губами. – Моя подождать, – сказала она и плюхнулась на обочину. – Но только пока обед. Тассельхоф, решительно выставив вперед подбородок, последовал за Карамоном в таверну. Им необходимо было объясниться... Оказалось, однако, что в этом нет нужды. – Ваше здоровье, господа! – поднимая к губам огромную кружку и обращаясь к нескольким оборванцам, которые собрались в таверне, провозгласил Карамон. Посетителей, несмотря на обеденный час, было совсем немного: пара путешествующих гномов, которые сидели за столиком у самой двери, да несколько человек, одетых как бродяги. Все они слегка приподняли кружки в ответ на приветствие Карамона. Тас опустился на скамью рядом с гигантом. О его подавленном состоянии наглядно свидетельствовал тот факт, что он вернул одному из гномов кошелек, который, сам того не сознавая, срезал с его пояса при входе в таверну. – Вот, вы уронили, – возвращая добычу удивленному гному, пробормотал кендер неловко. – Мы ищем одну молодую женщину, – сказал Карамон и громко объявил ее приметы, как делал это в каждой таверне, что попадалась на их пути от Утехи и досюда. – Черные волосы, невысокого роста, хрупкого телосложения, с бледным лицом и в белом одеянии. Она – жрица... – Ага, мы видали ее, – кивнул один из бродяг. Пиво в Карамоновой глотке забурлило. – Д-да? – откашливаясь и отплевываясь, с трудом переспросил он. Тас поднял голову. – Где? – спросил он с тревогой. – Мы шли через лес, к востоку отсюда, – ответил бродяга, указывая большим пальцем куда-то себе за плечо. – Вот как? – с сомнением спросил Карамон. – А что вам самим понадобилось в тамошних краях? – Мы охотились за гоблинами. Их полным-полно прячется по лесам вокруг Гавани. – Загару гоблинских ушей платят три золотых, – поддержал его товарищ и улыбнулся беззубой улыбкой, – если, конечно, повезет. – Так что женщина? – вернулся к занимавшему его вопросу Тассельхоф. – Да она, видать, тронутая. – Бродяга покрутил пальцем у виска. – Мы сказали ей, что окрестности кишат гоблинами и что ей не следует путешествовать одной. Но она ответила, что жизнь ее в руках не то Палантана, не то кого-то еще. В общем, эта штуковина, о которой она говорила, должна о ней позаботиться. Карамон наконец откашлялся и поднес к губам кружку. – Это очень на нее похоже, – заметил он. Тассельхоф вскочил на ноги и выхватил кружку из рук? исполина. – Какого... – гневно вскинулся Карамон. – Пойдем скорее! – перебил кендер, пытаясь заставить спутника встать. – Нам нужно идти. Спасибо вам за помощь, – обратился он к бродягам и, отдуваясь, потащил Карамона к дверям. – Где, вы говорите, она вам повстречалась? – Милях в десяти к востоку отсюда. Тропа начинается там, за таверной – ответвляется от главной дороги. Идите по ней, и она проведет вас сквозь лес. Раньше ею пользовались, чтобы сократить путь до Гатавая, но в последнее время там стало слишком опасно. – Еще раз большое спасибо. – Тас вытолкал протестующего Карамона из таверны. – Да будь оно все проклято, Тас! – сердито прорычал Карамон. – Куда мы спешим? Мы могли бы, по крайней мере, пообедать... – Он вырвался из рук кендера и попытался было вернуться в таверну. – Карамон! – приплясывая от нетерпения, настойчиво повторил Тас. – Подумай хорошенько! Вспомни! Ты что, не понимаешь, где она? Взгляни... – Он сунул руку в одну из своих вместительных сумочек и вытащил оттуда целую связку карт. Второпях разыскивая то, что ему было необходимо, он бросал лишнее прямо на землю. – Взгляни! – повторил он, разворачивая нужную карту. Гигант побагровел, пытаясь сфокусировать зрение на тонких