В течение нескольких часов тело содрогалось в конвульсиях, словно сквозь него пропускали электрический ток. О чем думал в эти часы Юра — одному Богу известно. Утром он пошел сдаваться в милицию.

В Печерском райотделе внутренних дел города Киева, куда пришел Юра, дежурный мент радостно заулыбался, похлопав каменщика по плечу:

— Не переживай, девок у тебя будет много — вся жизнь впереди, а то, что сам пришел, — эх, все бы так!..

Слегка пожурив парня, дежурный посоветовал ему зайти попозже, после того, как они сдадут смену. Почеловечески его можно было понять: ну кому хочется в конце рабочего дня исписывать горы бумаги, выезжать на место происшествия, допрашивать, разбираться?.. Юра так и сделал, как ему посоветовали. Съездил на пару дней в село, а по возвращении в Киев, не заходя домой, пошел в милицию, предусмотрительно прихватив с собой теплые вещи. Вот так Юра и очутился в нашей камере, с удивлением обнаружив, что тюрьма вовсе не такая, как её показывают по телевизору.

Внешне поведение Юры мало чем отличалось от поведения остальных арестантов. Он охотно рассказывал, как ездил на заработки в Подмосковье, шутил… Не скулил, как другие. Только вот иногда задавал странные вопросы, обращенные то ли к сокамерникам, то ли к самому себе. Однажды утром он спросил у соседа по нарам:

— Как ты думаешь, она там меня ждет?

Усыпанный с головы до ног яркорыжими веснушками, не в меру подвижный Жора, предпочитающий ходить в гости через форточку, когда хозяев нет дома, вытащил зубную щетку изо рта:

— Да ты гонишь, братуха. Она в земной жизни гуляла налевонаправо, а ты хочешь, чтобы такая на том свете берегла себя для тебя?

— Я не гоню. Гонят дерьмо по трубам, — оскорбился каменщик, поджав упрямые губы. — Нет, ждет. Мы сегодня с ней всю ночь говорили.

Жорик прополоскал рот и аккуратно упрятал зубную щетку обратно в пенал:

— Юрок, как развестись с женой в земной жизни ты придумал, а вот как вы будете разводиться на небесах, когда сойдетесь поновой? На облакахто топора нет. Хехе…

В десять утра Жорика заказали без вещей, и он ушел на следственку знакомиться с делом. Около одиннадцати Юра полез вешать веревку, как мы думали, для сушки белья, а в результате завис на ней сам. До сих пор удивляюсь, как самодельная веревка выдержала такой большой вес, тем более, что Юра сиганул в петлю с верхней нары, к тому же с разбега. Я обернулся, услышав едва различимый, странный и неприятный звук, словно ктото сломал карандаш, зажав его между пальцами. Оказалось, это хрустнули Юркины позвонки.

Больше всех расстроился, как всегда, Жора, вернувшийся в камеру, когда Юру уже унесли и всех заказали с вещами.

— Вот так — ни с того, ни с сего, не попрощавшись… — Жора задыхался от возмущения. — Почему мне так не везет? Как сидеть, так мне, а как чтото интересное происходит, так всегда без меня!..

Камеру разбросали. В некотором смысле мне повезло — я переехал в другую хату вместе с Григорием Степановичем, известным финансистом лет шестидесяти, чье материальное благополучие многим не давало спокойно спать. Дядя Гриша оказался на редкость проницательным человеком. Он словно прочитал мои мысли:

— У каждого своя дорога домой. Он сделал свой выбор, мы сделали свой. Нужно держаться.

Я это и так понимал. Выйти на свободу с наименьшими потерями, со здоровой психикой и в отменной физической форме — вот задача, которая стояла передо мной. Юре тюрьма не понравилась, и он своего добился — покинул тюремную территорию. Как бы там ни было, а он уже на свободе.

Я сидел на нарах, медленно перебирая четки, сделанные из тюремного хлеба, и напряженно думал, всматриваясь в лица сокамерников. Неужели всем нам суждено вот так, как Юра, покинуть тюремные стены?

Слова дяди Гриши вывели меня из оцепенения. Я четко осознал — мой путь другой. Суицид — удел людей со сломленной волей или просто больных. Мой путь — это путь жизни вне зависимости от того, что и кто будет меня окружать.

Да, неприятно видеть мертвым того, с кем разговаривал за несколько минут до того, как все случилось. Особенно, когда превращение живого человека в мертвеца происходит у тебя на глазах. Смерть любого живого существа всегда неприятна, и привыкнуть к ней невозможно. Смерть — всегда боль, острая, пронзительная, разрывающая в клочья безмолвным криком барабанные перепонки. Абстрактные размышления о том, что смерть является неотъемлемой частью жизни, в реальности оказываются совершенно бесполезны, когда видишь её перед собой.

За тюремной решеткой нервы натянуты до предела. Любое неосторожное слово или действие может привести к взрыву среди заключенных. Что уж говорить, когда ктолибо из пассажиров, пусть добровольно, но уходит из жизни… Я видел это и понимал, что не имею права терять контроль над собой, что любая суета выматывает и ослабляет, что нельзя делать непродуманные шаги, а мозг обязан работать четко и ясно. Мне была жизненно необходима хорошо продуманная и, главное, применимая на практике программа выживания в экстремальных условиях тюремного заключения. Как оказалось, ни в тюрьме, ни, тем более, на свободе её не существовало. Каждый действовал интуитивно, периодически разбивая лоб об одни и те же стены, хотя, обладая элементарным пониманием происходящего, этого можно было бы без труда избежать. Выход напрашивался сам собой — раз такой программы нет, значит, нужно её создать самому.