— Что-нибудь не так? — спросил Стефоми, удивившись, что я остановился.

Я хотел спросить, не могли бы мы все-таки подняться в один из тех залитых солнцем и заполненных туристами баров, но было ясно, что Стефоми хотел показать мне именно этот погреб. Я понял неуместность такого вопроса, а потому преодолел несколько ступенек и направился следом за ним вглубь бара.

Помещение было совсем небольшим, в нем нашлось место только для шести столиков. Стены здесь плавно переходили в потолок, образуя полукруг. Помимо необычного светильника, упрятанного в каменную нишу, помещение освещали свечи. Их свет отражали многочисленные бутылки, рядами стоящие вдоль стен на старинных деревянных полках. В погребе не было никого, кроме бармена, стоявшего за маленьким столиком у входа. Откуда-то доносились негромкие звуки виолончели, хотя нигде не было видно динамиков.

Стефоми заказал бутылку «Szeksz'ardi Merlot», мы подошли к одному из столиков в углу и уселись в старые скрипучие кресла с мягкими сиденьями.

— Как давно ты живешь в этом отеле? — спросил я, после того как официант принес нам вино и неслышными шагами вернулся к своему столику.

— С тех пор, как приехал в Будапешт. Больше месяца уже. Несколько лет назад я получил наследство и теперь могу позволить себе с удовольствием путешествовать по миру.

— А как насчет твоей семьи? — спросил я. Вопрос прозвучал невесело — я все еще продолжал с грустью размышлять об утрате своей собственной.

Лицо Стефоми внезапно помрачнело, он горько усмехнулся.

— Боюсь, что моя семья прекратила отношения со мной, — произнес он.

Я, конечно, знал, что подобные вещи случаются. Знал, что семьи могут распадаться, что семейная вражда может годами не позволять родственникам разговаривать друг с другом. И все же я не мог избавиться от чувства досады, вызванной словами Стефоми. Какая утрата! По крайней мере, у него быласемья.

— В этом виноват не я, — продолжал Стефоми, несомненно заметивший выражение моего лица. — В основном не я, — уточнил он с улыбкой после паузы. — Все началось с пустяка — ты знаешь, как это бывает. Но потом ситуация каким-то образом… — он сделал в воздухе круг рукой, стараясь подобрать нужное слово, — обострилась. И теперь, даже если я появляюсь в нашем доме, отец и братья не желают со мной разговаривать. И даже не хотят меня видеть. — Он вдруг улыбнулся и слегка пожал плечами. — Я думаю, положение можно было бы спасти, если бы несколько лет назад я не доказал, что они были не правы в одном деле. Именно этого они и не могут мне простить. Ну а как у тебя? Отношения с родственниками приличные или ты как чумы избегаешь рождественских встреч с ними?

Рождественские встречи… Мне не удалось сдержать скорбной усмешки. Я никогда не думал о Рождестве, до которого оставалось всего два месяца. Что я собираюсь делать в день Рождества? Сидеть в одиночестве в своей квартире и размышлять о том, чем могут сейчас заниматься мои родители? Чем могут заниматься мои братья и сестры? Чем могут заниматься… моя жена… мои дети? Я вдруг почувствовал, что очень нуждаюсь в них — в тех людях, которых я больше не знаю. Что, если они бросили меня, посчитав умершим?

— Прости, Габриель. У меня не было намерения совать нос в твои дела, — тихо сказал Стефоми, по-своему истолковав мое молчание.

— Нет-нет, тебе не за что извиняться, — запротестовал я. — Дело в том, что я… я не знаю своих родственников. Не могу их вспомнить.

— Что ты говоришь? — тихо спросил Стефоми, удивленно подняв брови. — Ты был приемным ребенком?

Я мог бы тут же ответить «да». Но Стефоми действительно стал моим другом. Он умный человек. Возможно, он сумеет предложить какое-то решение моей проблемы. Сможет как-нибудь помочь мне. Может быть, он знает, как выйти из этой ситуации, не обращаясь в полицию.

— Никаких рыбок нет, — произнес я вдруг. — Все это время я думал, что они действительно существуют, но… здесь никого, кроме меня, нет. И я даже не уверен в том, кто я такой.

И я открыл ему всю правду. Рассказал, как два месяца назад я очнулся, лежа на полу в кухне, и что совершенно ничего не помню о своей прежней жизни до того дня. Что у меня нет никаких предположений о том, где я мог жить прежде и кем я мог быть.

Но я не рассказал ему о происшествии в темных улочках Будапешта тем поздним вечером, когда я не сумел удержаться, чтобы не избить пятерых налетчиков. Не рассказал и об ужасном отвращении, внезапно охватывавшем меня при виде растерзанной бабочки, старинной книги или кровоточащего бифштекса. Ничего не сказал и о странной, таинственной женщине, убежавшей от меня. Я не хотел отпугнуть единственного человека, которому, как мне казалось, могу довериться.

Я опасался, что его могут удивить и испугать мои проблемы или он тут же примется разоблачать меня как маниакального лжеца. Однако, когда я закончил свой рассказ, Стефоми некоторое время сидел молча, слегка нахмурившись и крутя своими тонкими пальцами бокал, словно раздумывал над разгадкой занятной головоломки.

— Амнезия? — спросил он после паузы. — Очень странно. И все из-за удара полкой и падения со стула?

— Насколько я понимаю, да.

— И в твоей квартире нет ничего, что могло бы прояснить, как ты жил до этого? И никто не пытался связаться с тобой?

— Нет, но это потому, что я поселился там как раз перед этим случаем. Думаю, никто не знает, где я нахожусь.

— Ты прав, Габриель. Это какая-то идиотская загадка. Но я уверен, амнезия не будет постоянной. Обычно так не бывает. Ты просто должен подождать, пока она пройдет.

— Подождать? — спросил я с недоумением. — Но это же может продлиться годы!

Стефоми пожал плечами:

— Тогда остается лишь одно — идти в полицию. Ведь нет ничего, что остановило бы тебя, если ты решишь так поступить.