перекрещивающихся линиях. – Ну, что тут? – Вот... вот тут, приблизительно, мы, а вот тут, к югу от нас, – Гавань. Напротив нее расположен Гатавай. Вот тропа, о которой говорили твои собутыльники, а вот... – Кендер ткнул пальцем в карту. Карамон прищурился. – Ом... Омраченный Лес, – пробормотал он. – Омраченный Лес. Что-то знакомое. – Конечно, знакомое! Мы чуть там не погибли! – завопил Тассельхоф, размахивая руками, словно мельничными крыльями. – Если бы Рейстлин не спас нас... – Заметив на лице Карамона ухмылку, кендер с горячностью продолжил: – Что с ней будет, если она окажется там одна? Карамон отвернулся от его умоляющего взгляда и, прищурясь, посмотрел на исчезающую в лесу заросшую тропу. Ухмылка его стала еще шире. – Ты что, ждешь, что я ее остановлю? – поинтересовался он. – Естественно! Мы должны ее остановить! – начал было Тас, но внезапно осекся. – Так ты с самого начала никуда не собирался, – глядя в глаза Карамону, негромко, но внятно проговорил кендер. – Ты с самого начала не собирался идти вслед за ней. Ты просто хотел прогуляться по округе, попьянствовать и повеселиться, а потом вернуться к Тике, пустить слезу и упросить ее взять тебя обратно, как последнего... – А что ты хотел? – пряча глаза, пробормотал Карамон. – Как я могу помочь этой фанатичке отыскать Башню Высшего Волшебства? Он чуть не плакал, но Тассельхоф не сводил с него уничтожающего взгляда. – Я не хочу искать никакой Башни! Я поклялся, что никогда в жизни и близко не подойду к этому гнусному месту! Там они уничтожили Рейстлина, Тас. Когда он вышел, у него даже кожа переменилась и обрела этот жуткий желтый цвет. А глаза! Эти проклятые глаза, которыми он видит только зло и смерть. Они изуродовали не только душу, но и его тело, Тас, – он кашлял так, что захлебывался и не мог дышать. И они... они заставили его убить меня! – Карамон судорожно всхлипнул и закрыл лицо руками. – Он... он не убивал тебя, Карамон, – сказал наконец кендер, чувствуя себя совершенно беспомощным. – Танис рассказывал мне. Рейстлин не мог отвечать за себя – он был болен, весь изранен и ничего не видел вокруг. Он не понимал того, что делает. Но Карамон только покачал головой, и мягкосердечный кендер почувствовал, что не может его винить. «Неудивительно, что он не хочет туда возвращаться, – с раскаяньем подумал Тассельхоф. – Наверное, мне следует отвести его домой. Вряд ли в таком состоянии от него может быть какая-то польза». Но потом он вспомнил, что Крисания одна, в Омраченном Лесу... – Однажды я разговаривал с тамошним духом, – сказал Тас, – но не уверен, что меня помнят. Кроме того, здесь таятся гоблины. И хотя я их нисколько не боюсь, однако мне кажется, что если их будет больше трех-четырех, то я с ними не справлюсь. Тассельхоф растерялся. Если бы Танис был тут! Полуэльф всегда знал, что делать, и умел находить нужные слова. Уж он-то смог бы заставил" Карамона прислушаться к голосу разума. «Но Таниса здесь нет, – напомнил кендеру внутренний голос, который иногда был очень похож на голос погибшего Флинта. – Выпутывайся сам, раззява!» «Я не хочу, не хочу, чтобы все зависело только от меня!» – в отчаянии взвыл Тассельхоф мысленно и прислушался, ожидая, что скажет ему внутренний голос. Но голос молчал. Тас остался один. – Карамон, – стараясь говорить как можно солиднее и неосознанно подражая интонации Таниса, сказал Тассельхоф, – просто доведи нас до границ Вайретского Леса. Потом можешь вернуться домой. Я думаю, что к тому времени мы будем уже в безопасности... Но Карамон не слушал его. Упиваясь сладким вином