– Хорошенький домик. Может быть, мы все сможем в нем поселиться?

– О да. В нем живет семья. Довольно большая. Но у них, видите ли, были неприятности, и теперь они должны уйти. – Вайладез Ренч вздохнул, потом усмехнулся и погрозил Розе пальцем. – Ты выбрала самый дорогой. У тебя прекрасный вкус, моя дорогая госпожа.

Уэлдрейк, у которого этот апологет собственности вызывал неприязнь, отпустил несколько непристойных замечаний, но другие – каждый по своим причинам – предпочли не заметить их. Он сунул свой нос в заросли роскошных пионов:

– Это они так пахнут?

Вайладез Ренч постучал в дверь, открыть которую не смог.

– Им были выписаны документы. Они уже должны отбыть. Случилось какое-то недоразумение… Что ж, мы должны быть милосердны и благодарить звезды за то, что пока не скатываемся в нижнюю часть платформы и к вечному бродяжничеству.

Дверь резко распахнулась, и они увидели растрепанного, круглоглазого, краснолицего человека, ростом почти не уступавшего Элрику, с пером в одной руке и чернильницей в другой.

– Мой господин. Мой господин, помилосердствуй, прошу тебя! Я в этот самый момент пишу письмо родственнику. Деньги не проблема. Ты сам прекрасно знаешь, как долго теперь идут письма между деревнями. – Он поскреб пером свои нечесаные, соломенного цвета волосы, отчего у него по лбу потекла струйка зеленых чернил, а сам он стал похож на слабоумного дикаря-индейца, ступившего на тропу войны. Его голубые глаза перебегали с одного из пришедших на другого, а губы взывали к ним. – У меня такие клиенты! Ты же знаешь, что мертвецы не платят по счетам. И разочарованные тоже не платят. Я ясновидящий. Это моя профессия. Моя дорогая матушка тоже ясновидящая, как и мои братья и сестры, а самое главное – мой благородный сын Коропит. Мой дядюшка Грет был знаменит в народе и за его пределами. Но мы сами были еще знаменитее до нашего падения…

– До вашего падения, сэр? – спросил Уэлдрейк, у которого этот человек вызвал любопытство и сочувствие. – Ты имеешь в виду ваши долги?

– Долги, мой господин, преследуют нас по всей мультивселенной. Это некая постоянная, мой господин. По крайней мере, наша семейная постоянная. Я говорю о другом нашем падении – о том, когда мы были лишены милостей короля в той стране, которую наша семья считала своей и где надеялась обосноваться. Она называлась Салгарафад и располагалась в ободочной сфере, давно забытой старым садовником. А чего еще можно было ждать? Но смерть – не наша вина, мой господин. Отнюдь. Мы смерти – друзья, но вовсе не ее слуги. А король решил, что это мы вызвали чуму, предсказав ее. И потому мы были вынуждены бежать. Я так думаю, что в этом деле большую роль сыграла политика. Но нас не допускают на совет кормчих, я уж не говорю о совете Владык Высших Миров, которым мы по-своему служим. Я говорю о себе и своей семье, мой господин. – Завершив эту речь, он перевел дыхание, уперся испачканной чернилами рукой в пояс, а вторую, из которой не выпускал чернильницы, прижал к груди. – Деньги придут по почте, – продолжал гнуть он свое.

– Ну, тогда тебя будет легко найти, дорогой мой господин, и ты снова поселишься здесь. Или, может быть, в другом месте. Но позволь напомнить тебе, что предоставленные вашему семейству кредиты основывались на определенных услугах, которые твоя сестра и твой дядюшка оказывали сообществу. Однако они больше здесь не живут.

– Вы отправили их вниз! – воскликнул испуганный обитатель дома. – Они теперь двигают платформу! Признайте это!

– Я не осведомлен о таких делах. А в настоящий момент возникла потребность в этой собственности. Вот новые арендаторы…

– Нет, – говорит Роза, – ни в коем случае. Я не хочу, чтобы этот человек и его семья по моей вине теряли жилье.

– Сантименты! Глупые сантименты! – Вайладез Ренч разразился смехом, который звучал крайне оскорбительно, крайне насмешливо и бездушно. – Моя дорогая госпожа, эта семья занимает дом, за который не в состоянии платить. Но вы-то заплатить за него в состоянии. Это простое, естественное правило, мои господа. На этом стоит мир. – Последнее предложение было обращено к должнику: – А ну-ка пропусти нас. Пропусти. Мы придерживаемся нашего освященного временем права осмотра!

С этими словами он оттолкнул несчастного письмописателя в сторону и провел недоумевающую тройку внутрь, в темный коридор, переходивший в лестницу. С лестничной площадки смотрели чьи-то яркие, как у горностая, глаза, а с лестницы другая пара глаз сжигала их взглядом, полным ненависти. Они вошли в большую неопрятную комнату, заставленную старой мебелью и заваленную грудами бумаг. В кресле-каталке из слоновой кости и кабаньего дерева расположилась, сгорбившись, крохотная фигурка. И в ней жили, казалось, только глаза – черные, пронзительные глаза, в которых почти не светился разум.

– Мама, они нас выкидывают! – воскликнул изгоняемый арендатор. – Мой господин, неужели тебе хватит жестокости так несправедливо поступить со старой больной женщиной?! Она же не может идти, мой господин. Посмотри – как она будет идти?

– Ее можно катить в кресле, господин Фаллогард. Она будет двигаться, как все мы – всегда вперед и только вперед. К светлому будущему, господин Фаллогард. Вы ведь знаете, что мы работаем ради этого. – Вайладез Ренч нагнулся, чтобы заглянуть в глаза старухе. – Таким образом мы и сохраняем целостность нашего великого народа.