Шрифт:
И, крепко поцеловав, и еще раз обняв дедушку на прощанье Ина, овеянная радостными грезами, прошла степенно, шагом прогуливающейся «парфетки» в свой класс. Теперь ни Крыса, ни Фальк ни скучные институтские стены были не страшны девочке. Она твердо верила в дедушку — он решит задачу…
В эту же ночь, пока Южаночка крепко и сладко спала на жесткой казенной кровати в институтском дортуаре, дедушка долго сидел за полночь у себя в кабинете над составлением делового письма. В этом письме, обращенном на имя Агнии Петровны Палтовой, дедушка просил уступить ему Южаночку. «Разумеется», писал дедушка своим крупным, четким почерком, «я и сам не хочу нарушать воли моего покойного зятя и хлопотать о том, чтобы меня сделали опекуном внучки. Воля отца моей Ины для меня священна, но я прошу вас только об одном: оставаясь опекуншей девочки, до ее совершеннолетия, не можете ли вы позволить ей жить у меня? Ей очень тяжело в институте. Свободный живой и резвый ребенок не создан для институтских стен. Я же, взяв ее оттуда, позабочусь дать блестящее образование девочке. Заставлю ее посещать гимназию, найму ей учителей и гувернантку и вы можете быть уверены, что воспитание Ины не пострадает от этого…»
Слово за словом ложились, строка за строкой… Рука генерала Мансурова бегала по бумаге, а сердце то сладко билось надеждой, то снова замирало тоской в груди…
Пришлет ли ему свое позволение Агния Петровна, отдаст ли на его руки Ину или же найдет невозможным исполнить его просьбу. Эта мысль всячески мучила его и закончив свое длинное письмо, Аркадий Павлович еще долго сидел в глубокой задумчивости у стола, размышляя о своем поступке.
Глава XVII
Подвиг
— Какая прелесть!
Южаночка стояла посреди широкой аллеи, по обе стороны которой возвышались белые рыхлые сугробы только что наметенного за последние сутки снега. В большом институтском саду царевна зима, очевидно, праздновала свою юность. Пышные, белые, сверкающие на солнце миллиардами искр белых, синих, и желтых играли снега… Красиво толпились над ними запушенные блестящим инеем деревья, точно выстроенные на придворном балу маркизы в пудреных париках… Небо казалось серовато синим, точно далекое северное озеро в студеную пору… Голодные вороны с протяжным карканьем метались по саду. Тут и там на вершине старых исполинов-деревьев чернели их гнезда, безобразные как чьи-то всклокоченные головы, торчавшие на ветках… Кое-где, быстрой торопливой походкой пробегала кошка, исхудалая, голодная, тощая как скелет, в чаянии сладкой надежды поживиться на счет зазевавшегося ненароком, злосчастного воробья.
А кругом сверкала, сияла и радовалась белая сказка, сказка холодной, ледяной царевны, сказка красавицы зимы, только что разыгравшейся в эту пору. Как зачарованная стояла среди сада Южаночка, восторженными глазами впиваясь в незнакомую ей еще декабрьскую картину.
— Какая прелесть! Какая прелесть! — шептала она.
Действительно, — прелесть, действительно — красота! Ей, выросшей на далеком, знойном юге, ей баюкаемой в детстве шепотом морского прибоя, ей не приходилось еще видеть этой белой, чистой, сверкающей и победной власти русской чаровницы зимы.
И она жадно вглядывалась в чудесную картину, удивленно хлопая черными ресницами и глотала студеный воздух и белую пыль, и ясным взором охватывая всю эту непривычную ей красоту завороженную волшебником-морозом.
Бац! Что-то влажное, мокрое и мягкое ударило ее в открытый от изумления ротик, и в тот же миг звонкий веселый смех послышался за ней.
— Ха, ха, ха, ха! Аршин проглотила! Стоит как вкопанная и зевает по сторонам. Берегись!
И новый комок пушистого ласкового снега залепляет восторженно-удивленное Инино лицо.
— Гаврик! Ты! Погоди ж ты у меня, разбойница!
Еще миг и подобрав тяжелую безобразную «клоку», [15] Южаночка летит как стрела, пущенная из лука, в погоню за шалуньей.
Гаврик мчится не тише. Трудно догнать! Даня та уже давно отстала… Она не может бегать слишком скоро, у нее отдышка.
— Гаврик! Гаврик! Стой!
В минуту поймана Гаврик и, она и Южаночка с визгом и хохотом валятся в пушистый, невысокий молодой сугроб.
— Mesdames! Mesdames! Бегите скорее к желтой беседке… Там голубок замерзает… Наши все собрались, скорее, скорее! — роняет на ходу, поравнявшись с борющимися Жемчуженка и вихрем проносится дальше.
15
Клока или салоп — верхняя женская одежда, широкая длинная накидка с прорезами для рук или с небольшими рукавами, часто на подкладке, вате или меху.
— Голубь замерзает! Скорее! Скорее к желтой беседке! Раз! Два! Три!
Гаврик, Южаночка и Даня мчатся теперь, взявшись за руки, с гиканьем и притопыванием, точно заправская тройка. На задней аллее темнеет густая толпа институток. Мелькают клоки, зеленые подолы платьев из под них, «своих» и «чужих» девочек… Все нерешительно топчутся на одном месте. Слышатся жалостные возгласы, вздохи…
— Бедняжечка! Верно он уже мертв!
— Замерз! Конечно! Замерз! И говорить не о чем! Погиб!
— О, бедный, бедный голубчик… А может быть он еще дышит, его можно спасти!
— Mesdames! Кто решится пробежать по сугробу и спасти замерзшего голубка!
— Или хоть просто-напросто убедиться жив он или умер?
Голоса институток звенят затаенным волнением. Точно порванные струны инструмента дрожат в них… Кто решится? Кто полезет в сугроб, глубокий сугроб, доходящий даже самым высоким до колена?
Гаврик, Ина и Щучка подбегают к группе как раз в это самое мгновенье.
— Что за народ собрался! — скалит свои щучьи зубы Даня и смеется во весь рот.