жалости к самому себе, он опустился на землю и, прислонившись спиною к стволу дерева, бормотал сквозь слезы нечто невнятное о безымянном ужасе, словно уже упрашивал Тику принять его назад. Бупу выбралась из своей лужи и, подойдя ближе, посмотрела сверху вниз на огромного воина. – Моя пойти, – объявила она с отвращением. – Если моя захотеть жирные слюнтяи, я найти их много домой. Кивнув на прощанье головой, Бупу медленно пошла прочь. Тас погнался за ней, схватил за руку и потащил обратно. – Нет, Бупу, нельзя! Мы почти пришли! Неожиданно терпение кендера кончилось. Танис где-то далеко решал свои дела, и никого не было рядом, кто мог бы ему помочь. Тассельхоф чувствовал себя так, словно он только что, как уже случилось однажды, разбил Глаз Дракона. Может быть, то, что он собирался сейчас сделать, было не совсем правильно, но ничего иного, что он в состоянии был бы осуществить, в голову ему не пришло. Он подошел к Карамону и лягнул великана в голень. – Ох! – вскрикнул Карамон жалобно. Боль заставила его вздрогнуть, и он с обидой уставился на кендера. – Зачем ты это сделал? Вместо ответа Тассельхоф пнул его еще раз, причем гораздо сильнее. Карамон застонал и схватил кендера за ногу. – Теперь моя стать весело, – заметила Бупу и, подбежав к Карамону, лягнула его по другой ноге. – Теперь моя остаться, – объявила она. Гигант зарычал и, вскочив на ноги, свирепо посмотрел на кендера. – Проклятье, Непоседа! Если это одна из твоих дурацких шуточек... – Это не шутка, старый буйвол! – заверил Тассельхоф. – Я решил немного поучить тебя уму-разуму, вот и все. С меня довольно твоего нытья! Все эти годы ты только и делал, что хныкал да жаловался. Как же, благородный Карамон пожертвовал всем ради этой неблагодарной скотины – своего брата! Любящий Карамон всегда и во всем в первую очередь заботился о Рейстлине! Что ж, может быть, так, а может, и нет. Но лично я начинаю думать, что всегда и во всем ты заботился только об одном себе! Рейстлин, конечно, давно это чувствовал, но наконец-то и я увидел все в истинном свете! Ты заботился о брате только потому, что тебе самому от этого было хорошо! Это не Рейстлин нуждался в тебе, а ты нуждался в Рейстлине! Ты жил его жизнью, потому что боялся жить жизнью собственной! Глаза Карамона яростно засверкали, а лицо побелело от гнева. Он медленно выпрямился и сжал свои огромные кулаки. – На этот раз ты слишком далеко зашел, маленький ублюдок... – В самом деле? – воскликнул Тассельхоф и подпрыгнул на месте. – Тогда слушай дальше, Карамон! Ты все время бормочешь и жалуешься, что ты никому не нужен. Неужели ты ни разу не задумался о том, что именно сейчас Рейстлин нуждается в тебе больше, чем когда-либо? А госпожа Крисания? Ведь ей ты тоже нужен! Но героический Карамон, с мозгами, поросшими плесенью, валяется здесь и трясется, как студень! На миг Тассельхофу показалось, что он действительно зашел слишком далеко. Карамон неуверенно шагнул вперед, и его лицо, искаженное страшной гримасой, покрылось багровыми пятнами. Бупу взвизгнула и спряталась за спину кендера. Но Тассельхоф стоял непоколебимо, точно скала, совсем как тогда, когда разгневанная эльфийская знать хотела порубить его на куски за разбитый Глаз Дракона. Огромная туша Карамона нависла над ним грозной глыбой, а от его дыхания, наполненного винным перегаром, кендер едва не задохнулся. Невольно он закрыл глаза, но не от страха: ему больно было видеть выражение гнева и отчаяния на лице друга. Так он и стоял, ожидая страшного удара в лицо, от которого нос его вполне мог оказаться на затылке. Но