Вот Инка уже скачет мимо упрятанной за журнал вахтерши, пулей вылетает из скрипучих исцарапанных доисторическими письменами дверей. Она ненадолго останавливается под козырьком подъезда, раздумывая, не вернуться ли за зонтиком, а то тут такой ливень, но, махнув рукой, отдается воле стихии, смело шагает прямехонько под дождь, в чистый, сырой озоновый воздух, от которого легкие удивились: неужели такая свежесть еще возможна где-то на Земле.

Осыпаемая на ходу каплями, она продолжает рыться в необъятной хранительнице барахла, что таит в закромах много стоящих и не стоящих ни гроша вещиц. Инка находит пудру, трубку, огрызки помад, осколки зеркалец, бумажки, давно потерянные пилочки, щипчики, ссохшиеся пастилки и вот извлекает на свет дневной из темноты сумки перышко ястреба, что однажды опустилось с неба к ее ногам. Инка разглядывает перышко, кепа-рожок дудит грустную песнь в ее груди, а ястреб с кольцом Уаскаро на лапке кружит где-то над полями. Но цветок фасоли строг, не дает остановиться и подумать, и она продолжает идти под дождем, жалея, что Уаскаро нет рядом и никто ничего не советует, никто ничего не объясняет. Чувствует себя Инка в дурацком положении, что всегда бывает, если идешь, сам не зная, зачем и куда, поэтому судорожно ищет для своей прогулки под ливнем цель. Она вспоминает, что стены ее квартирки голые, холодные, не согреты ни коврами, ни шкурами, как горные наделы, ожидают своего часа. Стены Инка берегла, надеясь, что когда-нибудь удастся купить домашний кинотеатр и посмотреть фильмы о косулях, бобрах и ястребах, живых и диких. У гуанако и страусов, свободных от клеток, самые счастливые и красивые в мире глаза, в них стоит заглянуть, и посредничество хорошего телевизора с крупным и плоским экраном может здорово обогатить впечатления. Фильмы о природе могли бы здорово скрасить Инкину жизнь, ей нравилось, что лесные, горные звери и те, что пасутся возле рек и озер, не знают зависти и зла, едят друг друга только от голода, не задаются и не хвастают по пустякам. Инка тоскует по дикой природе, по нехоженым лесным чащам, скучает по предгорьям и задумчивой зелени рек, но не может она даже мечтать, что когда-нибудь туда попадет. А кинотеатр она теперь купить не надеялась, теперь она не знала, что будет пить и есть через пару недель. Предчувствуя муки нехватки денег наперед, чтобы как-нибудь скрасить голодные безработные вечера, она решила купить большущую карту звездного неба. Вот и сыскалась цель для прогулки, к тому же можно было на время выйти из игры в оплакивании гибели «Атлантиса» и своей печальной безработицы, можно было пока не замечать, что направление ветра поменялось, и не волноваться, что близок день, когда придется тянуть корабли на бечевке.

Позволив дождю смыть с себя печаль и пыль, Инка старалась двигаться плавно, словно сдавала долгожданный экзамен. Шла она по стрелке, разрешая ветру надувать сарафанчик желтым парусом, трепать волосы и отнимать у худенького тельца остатки тепла.

Ручьи текут вниз по улице, а сочные капли дождя – разбиваются об асфальт и мелкими брызгами разлетаются во все стороны. С радостными воплями шлепают прохожие по щиколотку в воде, прикрывшись кто сумкой, кто целлофановым пакетом, а пугливые и суеверные люди в страхе озираются на гром, который бурчит из большого глухого барабана небес.

Фыркают мокрые джинсы, хлюпают юбки, неуклюжие прыжки разбрызгивают лужи, визг заглушает шум дождя, и только разноцветные бабочки-зонты пролетают с чинным достоинством. Машины плывут в потоках улиц, обдавая прохожих брызгами из-под колес, а небо цвета мокко с черничным сиропом нахмурилось, словно город спрятали от Солнца под чехлом из толстого брезента.

Инка послушно идет по указателю, старается не уклоняться от заданного направления. Она вымокла, с сарафанчика капает не меньше, чем с карнизов и козырьков, кофточка отяжелела, потемнела и превратилась в щедро смоченную губку. Инке хочется отругать себя за всю эту бестолковщину, но она твердо усвоила: «Не высказывайся на пути», – и это удерживает ее и не дает еще одной грубости просочиться в мир.

Но недолго Инке удается соблюдать плавные, размеренные движения. Выйдя на проспект, она не выдерживает, срывается на бег и, с визгом перелетая через лужи, рывками, пунктиром, скачками и прыжками дикаря, приближается к задумчивому и усыпленному дождем сердцу мегаполиса. Океан Людской заметно убыл, редкие прохожие встречаются на пути, и те бегут к укрытию. Машины, помахивая дворниками, пронося мимо тепло, музыку и сонные изнеженные тела ездоков. Инка так слушалась указателя, что даже пересекла крупный газон, зеленеющий прической-бобриком и редкими лютиками-цветиками среди канав и глины. Там ноги ее разъехались, мокасины заметно прибавили в весе, обросли внушительной подошвой из земли и травинок. Вскоре Инка стала похожа на замороженного цыпленка, тельце ее дрожало, а улицы намекали на приближение к центру запахами жаркого, мясным дымом, черным ароматом кофе и ванильным ветром, а также пестрыми козырьками магазинчиков, зеркальными окнами офисов и контор. Окраинные дома-времянки, симулянты жилищ, известковые ракушки-дома, пристанища на одну жизнь-ночь для случайных, нечаянных людей таяли, пятились в глубь переулков, терялись за гордыми зданиями из серо-бурого камня. Все чаще на Инкином пути попадались новенькие пластмассовые особняки, пахнущие краской, стеклянные новостройки, что похожи на яркие брелоки-безделушки и готовы приютить в свои извилистые пещеры сотни никому неизвестных и бесполезных контор, консалтингов и офисов.

