— И куда ваши высокие принципы заведут меня и мою семью? — воскликнул доктор Дайер. — Да, научные принципы важны, но главное для меня — моя семья! Я хочу только одного — получить обратно мою дочь Кэйт. Ее матери плохо. Я не видел улыбок на лицах братьев и сестер Кэйт, не слышал их смеха, с тех пор как она покинула дом. Нам уже и так сильно досталось. Вы отдадите мне машину Расса Меррика, или я должен молить Тима, чтобы он помог мне построить новую?

— Прототип антигравитационной машины уже упакован и готов к отправке. Я прошу об одном: после возвращения Кэйт, мистера Скокка и, надеюсь, Питера — уничтожьте машину.

— Анита! Значит, вы согласны?

— Я не чудовище, Эндрю, и видела вас с Кэйт. Я надеялась, без всяких на то оснований, что она сама вернется. Конечно, я понимаю — уничтожение второй машины не остановит исследований, но замедлит их. Эта передышка даст мне возможность организовать кампанию под названием «Мы-против-путешествий-во-времени». И поверьте, большинство будет на моей стороне. Очень надеюсь, что мы сможем отправить вас на прототипе в 1763 год. Пространство истории слишком велико, в нем можно и затеряться.

В эту ночь доктор Пирретти спала плохо. Она просыпалась множество раз с ощущением, что зловещий перст судьбы указывает ей поднять тревогу, пока еще не слишком поздно. На рассвете она окончательно проснулась. Спустила ноги на пол и села на краешке кровати, вцепившись в матрас. Голова наполнилась суматохой мимолетных звуков, которые дразнили ее и отказывались утихомириться. Прижав руки к ушам, она покачала головой из стороны в сторону, отчаянно желая, чтобы ее оставили в покое. И вдруг замерла, глаза широко открылись от удивления и внезапно пришедшего понимания. Она зажгла лампочку около кровати и открыла ящик, где хранились карандаши и блокнот. Нацарапав в блокноте пару предложений, доктор Пирретти снова легла, на лице промелькнула загадочная улыбка, будто она испытала какое-то облегчение. «Откуда я знаю все это? И все же теперь я знаю…»

Наутро она решила поехать за антигравитационной машиной и заказала билет на самолет в Манчестер.

Маркиза де Монферон нанимала в лучшей части Голден-Сквера узкий, из красного кирпича дом в шесть этажей, с голландским фронтоном. Это был весьма привлекательный район Лондона, хотя не столь модный, как в прошлые годы. Сквер был достаточно удален от суматохи главных улиц и мог считаться мирным и спокойным местом, однако таковым не был. Дети играли с обручами, бегали собачонки, а непрерывная череда карет и переносных кресел доставляла или увозила состоятельных горожан.

Наемная карета уехала, оставив компанию перед высокой черной лакированной дверью, которая напомнила Кэйт дверь дома номер десять на Даунинг-стрит. Молоточек у двери был необычен для лондонских домов: это была рука леди в браслете, который выглядывал из-под оборки манжеты. Питер энергично постучал, и все стали ждать ответа. Кэйт немного нервничала: предстоит встреча с семьей французских аристократов, а ведь известно, что сейчас происходит по другую сторону Английского канала. Что нужно сказать? «Я ужасно сожалею о том, что произошла Французская революция, но, возможно, вы могли бы быть несколько добрее к крестьянам?»

Входная дверь открылась, и крохотный лакей взял записку, которую Питер адресовал маркизу де Монферон. Вскоре лакей вернулся и пригласил всех в холл.

— Пожалуйста, входите, — сказал он и повел их по винтовой лестнице в комнату на втором этаже, большие окна которой смотрели на Голден-Сквер, — мадам немедленно выйдет к вам.

По сравнению с простой меблировкой дома на Линкольн-Инн-Филдс резиденция Монферонов была нарядной, разукрашенной в самом пышном стиле. Хотя, подумала Кэйт, любопытно, почему в доме так сильно пахнет рыбой? Кэйт сидела в золоченом кресле, обитом роскошным шелком, розовым, как цветы вишни, и чувствовала себя как-то неловко, чуть ли не больной. Конечно, тут и вести себя надо подобающе этой чопорной роскоши, а Кэйт всегда раздражала любая манерность. Ей показалось, что Джошуа, как и она, чувствует себя неуютно. Он все время нервничает, подумала она. И правда, Питер постоянно то скрещивал, то расставлял ноги и крутил пуговицы на жилете, как будто в присутствии отца забыл, что должен вести себя сдержанно, по-взрослому. Зато мистер Скокк, откинувшийся в шезлонге перед арочным окном, выглядел истинным джентльменом. Одежда, которую он позаимствовал у Питера, сидела на нем замечательно. Джошуа даже сказал, что эта одежда словно сшита специально для мистера Скокка. Кэйт с радостью приняла предложение Ханны отправиться на Стрэнд и купить там шелковую шаль, которая приукрасила бы ее старомодное платье. Впрочем, Кэйт не особенно беспокоилась о том, что не так-то уж хорошо одета.

Всем хватило времени, чтобы детально изучить комнату, поскольку хозяева дома заставили их ждать полных три четверти часа. Этот маркиз де Монферон должен был бы по заслугам оценить их поведение, подумала Кэйт. Хотя сэр Джозеф и Джошуа полагали, что машину можно починить, она сомневалась, что в восемнадцатом веке кто-нибудь в состоянии отремонтировать такое сложное устройство. С другой стороны, они с отцом Питера из двадцать первого века. И что? Кэйт тяжело вздохнула и стала слегка постукивать ногой по полированному деревянному полу. Она лениво поглядывала на массивное зеркало в позолоченной раме, которое отражало голубое небо и стремительно несущиеся облака; рассматривала картины в глубоких резных рамах, написанные маслом и изображающие нарядных пастушек. Вот бы удивились соседи в Дербишире, которые разводили овец, увидев такие смешные костюмы! Этим надутым пастушкам порхать на балу, а не топать по грязным полям. В комнате была и китайская мебель, покрытая красным и черным лаком. Особенно Кэйт поразил высокий шкаф. Наверняка в нем множество тайничков! Он весь был расписан золотыми пагодами, гористыми пейзажами, свисающими над ручьем деревьями. Так хотелось заглянуть внутрь! Но Кэйт не посмела.

Устав от лицезрения прохожих на Голден-Сквер, мистер Скокк поднялся и стал прохаживаться по комнате. Он остановился и потянулся под великолепной люстрой. У люстры было шесть рожков из стекла и шесть шпилей, хрустальными сталагмитами взмывающих к потолку, все это перемежалось с каскадом грушеобразных хрустальных капель, посылающих лучики радуги по комнате. Руки мистера Скокка столкнулись с люстрой, которая начала раскачиваться, как маятник, и хрустальные капельки затрезвонили, как колокольчики.