удара не последовало. Прошла минута, и Тас услышал шорох, треск кустарника и удаляющийся топот массивных ног. Тассельхоф осторожно открыл глаза. Карамон с шумом продирался по заросшей лесной тропе. Кендер вздохнул ему вослед. Бупу выбралась наконец из-за его спины. – Было веселиться, – заявила она со знанием дела. – Моя остаться. Может быть, мы еще играть? – Я так не думаю, – жалобно сказал Тассельхоф. – Идем. Наверное, нам можно теперь пойти следом. – Ну хорошо, – с завидным спокойствием решила Бупу. – Может быть, мы поиграть другая игра, лучше. – Да-да, – рассеянно кивнул Тассельхоф. Обернувшись через плечо, он бросил взгляд на убогую таверну, опасаясь, как бы кто-нибудь не подслушал их оживленной беседы и не захотел поучаствовать в скандале. Глаза Таса округлились от удивления. Таверна «Разбитая Кружка» как сквозь землю провалилась. Ветхое строение, вывеска на ржавой цепи, гномы, бродяги, трактирщик и даже кружка, которую Карамон подносил к губам, – все исчезло, растворилось в свете полуденного солнца, словно дурной сон. Глава 7 Пой, если дух твой весел, Пой, коль двоится в глазах, Пей за простушку Дженни И за шесть лун в небесах. Пей за матросов смелых, Пой, если ветер ревет, Рубиновый порт – твоя гавань, Поставь паруса – и вперед. Пой, пока не обсохли Капли вина на устах, Пей за конец дороги, За гладкую шкуру пса. Полюбят тебя девчонки, И пес тебя не предаст. Так ставь паруса, приятель, Натягивай туже снасть! К вечеру Карамон был вдребезги пьян. Тассельхоф и Бупу нагнали его как раз в тот момент, когда гигант, запрокинув голову, стоял на тропе и хлестал из фляжки «гномью водку», стараясь не пролить ни капли мимо рта. Когда он наконец опустил фляжку и разочарованно заглянул одним глазом внутрь, колени его заметно подгибались. – Ну, вот и все, – пробормотал Карамон себе под нос, и сердце Таса обреченно замерло. «Вот я и попался, – подумал он мрачно. – Теперь, когда он в таком состоянии, что толку рассказывать ему об исчезнувшей таверне! Я сделал только хуже!» Однако он еще не понимал всей безнадежности положения. Все прояснилось только тогда, когда кендер приблизился к Карамону и похлопал его по плечу. Гигант обернулся и едва удержался на ногах. – Что?! Кто здесь? – Он лихорадочно оглядывал темнеющий лес. – Я тут, чуть пониже, – подсказал Тассельхоф. – Мне просто хотелось заверить тебя, что я... сожалею о своей несдержанности... – Как? Ох-х... – Карамон немного попятился и с дурацкой улыбкой на лице уставился на кендера. – Привет, малыш, – обратился он к Тасу. – К-кен-дер... и ов-ов... овражный... – Он неуклюже поклонился. – А как... вашзвут? – Что? – переспросил Тассельхоф. – Каквашзвут, нзвите ваши имына, – с достоинством повторил Карамон. – Ты знаешь меня, Карамон, – озадаченно сказал Тас. – Я – Тассельхоф. – А моя – Бупу, – пискнула Бупу, и кендер заметил, что ее грязная мордашка засияла: очевидно, она решила, что это новая игра. – А твоя есть какой? – Ты прекрасно знаешь, кто он такой, – раздраженно вклинился Тассельхоф, но опешил от неожиданности, когда Карамон перебил его. – Я – Рейстлин, – торжественно заявил он и неуклюже поклонился. – Ве-великий и могу-ущественный маг... – Ну хватит, Карамон! – сорвался кендер. – Я же сказал, что сожалею о... – Карамон? – искренне удивился Карамон, и его глаза сначала широко распахнулись, а потом сузились в щелки. – Карамон мертв. Я убил его. Еще тогда, в этой... Браш... Башне Высшего Волшебства. – Клянусь бородой Реоркса! – ахнул кендер. – Его не Рейстлин! – заявила Бупу и смерила гиганта презрительным