Лицо демона приняло злое выражение.

— Давай-ка, Габриель, не будем воспринимать все это слишком по-детски, — холодно произнес Мефистофель. — Я остаюсь тем, кем был и прежде. Понимаешь, ты симпатичен мне, несмотря на то что порой бываешь слишком самоуверенным, высокопарно разглагольствующим, дерьмовым занудой, бубнящим о нравственности, о Божественной добродетели, или о Люцифере, или о чем-нибудь еще, что взбредет в твою долбаную башку. Но, к моему собственному удивлению, я получал удовольствие от общения с тобой. Общался я и с капитаном Хозенфельдом — ты ведь помнишь, кто это такой? Отважный человек, спасший Шпильмана. А известно ли тебе, Габриель, как Бог воздал ему за его мужество? Он наслал на него русских. Они схватили его и мучили много лет после конца войны, пока он наконец не умер в холодной, убогой камере — сломленный, одинокий, никем не оплаканный. Вряд ли это можно назвать справедливостью, правда? Единственные добрые слова, которые он услышал за эти ужасные семь лет, сказал ему я.

Что же касается неизбежной апокалиптической угрозы, с которой мы скоро столкнемся, то я уверен: когда этот момент настанет, ты будешь поступать правильно. Я никогда еще не встречал человека, столь глубоко и неизменно озабоченного проблемами нравственности. Хотя должен напомнить тебе: нынешнее отвращение ко мне возникло у тебя только после того, как ты узнал, что я — один из ангелов Люцифера. Прежде ты ничего подобного не испытывал. Я питал слабую надежду на то, что если ты познакомишься со мной поближе без изначального предубеждения, затмевающего нормальное восприятие, то, возможно, станешь несколько иначе оценивать различие между ангелами и демонами. В конце концов, если бы я был таким подлецом и мерзавцем, как ты думаешь, то ты разглядел бы это во мне, независимо от того обличья, в каком я представал перед тобой?

Бог и Его воинство отвергли тебя. Когда ты оказался здесь, в Будапеште, одиноким, без друзей, разве какой-нибудь из ангелов Божьих пришел тебе на помощь? Предпринял ли кто-нибудь из них хоть какое-то усилие, чтобы ослабить остроту чувства одиночества, подтачивавшего тебя. Нравится тебе это или нет, Габриель, но именно Люцифер, а вовсе не Бог направил к тебе ангела, чтобы спасти тебя, когда ты находился уже на грани безумия. Так что сохранением рассудка ты обязан дьяволу, мой друг. Что ты на это скажешь?

Я смотрел на него широко открытыми глазами, а чувствовал себя так, словно меня сейчас вытошнит. Как же все это произошло? Как могло случиться такое? Как я позволил ему так обмануть меня? Мысль о том, что я ел и пил вместе с демоном, что приглашал его в свой дом как друга… Одна эта мысль вызывала у меня ужас и чувство тошноты, и я уже ощущал в желудке болезненные судороги.

— Убирайся! — прошипел я. Все мое тело дрожало от стыда и отвращения.

Мефистофель смотрел на меня, сощурив глаза, и на какое-то мгновение я отчетливо увидел перед собой демона — его взгляд переполняли злоба, ненависть и эта ужасная, холодная брезгливость… Потом он вдруг улыбнулся и, слегка пожав плечами, шагнул ко мне.

— Ну что ж, любая дружба неизбежно заканчивается расставанием. Надеюсь, наша — без злобы и вражды? — спросил он, протягивая мне руку.

Чувство отвращения побудило меня инстинктивно отшатнуться от него.

— Я никогда не подам руки… не подам руки… — начал я, но, не дожидаясь окончания моей фразы, Мефистофель одной рукой ухватил меня за локоть, а другой — стиснул мою ладонь и начал сильно трясти, нарочито карикатурно изображая дружеское рукопожатие.

Его пальцы показались мне ужасно холодными, так что прикосновение к ним даже заставило меня вздрогнуть, но от страха я не решился попытаться высвободить ладонь, в то время как он, стоя прямо передо мной, продолжал трясти ее и, приподняв одну бровь, смотрел на меня с выражением веселого изумления на лице, словно бросая вызов и мне, и всему происходящему.

— Доброй ночи, Габриель, — внезапно произнес Мефистофель, резко выпустив мою ладонь. — Веселого Рождества!

Я продолжал неподвижно стоять на месте, будто прирос к полу, в то время как он вышел из квартиры, и дверь с громким стуком захлопнулась за ним. Подняв к глазам дрожащую ладонь, я увидел, что рукопожатие демона оставило на ней впившиеся в кожу блестящие крошки льда, и почувствовал, как она ноет от обжигающего холода в тех местах, где ее касались длинные тонкие пальцы Мефистофеля.

Я должен был знать это. Должен был уже давно догадаться. Стефоми… Мефисто. Они маячили прямо передо мной, бросающиеся в глаза высокомерие и пренебрежительность, которые были поразительными сами по себе. А я оказался слишком бестолковым, чтобы увидеть это. Даже его краденое имя — Задкиил являлось издевательским намеком, поскольку Мефистофель — это принадлежащий к темным силам двойник архангела Задкиила.

А пылающий человек… Мефистофель называл его — Михаил. Как и архангела с таким же именем? Предводителя воинства ангелов и самого доверенного сподвижника Бога? Когда он хотел обезглавить Мефистофеля, а я его спас, это происходило около церкви Святого Михаила. Выходит, этот ангел изгонял демона из своей собственной церкви. Я подумал, что рана у Стефоми зажила так быстро потому, что меч был необычным. Меч, а не человек… О господи, и зачем только я вмешался? Это было из-за огня. Вот что подтолкнуло меня. Ведь связывать огонь с Преисподней и с дьяволами вполне естественно. Но теперь, когда я более внимательно изучаю имеющиеся у меня книги и картины, я вижу, что на самом деле представление об ангелах часто ассоциируется с ослепительной яркостью и жаром огня, тогда как для демонов более характерны такие атрибуты, как холод и сверкающий лед. А еще я вспоминаю, что у Данте в «Божественной комедии» девятый круг Ада, предназначенный для пребывания самых развращенных, отвратительных грешников, состоит из идеальной ледяной сферы, внутри которой упомянутые грешники обречены на вечную муку замерзания, содрогаясь внутренне от своей ужасной близости к самому дьяволу.

Девятый крут… Теперь я знаю, что девятый круг каким-то странным образом является причиной всех моих страданий. После того как Мефистофель ушел, я несколько секунд стоял неподвижно, потом поднял голову и увидел в зеркале новые буквы, словно написанные на стекле огнем: CIRCLE IX. [8] Я продолжал смотреть на эту надпись, чувствуя, как меня захлестывает волна гнева. Через мгновение, не в силах сдержать охватившей меня ярости, я схватил стул и швырнул его в зеркало, разбив его вдребезги и ощутив при этом мрачное удовлетворение, сразу же пришедшее на смену внутреннему напряжению. Зеркало рассыпалось на мелкие кусочки, часть из которых попала в меня, а остальные разлетелись по полу, усыпав его острыми блестящими осколками.