В конце унизанной багряными горящими каплями улицы высился кирпичный длинный дом, похожий на корабль. У него были нос и корма, на крыше на ветру бился флаг цвета темной венозной крови. Холодные звезды осыпались над ним, звенели о застылую жесть. Все окна в доме горели. Выкинутые За Борт бодрствовали. Около входной железной двери завыла собака, солдатик пошарил в кармане и вынул горбушку, оставшуюся от вагонного ужина.

— На, пес, пожуй, — ласково сказал, — плохо тебя кормят богачи.

Он стащил с себя автомат и прикладом оглушительно застучал о железо.

— Эй! Выкинутые! Отворяйте!.. Пополнение пришло!.. Нас тоже выкинули!.. — заблажил солдатик, подмигнул мне, шутливо наставил оружие на дверь, будто расстреливая ее.

Дверь распахнулась настежь. На пороге стоял мужик. Маска медведя взъехала ему на затылок. Клыки у чучела желто, медово блестели. Мужик стоял перед нами в сером балахоне с прорезями для рук и ног. Он посмотрел мне в глаза. Я выдержала этот взгляд.

— Выкинутые принимают вас на корабль, — процедил он, и я увидела, что зубы его выкрашены в черный цвет. — Согласны ли вы быть слугами выкинутых? Согласны ли вы работать на корабле в машинном отделении, там, где крутится маховик? Где вращается Колесо?

— Колесо — это страшно? — спросила я без тени страха. Я видела как бы со стороны, свое лицо: губы побелели от холода, ночные огни бешенствуют в глазах, зубы стучат друг об дружку.

— Согласны, согласны! — выкрикнул за нас двоих солдатик. — Только пустите скорей! А то поджилки трясутся. Мороз. Да мы еще сбежали. От поезда отстали. Как бы за нами погоню не выслали!

— Идите за мной!

Человек с маской медведя на темени стал подниматься по лестнице, мы — за ним. Я видела перед собой качающуюся спину. На серой рогоже было вышито золотой нитью грязное ругательство. Уши мертвого медведя вздрагивали. Длинный коридор, огромный коридор. Гудки, склянки — да, это корабль. Шум машин. Тряска. Ощущение не обманывало меня — здание тряслось, подпрыгивало, вибрировало, дрожало крупной дрожью. Несомненно, в недрах подвала был спрятан устрашающий гигантский механизм, сообщающий всей кладке и арматуре неистовую звериную дрожь. По винтовой лестнице мы взбежали на чердак, и у меня закружилась голова. Это был не чердак. Это был Мир Иной.

Под потолком горели круглые, похожие на перевернутых на спицу черепах колоссальные люстры. На полу валялись, крест-накрест, стальные пожарные лестницы, на них кучками, горстками, как птицы, сидели Выкинутые. Одежда на них была сверкающая — красный атлас, черный бархат. Изредка среди бархата мелькала рогожа, подобная той, что была на человеке-медведе; бритый затылок; нищая котома, из которой торчали кости и оглодки. Богатые и бедные. Они словно хотели это сказать — в мире есть только богатые и бедные. Третьего не дано. Если солдатик не врал, они все были богатые. Они играли в бедных, они рядились, сотворяли карнавал. Я, хлебнувшая вдосталь бедности и скорби, тянувшая на площадях руку за копейкой, знала хорошо, как тяжка и невыносима правда, как хрипнет глотка, когда надо разлепить губы и вытолкнуть просьбу, прощение, милость, пощаду. Моя просьба часто звучала как милостыня. Я собой, своей душой и любовью, подавала идущему мимо; а ему казалось, что это он мне подает, что он меня облагодетельствовал. Я, бедная, сидела у его ног, и он, прохожий, глядел на меня сверху вниз; это давало ему повод думать о власти надо мной. Он откупался от страшной правды монетой. А эти люди, Выкинутые? Здесь? От кого откупаются они беспощадной игрой в нищих и изгоев? От самих себя?..

Прямо на полу были разожжены костры. Ненастоящий огонь? Бутафорские красные тряпки?.. Подошла ближе и чуть не обожгла босую ступню. Правдивее пламени нельзя было придумать. Распатланная старуха сидела близ костра, ворошила угли и головешки, ворчала глухо. Я осмотрелась. Многие были в масках. Маски словно налипли на лица, приросли. Кое-кто вздернул маску на темечко, как это сделал человек-медведь, кто-то повесил на грудь, раскачиваться на тесемках. Поперек чердачной стены висел красный транспарант. На нем было намалевано белой малярной краской:

НАМ ДАЛ МОГОЛ СТАЛЬНЫЕ РУКИ-КРЫЛЬЯ

Я присмотрелась. Из-под бархатных складок, из-под балахонов и атласных вихрей там и сям виднелись железные суставы. Деревянные плашки. Жестяные и картонные кресты и скрепы. Марлевые и полотняные перепонки. У них у всех, у всего народа, рассевшегося перед самодельными опасными кострищами внутри дома-корабля, были огромные ненастоящее крылья. Сидел и молчал крылатый народ, выродки, ублюдки и бастарды в бархатах и шелках. Выжидательно смотрел на вновь прибывших. В глазах людей я увидела перевернутый мир.

— Что вам надо? — сурово спросил мужик в длинном красном хитоне, вставший навстречу нам из-за костра.

— А мы вам нужны? — не растерялся мой солдатик и воздел автомат над головой. — Мои пули — ваши! Моя жизнь — ваша! Та — надоела! Хуже горькой редьки! Гибель-то все равно одна! Хоть на Зимней Войне, хоть на Летней! Воевать, так одному, самому, выкинутому, с Выкинутыми За Борт! Жить — так жить, уписывать жратву за обе щеки! Помирать — так знаменито! Со скандалом! Чтобы потом сто лет спустя все про тебя говорили, говорили!..