— Может, в этих бумагах вся наша недоля крестьянская упрятана!

Получив несколько крепких тумаков, лакей всё же ухитрился выбраться из толпы и скрылся за горящим зданием.

— Откуда ты такой взялся? Ты ведь не из наших! Молодец! — сказал пожилой крестьянин, подходя к Жаку.

Пришельца окружили несколько человек, с сочувствием расспрашивая, где он живёт, куда направляется. А узнав, что он из Таверни, осведомились, не собираются ли и в их деревне заявить сеньору о своих правах. Ведь теперь самое время!

Хотя жители Муаньо и надеялись на вмешательство и покровительство короля, они с тревогой ждали, что — пока там ещё разберутся! — успеет нагрянуть полицейская стража. Но она не появлялась. Крестьяне постарше стали увещевать молодых. Пусть-де сгорит башня — эта графская «канцелярия», которая, как кость, застряла в горле у крестьян, но на владения графа, на его имущество замахиваться не следует. И поэтому надо преградить дорогу пожару, чтобы он не перекинулся через галерею в замок.

Голосу «осторожных» вняли «безрассудные». Появились бочки с водой, багры… Графская челядь, которая высыпала в сад, окружавший замок, и глядела со страхом на происходящее, но огня тушить не смела, теперь бросилась на помощь добровольным пожарным.

О Жаке тотчас позабыли. Впрочем, он и сам понимал, что должен уйти в лес. Ведь стража может нагрянуть в любую минуту, и чужак с котомкой за спиной покажется подозрительным. А Жак сейчас не имеет права рисковать: на груди у него бабушкин наказ, И едва ли не важнее тот, который он получил на словах от отца Поля. Но сердце его оставалось с теми, кто посмел вступить в схватку с Декоро.

От односельчан Жак много слыхал о том, что по всей Франции бунтуют крестьяне: где подожгли барский замок, где закидали камнями сборщика налогов, а где самовольно отобрали полосу земли. С особенным ожесточением уничтожали крестьяне пергамента, в которых были записаны права феодалов на землю.

Обычно бунтовщиков приводили к повиновению оружием, а зачинщиков сажали в тюрьмы, и следа их потом нельзя было доискаться… Но в последнее время, говорил отец Поль, слишком громок стал крестьянский ропот, слишком часты крестьянские бунты, чтобы так просто было с ними справиться. Да и расправы за «бунт» не так жестоки.

«Вот и в Таверни у нас не лучше, — думал Жак. — Никто не наедается досыта, земли мало, она не родит. Уж наверное наш сеньор не уступит в жестокости и самодурстве этому самому Декоро, а вот не смеем мы на него замахнуться!»

Размышляя так, Жак выбрал удобное местечко и улёгся под мощным дубом с густой кроной. Но заснул не скоро, несмотря на усталость. В голове вертелись мысли, перегоняя одна другую. С бабушкиным наказом просто — всё написано. А вот как быть с поручением отца Поля? Так или иначе, Жак должен найти следы Фирмена… Узнать о судьбе человека, который стал родным и близким, которым Жак гордился, хоть никогда его и не видал… Вспомнил Жак прощанье с родными. Маленькая сестрёнка Клементина попросила: «Привези из Парижа сахар!», а братец Диди только сказал: «Хлеба! Много хлеба!» И в глазах у него был голодный блеск. Жак хорошо его знал. Ведь ребят не накормишь виноградом и морковью. Они всегда просят хлеба! А где возьмёшь хлеба на всех? Жак повернулся на другой бок, устроился поудобнее. Сын соседа, Жюль, его однолеток, посоветовал ему, прощаясь: «Смотри, держись, Жак, не женись на парижанке. Они все ветреные и хитрющие — не заметишь, как вокруг пальца обведут. — А потом прибавил, краснея: — Но зато… красивые!» Покраснел и Жак, сконфузился и ответил грубовато: «Жениться не собираюсь! Вот ещё!» Почему-то вспоминался теперь и этот разговор, о котором он тогда сразу же забыл. И сквозь все раздумья и воспоминания настойчиво пробивалась мысль: «Одолеют ли крестьяне графа Декоро или он опять возьмёт над ними верх? Чем это может кончиться?» Сон всё не приходил. Только когда на небе показалась узкая полоска зари, Жак погрузился в глубокий, тяжёлый сон без сновидений.

В Париж Жак приехал не один. В пути, продолжавшемся очень долго, он неожиданно обрёл товарища.

Знакомство завязалось в дилижансе.

Жаку дилижанс казался неслыханной роскошью. Шутка ли, проезд стоил шестнадцать су [7] каждое лье. [8] А от Труа до Парижа было не более и не менее, как тридцать пять лье.

Вот почему, когда он увидел огромную, громоздкую карету с большущими колёсами и впряжённой в неё шестёркой разномастных лошадей, всю увешанную сзади и с боков различным багажом, Жак почувствовал уважение к невиданному экипажу, словно тот был частью самого Парижа. Он протиснулся со своим небольшим тюком в двери дилижанса, но грубые окрики пассажиров, которым он, продвигаясь по узкому проходу, поневоле наступал на ноги, чуть не заставили его отступить. Однако раздумывать было некогда, и Жак плюхнулся на свободное место.

Кучер в обшитой серебряными галунами куртке и в красном жилете, исполнявший одновременно роль кондуктора, быстро пересчитал путешественников, проверил их билеты. Вскочив на правую переднюю лошадь, он дал знак второму извозчику, сидевшему на облучке. Тот вытянул лошадей длиннющим бичом, и дилижанс, подпрыгивая, с грохотом покатил по ухабистой, изрытой колдобинами дороге. Сначала у Жака закружилась голова от оглушительного грохота колёс, а тут ещё цепи, которыми был подвязан багаж, не переставая скрипели. Но мало-помалу Жак освоился и огляделся.

Справа от него сидела худенькая старушка с корзинками, баульчиками, саквояжами и огромным ридикюлем, заслонявшим от Жака её лицо, слева — молодой парень в городском платье. Парень сидел, совсем съёжившись, потому что по другую сторону от него поместился плотный мужчина, дворянин, как про себя определил его Жак. Ручного багажа у дворянина не было, но зато он держал большую клетку с зелёным попугаем. Дворянин был явно из небогатых: такие не владеют собственными каретами, на своей земле не сидят, зато спеси у них хоть отбавляй. Особенно, когда им приходится сталкиваться с простолюдинами. Они ими гнушаются, их презирают. Но что поделать, если карман не позволяет избегать тесного с ними общения!