– Уф, теперь, кажется, поедем, – поднялась Бианка. – Вы поможете мне с моими баулами? Я их сюда еле дотащила. Тут мои костюмы. Мне тоже выступать, как и Марте. Только в Барселоне.

Бианка оказалась высокой и стройной. На ней были тонкий свитер и цветное трико. Волосы у нее были черные, прямые и на вид жесткие. Втроем мы подошли к освещенному составу. Я нес два баула Бианки.

– Я вон там, – кивнула она на предпоследний вагон.

– У меня крыша едет, – сказала Марта. – Они сунули мину под наш вагон...

– Все хорошо, – сказала Бианка. – Теперь все хорошо. Встретимся в баре, выпьем за то, что мы живы. За наше знакомство. – На свету она оказалась смуглой.

Я помог ей разместить баулы и пошел в свой вагон.

– Встретимся в баре, – сказала Бианка мне вслед.

Я сел на свое место и закрыл глаза. Мой сосед исчез.

Возможно, для безопасности перебрался в другой вагон. Платформа неслышно потекла назад. Мы опаздываем на два с половиной часа, значит – приедем около трех ночи, если не подорвемся. Бедная Кармен... Интересно, почему они решили, что это единственная мина? Я попытался расслабиться, но без особого успеха.

Поезд неслышно вошел в респектабельный вокзал Сарагосы. Мимо меня прошла к выходу Марта, волоча за собой рюкзак. Ее ягодицы играли, как ядра в руках у циркового силача. В дверях она обернулась и махнула мне рукой. Я кивнул в ответ.

После Сарагосы народу в вагонах почти не осталось, большинство посчитало за лучшее выйти, чем еще два часа испытывать судьбу. На их месте я бы тоже вышел, но в Барселоне меня ждала Кармен. В Сарагосе меня никто не ждал. Я встал, взял свою сумку и пошел в бар. Бианка в наш вагон так и не заглянула, хотя я почему-то ждал ее. Чувство опасности объединяет, а безопасности – разъединяет. Надо выпить за безопасность движения разъединенных душ. В баре Бианки тоже не было, а одному мне пить не хотелось. Я прошел еще один полупустой вагон, открыл двери в следующий и в салоне увидел ее. По телевизору крутили американский мюзикл, и она сидела с наушниками. Что у американцев получается – так это мюзиклы. Тут они всем дадут сто очков вперед. Впрочем, «Иисуса Христа» и «Кошек» написал англичанин. Англичане ставят себя выше американцев. Но это неважно. Бианка увидела меня и улыбнулась, кивнув на кресло рядом с собой. В ее вагоне вообще было пусто – только по парочке впереди и сзади. Я подошел и сел. Бианка сняла наушники.

– Хороший фильм, – сказал я. – Я его не видел, но музыку знаю. До-ре-ми... До-ре-ми... Ты слушай, я посижу и пойду.

– Я его сто раз видела, – сказала Бианка. – Лучше поговорим.

– Может, пойдем в бар?

– Может. Так ты правда путешествуешь по Испании? А где ты еще был?

– Нигде. Вру... был. Во Франции был, в Германии...

– У меня отец немец, – сказала Бианка. – Отец немец, а мать индианка.

– Теперь все понятно, – сказал я. – А то я гадаю, на кого ты похожа... Так твои предки индейцы?

– По матери.

– А у меня испанцы. По отцу. Я думал, у нас с тобой ничего общего, а оказывается, мои предки воевали с твоими. Поэтому мы и встретились. Чтобы заключить мировую.

– Мне это нравится, – сказала Бианка и переместилась в кресле, чтобы удобней на меня смотреть. У нее были узенькие бедра, в кресле им было просторно. – Ты веришь в переселение душ?

– Не знаю.

– А я верю. Наши предки – это мы сами. Мы вечны. Я знаю, что я уже была. Я знаю, что в другой жизни я была любовницей Распутина, мне было восемнадцать лет. Это я его убила.

– Распутина убил Феликс Юсупов. А Распутин хотел его жену – Ирину Юсупову, красавицу.

– Я была Ириной Юсуповой.

– А сейчас ты танцовщица?

– Да. В варьете. Но я не танцую, я хожу – гарцую. Надеваю перья и гарцую. Могу тебе показать. В этих баулах все мои наряды.

Она встала, чтобы достать сверху одну из своих сумок, и коснулась меня стройным бедром.

– Вот смотри! – Бианка стала дергать «молнию» сумки своими худыми длинными наманикюренными пальцами. Кисти у нее были сухие – кисти тридцатилетней женщины. В сумке была куча-мала из тряпок, перьев, коробочек с гримом и фотографий.

– Это я! – выгребла она одну из еще не очень помятых цветных фотокарточек. – Это я на сцене. А это она, – вонзила она наманикюренный ноготь в свою соседку, дебелую, сильно разрисованную блондинку, тоже в перьях.

– Кто?

– Любовница моего дружка. Разве она лучше меня?

– Нет, – покачал я головой. – Ты лучше.

– Он ничего не понимает. Он изменяет мне с этой бледной коровой. Что мне делать? Я не знаю, что мне делать...

– Измени ему тоже.

– Ты прав. Я ему изменю. Он свинья. Но я его люблю. Правда, я лучше?

– Гораздо.

– А ты мне нравишься.

– Ты мне тоже.

– Ты правда не шпион?

– Правда.

– А кто ты?

– Поэт. В свободное от работы время.

– Ты похож на поэта.

– В России все сочиняют.

– Прочти что-нибудь.

Я прочел ей из Гамлета: «Тo be or not to be...»

– А свое?

– Я пишу по-русски.

– Прочти.

Я прочел: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты...».

– Красиво. Я хочу побывать в России. У вас есть варьете?