На зоне? Поймали?

Или в санатории. Не приставай с глупыми вопросами. Если цел — появится. Появлялся же он на собрании. Если мочканули — значит, мочканули. Туда и дорога.

Дорога у нас всех одна, Люкс.

Люкс ожег Осипа светлыми, как солярка, радужками из-под низкого, как у гориллы, бритого лба.

Это верно. Эй, Хирург! — крикнул он, пытаясь перекричать грохот музыки и вопли: «Нас не догонишь! Нас не убьешь! Вас до костей исхлещет черный до-о-ождь!» — Что новенького? Где кемарил?! Сколько на твоем счету черножопых, а?! Раскалывайся!

Хирург медленно подошел к Люксу. И Люкс втянул голову в плечи.

Фарада видел — Хирург смотрел на Люкса уже взглядом владыки. И Люкс, грозный Люкс, что мог жестоко, ни с того ни с сего, для профилактики, просто так заехать тебе в скулу, просто так сыграть на твоих ребрах кулаками, как на ксилофоне, просто так подставить тебе подножку, чтобы ты упал мордой в грязь, а он бы стоял над тобой и хохотал: «Это дзен! Дзен, дурень!.. Вот так поступают с глупыми учениками мастера дзен!..» — скис, поджался, как пес, ударенный сапогом в брюхо, чуть ли не завизжал: «Пощади!»

Сколько убил — все мои. Еще вопросы будут?

Люкс стоял и молчал, вжав бритую колючую голову в плечи. Синяк на его щеке расцветал, наливался кровью — его ударили совсем недавно. Хирург молчал тоже. Ждал.

Вопросов нет? Тогда слушаем музыку.

Он поднял руки над головой и зааплодировал песне, которая только что закончилась. Передышка в мертвом море грохота. Гудели усилители. В наступившей тишине были слышны только сухие одинокие хлопки Хирурга.

Хайдер сидел не шевелясь.

И тут дверь хлопнула, и в Бункер вошел Баскаков.

Чудовищный шрам, идущий у него через всю щеку, нервно дергался.

Он тут же пересчитал по головам всех присутствующих, как скотов.

Браво, брависсимо, — вбросил он в тишину, как железный шар. — Гениально. Гениально то, то вы все живы. А кое-кто, увы, не жив. Предлагаю почтить их память вставанием.

Музыканты вытянулись в струнку. Сидевшие за столом скинхеды завозились, встали. Наклонили лысые головы. Воцарилось нехорошее, тяжелое молчание. Все молчали далеко не минуту. Бог знает сколько времени прошло, прежде чем страшную тишину нарушило лязганье медного голоса Баскакова.

Соратники! Солдаты! Благодарю вас. Это первый бой. Но не последний. Все еще впереди. Будущее будет наше!

Все молчали.

Я только что из Котельнича. Я отвез на базу всех, кто уцелел. Вижу здесь вас. Хорошо, что вы все живы. И не в лапах тех, кто безжалостно губит…

Все молчали.

Солдаты! — Баскаков поймал взгляд Хайдера. И содрогнулся. Но глаз не опустил. — Простите, если мы, генералы, вас не уберегли. Вы делали святое дело. Вы очищали…

Все молчали.

И Баскаков осекся. Он не мог продолжать речь.

Он понял, что это заведомо лживая речь.

А лжи сейчас, именно сейчас, он не хотел.

Он молчал, и это звучало посильнее всех речей.

И ему молчали в ответ, и это звучало посильнее всех аплодисментов и воплей: «Хайль!»

И Хайдер, Черный Фюрер, медленно, тяжело встал из-за грязного, уставленного мисками с селедкой и бутылками пива, длинного стола.

Встал и медленно, тяжело ступая, подошел к Баскакову.

И вскинул голову. И обернул лицо к своим бритоголовым солдатам.

Свое незрячее лицо.

Ибо глаза его были открыты, но они не видели.

И медленно, тяжело, так, как падают смоляные, дегтярные капли черного дождя, он проронил:

У птицы есть гнездо, у зверя есть нора. Где ваше логово, солдаты? Где ваш дом?

Солдаты молчали.

И Осип Фарада, сам не понимая, зачем он это делает, крикнул пронзительно:

Наш дом там, где нас убивали!

Злой оскал прочертил лицо Хирурга.

Люкс отвернулся. Его подбитый глаз смотрел в пустую стену Бункера.

Юрка Динозавр, с гитарой в руках, присел на корточки, его щиколотки запутались в проводах.

И тут из угла, из-за обшарпанного усилителя, раздался еще один голос. Говоривший не показался народу. Голос доносился как из-под земли.

А все-таки, пацаны, какому Богу мы служим? Как зовут нашего Бога? Как его кликуха? Какой у него никнэйм?

Все молчали.

Чек вышел из укрытия. Его страшная маска смеялась. Его огромный рот перекосило от усилия сказать то, что он должен быть сказать сейчас. Выкрикнуть им в их потерянные, молчащие лица.