Наконец я смогла поговорить с мамочкой, но всего лишь в течение трех минут. Ей уже сообщили о том, что со мной произошло. В Союзе, по ее словам, о моем деле ничего не известно, это – государственная тайна. Была такая врач-терапевт Марианна Геннадьевна Никишина – и не стало ее. Точно в соответствии с фразой из «Мастера и Маргариты»: «Нет бумажки – нет и человека». А суть в том, что никто не хочет обострения отношений с Коста-Бьянкой, тем более что советское руководство возлагает большие надежды на то, что это государство примкнет к социалистическому блоку.

Я постепенно привыкла к своей жизни в тюрьме. В камере сыро и жарко, кормят отвратительно, но часто и помногу. Я все время думаю об одном – что будет со мной, когда я окажусь на свободе? 31 марта прошел первый день процесса, и я пришла к уверенности, что если так будет продолжаться и дальше, то меня, без сомнения, признают виновной. Мне была предоставлена переводчица, и я смогла внять долгой речи прокурора. Он велеречиво рассказывал о том, какая я подлая и злобная. Намекнул на то, что и подростка я спасла только для того, чтобы иметь возможность попасть в больницу и прозондировать почву касательно покупки наркотиков. И все в таком духе.

Я все время взирала на лица присяжных – от их решения зависит моя дальнейшая судьба. Во время выступления прокурора они были напряжены, а когда начал говорить мой адвокат, откровенно зевали. Вечером у меня снова были из посольства – на сей раз даже не заместитель посла, а атташе по культуре. Он уверил, что делается все возможное для моего оправдания и освобождения, но слова его звучали крайне неубедительно. Я так у него напрямую и спросила – отправила ли родная страна меня в расход? Он смутился, покраснел, принялся уверять, что нет и что МИД СССР направил несколько нот протеста, что посол был на аудиенции у министра иностранных дел Коста-Бьянки, а тот обещал, мол, в ближайшие дни его примет сам президент. Но уверения не произвели на меня ни малейшего впечатления – я поняла, что стала пешкой в важной политической игре и спасать меня никто не собирается.

Видимо, тяжелые думы начали подтачивать мое здоровье – все время ощущаю по утрам слабость и тошноту. Но я должна держаться – иначе все, как стая стервятников, накинутся на меня и растерзают в мгновение ока. Процесс продолжается, сегодня я давала показания в качестве свидетеля. Рассказала все, как было, однако затем попала в лапы к прокурору. Он принялся задавать каверзные вопросы, например, пожелал узнать, провозила ли я когда-нибудь контрабанду. Я ответила утвердительно и хотела разъяснить, но он оборвал меня и заявил, что этого вполне достаточно. Еще выведывал, имею ли я доступ к наркотическим препаратам. Я, естественно, сказала, что на «Маршале Рокоссовском» в особом металлическом шкафу хранятся ампулы с морфином. И прокурор снова выставил все в выгодном для себя свете, извратил мои слова. Когда я покинула свидетельское кресло, у меня дрожали коленки, а чуть позже взбунтовался желудок. Наверняка нервная реакция на долгий и тяжелый допрос.

Через пару дней последовал не вселяющий оптимизма разговор с Сильвио Каракесом. Он сообщил, что осталось еще два дня судебного разбирательства, а потом присяжные получат возможность совещаться для вынесения вердикта. Он показал мне пачку газет – все они твердили о том, что я виновна. Общественное мнение не на моей стороне. У убитого полицейского остались жена и двое малолетних детей. Мне очень жаль, но я в который раз повторила правду – я не причастна к его смерти!

Адвокат Каракес спросил меня, поверила бы я такой, как я сама, обвиняемой, если бы была одной из присяжных? Вначале я быстро заявила, что непременно поверила, но потом, подумав, была вынуждена признать, что, скорее всего, нет. Обвинения прокуратуры абсурдные, но у них слишком много улик. Мои слова о швейцарской туристке никто не воспринял всерьез – я видела, как возмущенно трясли головами присяжные, когда я излагала историю – единственно правдивую историю!

Я спросила у Сильвио, сколько мне грозит в случае признания виновной. Я ожидала услышать, что, возможно, три года или пять лет тюрьмы. Однако он обратил мое внимание на то, что ускользнуло от меня в первый день процесса (я была слишком взволнована, да и переводчица владеет русским весьма посредственно), – прокуратура требует для меня смертной казни.

Новость стала для меня шоком. Смертная казнь! За преступление, которое я не совершала! Как такое возможно? Оказывается, в Коста-Бьянке людей отправляют на тот свет разнообразными способами – и на электрическом стуле, и в газовой камере, и через расстрел, и посредством смертельной инъекции. Убийство полицейского и торговля наркотиками относятся к разряду наиболее тяжких преступлений, за что либо отправляют на электрический стул, либо расстреливают. И мне грозит именно это!

Со мной случилось нечто наподобие истерики – первый и, надеюсь, последний раз в моей жизни. Но кто знает, когда моя жизнь завершится – быть может, очень скоро. Я попыталась узнать у Сильвио, какие существуют возможности смягчения приговора. Он ответил, что единственный мой реальный шанс остаться в живых и даже выйти через некоторое время на свободу – признать себя виновной еще до завершения процесса. В таком случае жюри присяжных будет распущено, а я предстану перед судьей, который назначит меру наказания.

Но для меня такое совершенно неприемлемо – как я могу признать себя виновной в том, чего не совершала? Сильвио сказал, что встретится с генеральным прокурором и министром внутренних дел и узнает, как обстоят дела.

У меня была страшная слабость и головокружение, поэтому я оказалась в руках тюремного врача. Он, осмотрев меня, заявил, что не понимает, в чем дело. Затем произнес сакраментальную фразу, которая сразила меня наповал: «А не беременны ли вы?» И простейший тест подтвердил правоту его слов. Я в самом деле беременна!