Инка бежала быстро и хотелось бежать еще быстрее, оттолкнуться и улететь прочь, куда глаза глядят. Но улететь прочь не удавалось, сил не хватало и духу тоже, зато ноги согрелись, разбрызгивали капли-осколки луж вместе с отражениями домов, сворачивающих вбок улочек, дворов-ущелий и побрякушек в витринах. Бежала Инка, капли в разные стороны разлетались с ее желтенькой кофточки и сарафана. Плечико ее оголилось, мокрые волосы слились, легкие, незатейливые мазки макияжа давно смылись дождем. Бежала Инка, на ее щеках наметился румянец, в горле – небольшой морской еж в груди – волнение от пережитого, золотая пластинка плясала на ее шейке, рассыпая по сторонам тусклые отблески, а сердце скакало, как гуанако по камням. В голове проснулась умная мысль: «Уаскаро, Уаскаро, ты ошибся. Не надо было меня замедлять, эта заумная осторожность мне ни к чему. Я – лепешка из другой муки. Надо было подтолкнуть меня, вскинуть вверх, придать смелости, чтобы я сорвалась и полетела…» Такие астероиды-думы проносились, сталкивались, потом уже крупицы, а вскоре и вовсе пыль закружила в ее голове настоящим торнадо. Дождь упрямо преследовал, восполняя рассыпанные с сарафанчика капли новыми. По проспекту проносились ездоки-хамы в натопленных салонах, они накрывали Инку с головы до пят лохмотьями грязных брызг и за это обжигались, замечая в зеркале заднего вида, как девчонка посылает вслед безупречное SOS-I на языке резких жестов и гневных прыжков.

На одном конце города дождь выстукивает по карнизам, колотит по стеклам, мечтательно щелкает и загадочно цокает. На другом тучи истощили обиду на весь мир, на лужах круги поредели, но изредка падает запоздалая, зазевавшаяся капля. Потом все немного утихло и замерло. Одна из туч треснула, болезненный, слабый выглянул в щель клочок неба, вырвалось из западни Солнце Над площадями и скверами города перекинулись две радуги. Прохожие не спешили выходить из укрытий, еще покапывало с карнизов, с листвы и запахло зареванным фиолетовым небом.

Улицы пусты, толпы Океана Людского прячутся под козырьками и в подъездах, не имея оружия защититься. Некоторые проницательные прохожие запаслись на случай дождя, нет да и проплывет по улице, не спеша, синий, розовый или сочно-зеленый цветок зонта, а иногда деловито прошуршит спешащую, нетерпеливую песнь сиреневый дождевик, голубой непромокаемый плащик. Какая-то совсем мокрая девушка легонько бежит на худых ножках, да так быстро, почти летит, она в коротеньком сарафанчике, и кофточка промокла насквозь, а волосы слились в шлем. Она бежит, улыбается и жадно вдыхает светлеющее небо. Она одна несется по улице, и ее прыжки по мокрому асфальту служат сигналом для многих, что можно выбираться из укрытий.

Инка запыхалась, остановилась, а недалеко по странной случайности нашелся книжный магазин. Входя в стеклянные двери, она пригладила волосы и смахнула с ресниц капельки дождя. Тут золотая пластинка поймав Солнце, блеснула у нее на шее, ослепила ярким лучом московского аборигена, что стоял в дверях, не решаясь высунуться из укрытия, и держал на оттянутых руках целую колонну новеньких толстенных книг. Он зажмурился, не успев понять, что это его ослепило. Инка окинула любителя книг безразличным взглядом, не ожидая увидеть ничего волшебного. Парень, прислонив нос к стеклу, наблюдал за истощившемся дождем, он не показался Инке интересным, какой-то ботаник в очках, стоит в обнимку с целой кучей новеньких книг, боится намокнуть и простудиться, старается, чтобы проходившие мимо не попортили переплеты. «Фу», – подумала Инка. Но все же, по недавно приобретенной привычке не верить первому впечатлению, а искать ключи и намеки на волшебство в любом прямоходящем, она окинула парня еще одним безразличным взглядом с головы до пят, убеждаясь, что ничего-то хоть капельку чудесного и отличительного в этом ботанике нет. Хотя, постой, почему же тогда на его рюкзаке, по школьной привычке разукрашивать рюкзаки, нацарапано astrohomo.ru? И этой надписи черной тушью вполне достаточно, чтобы Инка застыла в дверях, преграждая путь рвущимся на свободу, под свежее послегрозовое небо. Это astrohomo.ru подействовало хлеще любого заклинания: она остолбенела и прищурилась – точно, не ошиблась ли? От усиленного внимания ботаник поежился, словно ему за пазуху пустили мышь, которая энергично разведывает пространство под его рубашкой.