Элрик глубоко вздохнул и посмотрел на нее с ироничным выражением на лице.

– Если верить традициям Мелнибонэ, то твоя логика заводит тебя в ересь, Симорил. Может быть, тебе лучше забыть дружбу со мной.

Она рассмеялась.

– Ты начинаешь говорить, как мой брат. Уж не испытываешь ли ты мою любовь к тебе, мой господин?

Он запрыгнул в седло.

– Нет, Симорил, но я бы посоветовал тебе самой испытать свою любовь, потому что я предчувствую – наша любовь чревата трагедией.

Садясь в седло, она улыбнулась и покачала головой.

– Ты во всем видишь рок. Почему ты не можешь принять те дары, что были тебе даны? Они ведь достаточно многочисленны.

– Да, с этим я согласен.

Услышав стук копыт, они обернулись и увидели невдалеке всадников в желтых доспехах, скакавших нестройной группой.

Это была их стража, от которой они решили скрыться, желая побыть вдвоем.

– Вперед! – воскликнул Элрик. – Через лес и за холм – там они нас никогда не найдут.

Они пришпорили коней и поскакали через пронизанный солнечными лучами лес, а потом вверх по склону холма, Потом, перевалив через его гребень, – вниз и дальше по долине, поросшей нойделем, чьи сочные ядовитые плоды отливали пурпурно-синим, цветом ночи, которую не мог рассеять даже дневной свет. В Мелнибонэ было много таких ягод и растений, и некоторым из них Элрик был обязан своей жизнью. Другие использовались для колдовских отваров, и их высеивали предки Элрика поколение за поколением. Теперь лишь немногие мелнибонийцы покидали город ради этих растений, но уже не сеяли их, а лишь собирали. В большей части острова теперь никто не бывал, кроме рабов, собиравших корни и плоды кустарников, благодаря которым можно было видеть чудовищные и великолепные сны – главное удовольствие мелнибонийских аристократов. Этот народ всегда был подвержен настроениям и интересовался только собой, за что Имррир и назвали Грезящим городом. Даже самый последний раб жевал ягоды, которые приносили ему забвение, – рабами, таким образом, было легко управлять, потому что они скоро попадали в зависимость от своих грез. И только один Элрик не прибегал к ним, потому что ему требовалось множество других средств просто для поддержания жизни.

Одетые в желтое стражники остались позади, а Элрик и Симорил пересекли долину, где росли кусты нойделя, и теперь пустили коней неторопливым шагом. Скоро они оказались у скал, а потом вышли к морю.

Море ярко и лениво поблескивало, омывая выбеленные берега под скалами. Морские птицы кружили в ясном небе, а их далекие крики лишь подчеркивали ощущение покоя, снизошедшее теперь на Элрика и Симорил. Влюбленные в молчании направились по крутой тропинке к берегу, где привязали коней, а потом пошли по песку; ветер, дувший с востока, играл их волосами – его, белыми, и ее, черными как смоль.

Они нашли большую сухую пещеру, которая улавливала звуки моря и отвечала им шелестящим эхом, и в ее тени, сняв шелковые одежды, предались любви. Потом они лежали в объятиях друг друга, а день тем временем вступил в свои права, ветерок стих. Потом они купались, и небеса слушали их смех.

Когда они высохли и начали одеваться, горизонт потемнел, и Элрик сказал:

– До возвращения в Имррир мы опять промокнем. Как бы мы ни мчались, буря догонит нас.

– Может, переждем в пещере? – предложила она, подойдя и прижавшись к нему своим нежным телом.

– Нет, – сказал он. – Мне пора возвращаться – в Имррире остались отвары, без которых мое тело утратит силу. Еще час-другой, и я начну слабеть. Ты ведь уже видела меня ослабевшим, Симорил.

Она погладила его лицо, в глазах ее светилось сочувствие.

– Да, я видела тебя ослабевшим, Элрик. Идем залошадьми.

Когда они подошли к лошадям, небо над их головами уже посерело, а на востоке его затянула кипящая чернота. Они услышали гром, а потом небо пронзила молния. Море колотилось о берег, словно небеса заразили его своим безумием. Лошади храпели и били копытами в песок – домой, домой! Не успели Элрик и Симорил усесться в седла, а крупные капли дождя уже падали им на головы, расползались по плащам.

Они во весь опор поскакали назад в Имррир, а вокруг них сверкали молнии и, как свирепый великан, грохотал гром, словно какой-то великий древний Владыка Хаоса пытался незваным гостем явиться в земное царство.

Симорил взглянула на бледное лицо Элрика, освещенное на мгновение вспышкой небесного огня, и почувствовала ледяной холод, пронзивший ее насквозь. Но этот холод не имел никакого отношения к ветру или дождю – ей в это мгновение показалось, что кроткий книгочей, которого она любила, вдруг под воздействием стихий превратился в злобного демона, в монстра, ничем не напоминающего представителя их расы. Малиновые глаза Элрика горели адским пламенем на мертвенно-бледном лице, ветер трепал его волосы, стоявшие дыбом, словно плюмаж зловещего шлема, и в неверном отблеске молний казалось, что рот императора перекосила жуткая смесь гнева и агонии.

И вдруг Симорил все поняла.

В глубине сердца она знала теперь, что сегодняшняя утренняя прогулка была для них последним мирным мгновением, которое уже никогда не повторится. Эта буря была знаком Самих богов – предупреждением о грядущих бурях.

Она снова взглянула на своего любимого. Элрик смеялся. Он запрокинул голову, и теплый дождь хлестал его прямо по лицу, вода лилась в открытый рот. Он смеялся беззаботным, легким смехом счастливого ребенка.

Симорил тоже попыталась было смеяться, но тут же отвернулась, чтобы Элрик не увидел ее лица, – она заплакала.