– Ну-ну, – мужественно сказал Адька. – Я тоже скоро уеду. Уеду куда-нибудь деньги мотать.

– Зачем мотать? – сказала Лариса. – У меня никогда денег не было, и я не знаю, как их мотать.

– Ну, конечно, – сказал Адька. – Платье на тебе модерн и все прочее.

– Я это платье сама сшила. А чтоб туфли купить, два месяца голодом сидела. Ты когда-нибудь голодом сидел в физкультурном институте?

– Физкультура для женщины – вредная профессия, – сказал Адька. – Стареют женщины быстро.

– Я не постарею. Я за собой слежу очень. Я хочу долго красивой быть.

– Говорят, бездельничать надо больше. И на диете сидеть, тогда до пятидесяти лет семнадцатилетней будешь.

– Мне бездельничать нельзя. Я с седьмого класса работаю, с седьмого класса себя кормлю и одеваю.

– Ларка! – донесся крик из-за забора. – С кем ты там?

– Мать, – прошептала Лариса. – Всегда меня караулит. Иду! – сказала он громко.

– Ладно, – сказал Адька. – Я пойду. Счастливо отдохнуть в палатке.

Адька стал подниматься вверх по щербатому булыжному переулку, но потом передумал и пошел вниз к Кубани. Саманные домики кончились. Адька прошел в темноту через какую-то свалку и очутился в стене ивняка. Ивняк скрывал реку, тропинки в темноте тоже не было видно, но теперь Адька почувствовал себя на месте, почти как в тайге, и, забыв, про чешский костюм, стал продираться сквозь кусты; он знал точно, что он потеряет в темноте тропинки и направления. Перед рекой шла широкая глинистая отмель. Свет луны отражался в воде, и от луны и этого отраженного света было совсем светло. Адька засучил брюки и стал пробираться к коде. Оторванная подметка шлепала по мокрой глине. У самой воды лежало несколько выкинутых недавним паводком коряг. В пачке осталась только одна сигарета. Адька закурил ее, сел на корягу и стал смотреть на воду. Он вспоминал, как напутствовал его Колька Бабюк, недавно переведенный к ним из другой партии. «Бабов надо брать поэзией», – говорил циник Бабюк.

На душе у Адьки было муторно, и он презирал себя.

Из-за поворота, тихо свистя подвесным мотором, вышла большая остроносая лодка. «Москва», – машинально определил Адька марку мотора. – Отрегулирован хорошо моторчик».

Лодка медленно шла навстречу течению и вдруг повернула к тому месту, где сидел Адька.

– Спички есть? – спросил человек у мотора.

– Есть, – сказал Адька, – курева нет. Человек поднял голенища высоких резиновых сапог и вылез из лодки.

– Забыл, понимаешь, спички дома, – сказал он. – На, покури рентгеновских.

Он протянул Адьке пачку «Прибоя». Они закурили.

– Я их рентгеновскими зову, все нутро просвечивают, – сказал человек. – А тебя я знаю. Ты у одного пенсионера живешь. У дружка, что ли? Вы с ним в подвальчик заходили, я там был, помнишь?

– Помню, – сказал Адька.

Он вспомнил небритого коричневого мужика в ковбойке, которого видел позавчера в винном подвальчике.

– Ты заходи на рынок, – сказал браконьер. – Угощу красючком, или, по-культурному, осетриной, если повезет сегодня. Три Копейки моя кличка.

– Зайду, – сказал Адька. – Обязательно.

Он отдал спички, потом помог столкнуть лодку.

Мотор завелся с первого же краткого рывка, и лодка пошла по серебряной воде, черная, остроносая, бесшумная. Все это напоминало какую-то контрабандистскую чертовщину.

Город утонул в непроницаемой тьме, и только главная улица наверху светилась огнями редких фонарей. Собаки тоже, видно, спали, тяжелая тишина висела над спящими домами, тишина и запах деревьев.

Колумбыч не спал. Он сидел на крылечке и курил трубку. Трубку Колумбыч курил только в ответственные или особо блаженные минуты жизни. Адька не знал, какая причина сейчас заставила Колумбыча ухватиться за «Золотое руно».

– Ты где шляешься? – спросил Колумбыч. – Я полгорода обегал, тебя искал.

– А чего меня искать, – сказал Адька. – Я на Кубани был.

– Дурак, – сказал Колумбыч. – Он в новом костюме на Кубани сомов ловил.

– Ловил, – упрямо сказал Адька. – Смотри, мне сом подметку оторвал.

– Подрался?

– Повода не было.

– А здесь без повода. Здесь ребята острые, приезжих не любят. Особенно, если девчонка вмешается. Я тебя по канавам искал – думал: лежишь и истекаешь кровью.

– Это ты у меня сейчас начнешь истекать кровью, – буркнул Адька.

Они отмыли в тазу Адькины брюки и ботинки.

– Лавсан, – сказал Адька. – Роскошная вещь. Повесим, и завтра будут новые, глаженые штаны. А ботинки придется в мастерскую.

– Какая к дьяволу мастерская, – сказал Колумбыч, – неси полено.

Пока Колумбыч пришлепывал молотком подметку, Адька переоделся в свои замызганные техасы, старую ковбойку и почувствовал себя человеком. «Мужская компания, – подумал он, – лучшее общество. Без причесок и выкрутасов».

– Отчего, Колумбыч, средь мужиков себя лучше чувствуешь?