– Это… это что – рыбьи яйца? – только и смог выдавить из себя пораженный Батен.

На несколько мгновений в пещере воцарилась просто-таки гробовая тишина, нарушаемая лишь шелестением ветерка снаружи. А затем ее взорвал шквал дружного, ничем не сдерживаемого хохота трех здоровых мужских глоток.

Это был даже не хохот – нечто большее. Здоровенный Волантис, согнувшись в три погибели, уткнулся лицом в собственные колени и колотил себя ручищами по бритому черепу; из-под его тела доносились ни с чем не сравнимые периодически повторяющиеся взрыкивания – так, наверное, мог икать медведь. У Груса изо рта при первом приступе смеха вылетел изрядный кусок непрожеванной лепешки и, пролетев несколько ярдов, плюхнулся перед сидевшим в своем углу страшным Тхором; сам же Грус мелко содрогался всем телом и ржал так, что под невысокими сводами пещерки родилось неожиданное эхо и испуганно заметалось под тесными сводами. Мергус смеялся от всей души, запрокинув голову и прикрыв лицо растопыренной пятерней; его торчащий вверх кадык непрестанно судорожно двигался. Смеялся даже все это время не подававший признаков жизни из-под своего кожистого шалашика Тхор; он, видимо, дремал там, укрывшись крыльями, и потревоженный незнакомыми звуками спросонья растопырился, готовясь к отражению неведомой опасности, но не обнаружив таковой, присоединился к общему веселью, негромко и низко поухивая и не забывая при этом подгребать к себе извергнутый Грусом кусок лепешки.

Батен смотрел на них и ничего не понимал. Неужели его простой вопрос вызвал эту вакханалию веселья? Ну да, конечно, для них рыбьи яйца не могли быть таким уж деликатесом – это естественно: они ведь поморники, и рыба во всех проявлениях для них была пищей обыкновенной. Тогда как в Империи она стоила приличные деньги и позволить себе те же рыбьи яйца мог далеко не каждый и далеко не каждый день. Что же тут смешного, если он был удивлен, обнаружив столь редкий деликатес в будничном ужине простых золотарей? Не заржал же он, увидав золотарей в шелках! Хотя смех вышел бы горьким: у вас золотари в шелках, а у меня рваные поддевки от деда…

– Ну ты и насмешил, парень, – отсмеявшись, сквозь не унимающуюся медвежью икоту, проговорил наконец Волантис. – Рыбьи, понимаешь, яйца. Сколько лет живу и на взморье сколько был, а рыб с яйцами ни разу не видывал.

– Это они так икру называют, – весело пояснил Грус. – Я от торгашей слышал. Вроде как рыбы яйца откладывают, на манер птиц или там драконов. – И он опять засмеялся, на сей раз просто, без эха.

– А между прочим, они не так уж и не правы, – серьезно сказал Мергус. – Яйцами, если уж на то пошло, икра, по сути, и является. Все то же самое: оболочка, зародыш, питательная среда. Любой зародыш – яйцо. Даже говорят так: «аб ово» – «из яйца», значит.

– Это по-каковски? – полюбопытствовал Грус.

– А кто его знает, – пожал плечами Мергус. – Это я от Аркнастра слышал.

– А-а-а, – протянул Грус и замолчал.

– Эй, кто там помянул Аркнастра к ночи? – прикрикнул на них Волантис. – Посмеялись, и будя. Спать уж пора, а мы еще не поужинали.

Доужинывали в молчании. Батен старался есть скромно. Хотя лепешку с деликатесной «икрой» он умял с огромным аппетитом, но от добавки, предложенной Грусом, все же отказался. Зато с удовольствием съел несколько кусков похожей на мясо пропеченной в овощах рыбы. Вкус ее был необычен, но прян и вызывал желание есть еще и еще.

Сразу после ужина, остатки которого употребил Тхор, Мергус стал укладываться спать, а золотари вышли подышать свежим воздухом. Батен вышел следом за ними.

За порогом пещерки оказалась узкая, не шире полуярда площадка-карниз, незаметно переходящая в наклонную тропинку. Вверх и вниз вдоль карниза стены в камень были вбиты металлические колышки с кольцами, сквозь которые была протянута тонкая бечевка. Концы ее уходили в обе стороны и исчезали в сгустившемся полумраке. Батен решил, что это страховочный леер, служивший, чтобы проходящие по тропе не свалились в пропасть, которая на его счастье лишь угадывалась внизу, но видна не была. Батена так и тянуло заглянуть туда, за край площадки, но он не рискнул. Зато оба золотаря преспокойно уселись на край, свесив ноги во тьму, и покуривали, ведя неспешный разговор о своем. Батен почти не прислушивался к нему. Несмотря на свежий ветерок и то, что он таки просто насмерть вцепился в скользкие перильца-леера, его едва не подташнивало и покачивало, словно на лодке.

– Что, страшновато с непривычки? – обернувшись к нему, сказал Грус.

– Да нет, ничего, – выдавил из себя Батен.

– Ты, парень, не стесняйся, держись покрепче за землю, – ободрил его Грус.

А Волантис прибавил:

– Не бери с нас пример. Нам можно, а тебе еще нельзя.

– Вы думаете, что я должен начинать привыкать? – спросил Батен, уловив интонацию золотаря.

– А ты как полагаешь? – вопросом на вопрос ответил тот. – Не собираешься же ты возвращаться наверх? Нет, милый, ничего не выйдет. Туда, – он потыкал трубкой тьму у себя над головой, – тебе больше пути нет. Ты, парень, теперь такой же рыбоед, как и мы. Так что, хочешь – не хочешь, а привыкать придется.

«А в самом деле, что мне там, наверху? – подумал Батен с горечью. – Что связывает меня с Империей?»

Дом? Так он туда никогда не попадет из своей ссылки; есть, конечно, надежда, но слишком слабая, что будет когда-нибудь амнистия или его помилуют за какие-нибудь заслуги. Но скорее всего прибыть в родной Шеат ему предстоит лет эдак через тридцать в деревянном мундире без знаков различия; если просто не закопают где-нибудь тут же. Жены у него тоже, можно сказать, нет – или скоро не будет. Детей, слава Небесам, тоже… А все остальные прочие – родня, сослуживцы, знакомцы – просто не в счет… Так что? Долг и долги? Но с долгами он рассчитался, а свой главный долг исполнял честно и достойно, так что тут ему стыдиться было нечего.

Вот и получается, что куда ни кинь – ничего его с прежней жизнью не связывает.

Значит, надо начинать новую. Но как?

– Наверное, вы правы, – произнес наконец Батен. – Но как мне это сделать?

– Вот это, парень, другой разговор, – одобрительно сказал Волантис. Он ловко поднялся на ноги, хрустко потянулся могучим телом и, выбив трубку о вбитый в стену колышек, сунул ее и кисет куда-то под свою белую рубаху. – Это-то мы завтра с утречка и обсудим. А сейчас – спать, всем спать!