взглядом. – Разве? – Нет, конечно, нет! – уверил ее Тассельхоф. – Это плохой игра! – сказала Бупу. – Моя не нравится! Его не похож на красивый мужчина, который добрый ко мне. Он – жирный пьяный. Моя домой. – Она огляделась по сторонам. – Домой куда? – Подожди, Бупу! – взмолился кендер, а про себя подумал: "Что происходит? Что с ним?" Ухватив себя за хохолок на макушке, Тассельхоф безжалостно его дернул. От боли на глаза навернулись слезы, но зато теперь он вздохнул с облегчением. На мгновение кендеру показалось, что он незаметно для себя задремал и увидел престранный сон. Однако сон продолжался. Во всяком случае, кто-то из них – или он" или Карамон – явно грезил наяву. – Смотри, – сказал Карамон, с трудом выговаривая самые простые слова. – Щас сотворю зако... заклинание. – Подняв руки вверх, он понес какую-то околесицу: – Серая пыль и крысиные гнезда – бурранг! – Он указал на какое-то дерево. – Пуфф! – Потом слегка дунул на ладонь и попятился. – Горит! Дерево горит! Горит, горит, горит... как старый бедный Карамон! Он качнулся и пошел выписывать по тропе кренделя. – Полюбят тебя девчонки, и пес тебя не предаст! – перевирая мотив, орал Карамон. – Так ставь паруса, приятель!... В отчаянии заломив руки, Тассельхоф помчался за ним. Бупу подумала и тоже заковыляла по тропе. – Дерево не гореть, – серьезно сообщила она кендеру. – Я знаю, – ответил Тассельхоф. – Это... ему так кажется. – Его плохой маг. Теперь моя пробует. – Бупу порылась в своем дорожном узелке, который был настолько велик, что иногда заставлял крошку опрокидываться навзничь. С торжествующим воплем она извлекла оттуда иссохшую дохлую крысу. – Только не сейчас, Бупу... – взмолился кендер, чувствуя, что и его начинают покидать последние остатки разума. Карамон прекратил петь и теперь кричал что-то о паутине, которая заволокла весь лес. – Моя должна сказать тайный магический слово, – предупредила Бупу. – Твоя не слушать. Иначе секрет пропал. – Хорошо, не буду, – покорился Тас и прибавил шаг, надеясь догнать гиганта, который, несмотря на свои заплетающиеся ноги, устремился вперед с поразительной Прытью. – Твоя слушать? – пыхтя за его спиной, спросила Бупу. – Нет, – сказал Тас. – Почему? – Ты же сказала не слушать! – потеряв терпение, взорвался он. – Тогда как твоя знать, когда не слушать, если твоя не слушать? – сердито осведомилась маленькая колдунья из породы овражных гномов. – Твоя специально! Хотел украсть моя тайный магический слово! Моя идти домой! Бупу остановилась и, развернувшись, проворно заковыляла в обратном направлении. Тас тоже остановился. Он видел, как Карамон впереди уцепился за ствол дерева. При этом он рычал столь воинственно, словно давал взбучку полудюжине драконов. Похоже было, что на это у него уйдет некоторое время, поэтому кендер предположил, что в ближайшие несколько минут Карамон никуда не денется. Бранясь вполголоса, Тас развернулся и припустил за Бупу. – Стой, Бупу! – воскликнул он, прихватив комок грязных тряпок в том месте, где, по его расчетам, предположительно должно было находиться ее плечо. – Клянусь тебе чем угодно, что не хотел украсть твое тайное магическое слово! – Твоя уже украсть! – взвизгнула Бупу, размахивая перед лицом кендера дохлой крысой. – Твоя его сказать! – Что я сказал? – удивился Тас, совершенно уже сбитый с толку. – Тайный магический слово! Твоя сказать! – в ярости вскрикнула Бупу. – Вот, гляди! Держа дохлую крысу перед собой и указывая ею в пространство, она завопила что есть мочи: – Сейчас моя сказать тайный магический слово: «Тайный магический слова». Вот! Теперь