— Ах!

Русая головка Маруси склоняется над тарелкой.

— Ужас какой! Я ее вычистить забыла. Анюту послала за маслом, сказала, что сама, и… и… — и, окончательно пристыженная, она смолкает.

«Офелия! Удались в монастырь! Тебе здесь не место»! — гробовым басом прогудел Боб над склоненной головкой слова из заученной им роли.

— Ну, ничего. Зато ватрушка с творогом вышла на славу. Успокойтесь, друзья мои, ее стряпала Анюта. Можете есть без опасения, — успокоила я моих гостей.

— За здоровье выздоровевшего больного! — крикнул Боб, подымая стакан с баварским квасом.

— И за мнительных не в меру маменек! — тихо подхватил Рудольф.

— Нет, господа, будем пить за здоровье одного благороднейшего человека, — предложила я, скосив глаза на вспыхнувшего от смущения Васю.

— Аминь! И да будет так! Я не любопытен, — мрачно согласился Боб.

— А когда же вы ко мне, друзья мои? — подняла голос Оля.

— Назначим будущее воскресенье, — предложила Маруся.

— А пирог с вареньем будет? — осведомился Боб.

— Краюшка черного хлеба с водою, вот что вам будет, — засмеялась Маруся.

— И это ничего, если большая, — согласился Боб.

Они ушли поздно. А я, уложив спать маленького принца, принялась за письмо к рыцарю Трумвилю в далекую Сибирь.

В этом письме я отдала моему мужу подробный отчет о состоянии здоровья нашего сынишки, описывала ему самым подробным образом мою новую жизнь, моих друзей и закончила свою исповедь подробным описанием поступка Васи Рудольфа, который так потряс меня.

— А-аа-а!

— И-и-и-и!

— Е-е-е-е!..

— О-о-о-о!

— У-у-у-у!

И опять сначала: а, и, е, о, у…

Это урок пения.

В музыкальной комнате за роялем сидит высокий молодой человек в пенсне и ударяет пальцами по клавишам. Маленький коренастый брюнет — преподаватель Анохов — стоит и слушает всех по очереди, и лицо его, когда мы фальшивим, корчится, как от боли.

У Ольги низкий грудной голос. У Сани Орловой — бархатное контральто, выработанное в консерватории, где она пробыла целый год по окончании гимназического курса. У Ксении Шепталовой — красивое сопрано. Мы трое, Маруся, Лили Тоберг и я, обладаем совершенно невыработанными дискантами.

Глубокий бас длинного Боба и дивный баритон Бори Коршунова приводят Анохова в настоящий восторг. Зато Костя Береговой и Федя Крымов ужасают почтенного учителя не менее наших «петушков». Выручает мягкий и нежный тенорок Рудольфа.

На дворе настоящая зима. Декабрь клонится к концу. Скоро Рождество. На Рождество я еду с Сашей и моим маленьким принцем в Царское Село на елку к своим. Затем мы решили «кутнуть» всем курсом: соберемся у Ольги и оттуда на двух тройках поедем на Острова. Эту поездку решено было устроить в складчину, но Вася Рудольф вознегодовал: он получил свои деньги от дедушки и на радостях решил нас всех угостить.

Но впереди у нас еще событие — экзамен.

От этого экзамена зависит наше дальнейшее пребывание на курсах. Талантливых, подающих надежду, оставят, неталантливых исключат. Экзамен должен быть через три дня. «Маэстро» приходит теперь ежедневно и занимается с нами подолгу. Часто его умное, доброе лицо принимает брезгливое выражение: выпячивается нижняя губа, хмурятся брови, и все черты принимают выражение недовольного дитяти. Особенно недоволен он Федей Крымовым. С некоторых пор юноша неузнаваем, манкирует занятиями, едва выучивает заданное, ходит какой-то рассеянный, молчаливый.

Да и мы, прочие, ленивы, по мнению «маэстро», скоро забываем его указания, не занимаемся столько, сколько следует.

Это правда. Мы ленимся. Нам надоедает тянуть нараспев басни и стихи в классе, делать упражнение на повышение и понижение голоса и на скороговорку, и мы относимся к этим занятиям спустя рукава. Хочется сразу читать и декламировать стихи, роли и, еще больше того, играть на сцене.

А тут еще такой соблазн. Старшекурсники играют и в школьном театре, и «на стороне», в маленьких клубных театрах, и на пригородных сценах. Второкурсницы, с Наташей Перевозовой во главе, практикуют в Пороховом театре (где пороховые заводы) и каждое воскресенье ездят туда выступать перед «настоящей» платной публикой. Их профессор, актер образцовой сцены, товарищ нашего «маэстро», Ленский позволяет им это. А наш «маэстро» настрого запретил нам выступать на частных сценах, пока мы учимся у него в школе. У него на это свои соображения. Он говорит, что разучивание ролей наспех, без опытного руководства только портит молодые силы.

— Милостивые государи и милостивые государыни, вы еще «несозревшие плоды», — говорит он, — и вот надо пока воздержаться, если вы серьезно относитесь к делу, к искусству. А главное, такие выступления мешают правильному ходу занятий.

Скрепя сердце приходится покоряться.

— А, е, и, о, у, — тяну я самым добросовестным образом, скашивая то и дело глаза на окно, за которым прыгают и кружатся снежные хлопья.

Под ложечкой сосет от голода. Забыла захватить из дома свои бутерброды.