Однажды в город, неподалеку от того местечка, где жила Аманда, приехал человек из Московского цирка. По просьбе ее отца он пришел посмотреть на медведя. Гость гаркнул косолапому команды на русском, но тот даже ухом не повел и в конце концов перевернулся на своем коврике и заснул.

– Этот драный медведь не поддается дрессировке, – пожаловался гость из советского цирка. – Честно говоря, потому-то мы его и продали.

В то лето самым грандиозным проектом Аманды стало создание Оранжереи Бабочек. Поскольку у многих мотыльков очень короткий срок жизни, обитатели этого новоиспеченного учреждения постоянно менялись.

У подножия водопада Аманда построила шалаш из ивовых прутьев и черного войлока. Внутри она набросала горы мягких цветастых подушек и, раздевшись до трусиков и бисерных бус племени Черноногих, впала в транс.

– Я определю, как можно продлить жизнь бабочек, – объявила она перед этим.

Однако пробудившись через час, Аманда улыбнулась загадочной улыбкой.

– Жизнь бабочки длится ровно столько, сколько необходимо, – сообщила она.

Стоял нежный, напоенный солнечным светом октябрьский день, когда кажется, будто мир состоит из причудливой смеси шалфея, полированной меди и персикового бренди. Отец Аманды, отдуваясь, направился пешком по опавшей листве, репейнику и беличьим следам прямиком к горе Бау-Вау. Здесь в устье пещеры, в которой обитали полчища летучих мышей, он и увидел свою дочь, которая о чем-то негромко и ласково беседовала с Придурком.

Отец испытал противоречивые чувства: и облегчение, и удивление.

– Ты жутко простыла, Аманда, – проворчал он. – Я-то думал, что ты уехала в город к доктору, однако мне сказали, что слышали в лесу рев твоего мотоцикла.

– Я пришла сюда повидаться с Ба-Ба, – ответила отцу Аманда. – Он открыл мне тайные значения моей лихорадки и глубинный смысл моего чихания.

– Когда болеешь, разумнее всего обратиться к врачу, – настаивал отец.

Аманда одарила отца любящей улыбкой и, замолчав, продолжила вышивать на своем плаще дракона.

Покраснев, Придурок встал на ноги и, почтительно сняв с головы видавший виды серый берет, уставился себе под ноги.

– Логика дает человеку то, что ему нужно, – заикаясь, пробормотал он. – Волшебство дарит ему то, чего ему недостает.

Проснувшись однажды утром после безумной грозы, Аманда обнаружила у себя на ладони странную надпись, одно-единственное «слово», начертанное буквами какого-то неизвестного алфавита.

Все время, пока она выполняла упражнения йоги, пока завтракала в садовом павильоне-пагоде вареной лососиной и клубникой со сливками, пока занималась астрологическими вычислениями на берегу ручья, она продолжала размышлять над таинственной надписью. Она анализировала ее, весело кувыркаясь вместе со своим младенцем на траве, напряженно думала о ней за обедом из лягушачьих лапок и кокосового молока, и даже днем, когда кружила по водам озера в своей оранжево-фиолетовой лодке и в ее голове звучал хор восьми пейотовых «кнопочек», [1] она зондировала эту тайну – хотя, по правде говоря, надпись стала казаться ей скорее забавной, нежели таинственной.

На следующий день – надпись по-прежнему оставалась у нее на руке – она провела изыскания в Библиотеке Антропологических Устремлений. Тщетно. Она отправила фотокопии загадочной надписи молодым еврейским ученым, которые были влюблены в нее. Она двенадцать раз пыталась расшифровать ее во время транса. Письма с мольбой о помощи написала она в Министерство Эзотерических Знаний, в Отдел Древних Ощущений.

Она так никогда и не узнала, что означает эта надпись, хотя много лет спустя как-то вечером в армянском ресторане один очень старый музыкант только раз глянул на ее ладонь, протянул Аманде тяжелый железный ключ и убежал через пожарный вход.

– А во что ты веришь? – строго спросил у Аманды приходский священник.

Аманда оторвала взгляд от хитиновой скорлупки какого-то жука, на которую она акварелью наносила миниатюрное изображение.

– Я верю в рождение, совокупление и смерть, – ответила она. – Совокупление состоит из рождения и смерти, а смерть – это всего лишь форма рождения. В любом случае я родилась девятнадцать лет назад. Когда-нибудь я умру. Сегодня я скорее всего буду совокупляться.

Так и случилось.

Рождение, совокупление и смерть. Прекрасно. Однако, по правде говоря, было еще две вещи, в которые Аманда твердо верила. А именно: волшебство и свобода.

Только вера в волшебство могла объяснить природу ее татуировок. Не будь Аманда действительно свободной женщиной, она бы ни за что не согласилась покрыть себя татуировками – в такой манере и на такой части тела.

– Хотя в мире существует сто пятьдесят тысяч видов бабочек и мотыльков, в Соединенных Штатах можно обнаружить лишь двенадцать тысяч видов. Это слишком мало.

На берегу ручья Аманда самым серьезным образом беседовала с компанией, состоявшей из мадам Линкольн Роуз Гуди, библиотекаря и натуралиста, Молнии Дымовой Трубы, старого знахаря из племени апачей, провидца-торчка Ба-Ба (обитатели городка прозвали его Придурком), ее младенца-сына, двух собак, циркового медведя, черепахи, а также Станислава, семнадцатилетнего польского князя в изгнании и одновременно певца, исполнителя рок-н-ролла, который в настоящее время за ней ухаживал.

Угостив своих друзей печеньем из желудевой муки, козьим сыром, джемом из крыжовника и напоив их мятным чаем со льдом, Аманда восседала в позе лотоса на пеньке; остальные расположились на траве у ее ног. На ней была блузка в стиле «фолк», кружевные трусики и бисерные бусы племени Черноногих. Как я уже говорил, разговор она вела в самой что ни на есть серьезной манере.