наша увидеть настоящий огненный магия! Тас сжал голову руками и застонал. – Гляди! Гляди! – в восторге пищала Бупу. – Моя зажечь! Моя зажечь! Оно не подводить – тайный магический слово! Упф! – Она показывала рукой куда-то в даль тропы. – Его плохой маг, моя знать. Тас невольно посмотрел туда, куда указывал грязный палец, и вдруг часто заморгал. Впереди между деревьев на самом деле плясали языки пламени. – Теперь я точно вернусь в Кендерхольм, – пообещал Тассельхоф самому себе. – Мне положительно необходим маленький уютный домик... или поживу с родителями, пока мне не станет лучше. – Эй, кто здесь? – раздался звонкий повелительный голос. Тассельхоф почувствовал несказанное облегчение. – Да это просто чей-то костер! – забормотал он, едва не пустив слезу от восторга и умиления. – Костер! И голос! Это она, она... Чувствуя, что еще немного, и с ним случится истерика, кендер ринулся вперед сквозь сгустившийся вечерний сумрак. – Это я, Тассельхоф Непоседа! – крикнул он. – Я... 0-ох! Болезненный стон, сорвавшийся с губ Таса, был вызван тем, что Карамон довольно бесцеремонно сграбастал его своими ручищами, поднял над землей и зажал рот ладонью. – Тс-с-с! – прошипел он ему на ухо, и у кендера все поплыло перед глазами от запаха «гномьей водки». – Там кто-то есть! – Пф-бл-прккр! – Пытаясь вырваться, Тас яростно извивался в руках гиганта. Карамон способен был насмерть задавить хрупкого кендера. – Это тот, кого я ожидал увидеть! – кивая самому себе, многозначительно прошептал Карамон. Рука его еще крепче сдавила губы кендера. Перед глазами Таса поплыли яркие голубые пятна. Он отчаянно боролся, изо всех сил стараясь разжать хватку гиганта, однако все было напрасно. Кендера, безусловно, ожидал бесславный и трагический конец, если бы у ног Карамона совершенно неожиданно не появилась Бупу. – Тайный магический слово! – взвизгнула она и швырнула дохлую крысу прямо в лицо воину. Отдаленный свет костра сверкнул в мертвых глазах-бусинках и отразился бликом на длинных желтых зубах, оскаленных в предсмертной гримасе. – Уйя! – брезгливо вскрикнул Карамон, роняя кендера на землю. Тас упал на четвереньки и, жадно хватая ртом воздух, затряс головой. – Что тут происходит? – раздался совсем рядом бесстрастный голос. – Мы пришли... спасти вас... – объяснил Тас и, все еще сражаясь с головокружением, поднялся на ноги. Перед ними на тропе возникла фигура в белой накидке, отороченной мехом, и Бупу с подозрением воззрилась на незнакомку. – Тайный магический слово! – с гордостью заявила она, подбирая крысу и размахивая ей перед лицом праведной дочери Паладайна. * * * – Надеюсь, вы простите меня за то, что я не выказываю чрезмерной благодарности, – сказала Крисания Тассельхофу, когда они наконец уселись у огня. – Я понимаю и прошу нас извинить. – Кендер с несчастным видом устроился на земле. – Я многое напутал и, как всегда, учудил целое представление, – с унылым видом продолжил он. – Мне и прежде говорили, что я способен любого свести с ума, однако, пожалуй, впервые мне удалось совершить это на самом деле. Он засопел и с опаской покосился на Карамона. Исполин, закутавшись в плащ, сидел у огня прямо напротив него. Действие «гномьей водки» еще не кончилось, и он временами был то Рейстлином, то снова Карамоном. В качестве последнего он, чавкая и сыто рыгая, с аппетитом и в огромных количествах поглощал съестные припасы. Потом воин почтил их парой непристойных застольных песен – к полному восторгу Бупу, которая то и дело принималась подпевать и хлопать в ладоши.

Конец ознакомительного фрагмента.