Долорес немало заработала на этом блюде: тушеный цыпленок под соусом назывался «Polio de un Hombre Verdadero». Все городские мужчины, кичившиеся своей силой, восприняли этого «Цыпленка для настоящего мужчины» как вызов. Один за другим они появлялись с приятелями и пытались на спор съесть все блюдо, не поморщившись. Те, кому это удавалось, немедленно возносились в элиту мужественности, и часто о ком-то говорили: «Что? Да он не мужчина, он только кусочек съел от Долоресова цыпленка!» или: «Слыхал про Хекторо? Он съел подряд два цыпленка Долорес, не запивая. Мужик!»

Но на самом деле это суровое испытание никому не нравилось, и мужчины подозревали, что Долорес отыскала хитроумный способ над ними поиздеваться. Они стали обходить ресторан стороной, боясь, как бы кто не предложил им потягаться с цыпленком, и потому Долорес устроила шквал экспериментов. Она испробовала «Рыбу с Сорока Дольками Чеснока»: та не имела успеха, да и готовка утомительна, слишком много всего чистить. Долорес попыталась приготовить сладкое блюдо «Месть Женщины»: бычьи яйца, плавающие в подозрительного вида соусе из тапиоки, но выяснилось, что это сезонное блюдо, поскольку бычков кастрируют раз в году. Она изобрела новое творение: маисовая лепешка в несколько слоев с разными, смотря по сезону, наполнителями, и назвала ее «Бокадильо-импровизация»; блюдо имело успех у женщин. Во всем мире признано, что в еде женщины менее прихотливы, чем мужчины, и большие исследователи.

В конце своего периода фантазий Долорес стала подавать традиционную излюбленную еду: picante de polio, arepas, chiles rellenos, carnitas, salpicon и esquites, [21] но в заключение нельзя не упомянуть главный финальный эксперимент – frijoles refritos. [22] Долорес обнаружила, что рефрито – совершенно феноменальное ветрогонное средство, если добавить в него сырые яйца и смешать разные сорта фасоли. Это блюдо Долорес подавала тем, над кем хотела подшутить, и оно же вызвало временный разлад между Фелисидад и доном Эммануэлем – последний пережаренную фасоль невероятно полюбил.

Пожелав изучить секреты кулинарного мастерства, донна Констанца, естественно, пошла в ученицы к Долорес, но та вначале отнеслась к ее мотивам с подозрением. Долорес заставила Констанцу поклясться на апачита – кучке камней, где Аурелио приносил в жертву духам холмов листья коки, – что ученица не откроет собственный ресторан и всякий раз, подавая блюдо, сопроводит его словами: «Рецепт Долорес, которая готовит это лучше меня». Для начала Долорес совершенно беззастенчиво обхитрила Констанцу: заставила ее помочь подготовить к хранению груды картофеля, сказав, что любой поварихе необходимо знать, как это делается.

Вначале она велела донне Констанце отделить «llallahuas» – картофелины необычной формы считали священными, – а потом заставила носить из реки воду и наполнять большой котел. Она отправила Констанцу домой и позвала через неделю, приказав отнести всю картошку на гору и разложить так, чтобы та десять дней попеременно промерзала ночью и прогревалась днем. Снова отослала озадаченную Констанцу и лишь через десять дней велела прийти и топтаться на картошке, пока в той совсем не останется влаги. Констанца и это выполнила в досаде и недоумении, которые окрепли, когда Долорес распорядилась оставить картофелины на месяц, до следующего урока, состоявшего в перетаскивании мешков по горному склону и укладке на задах ресторана «У донны Флор».

– Ну вот! – объявила Долорес, скрываясь в завесе сигарного дыма. – Мы и приготовили chunos.

Констанца с сомнением взглянула на затвердевшие высушенные картофелины:

– Но, Долорес, я хотела узнать, как их готовить, а не превращать в орехи.

– В стряпне, – ответила Долорес, – подготовка – это все.

Вот это донна Констанца могла понять; лицо ее прояснилось:

– Совсем как в постели!

Опыт общения с мужчинами у Долорес подсказывал одно: они напиваются, стоя в очереди, плюют на пол и орут клиенту на приеме, чтоб поторапливался. Когда подходил их черед, они, толком не раздевшись, ныряли в койку, оставляли на простыне грязь с ботинок, а потом старались уйти, не заплатив. Долорес скептически взглянула на донну Констанцу и, растягивая слова, хрипло пробасила:

– Подруга, да какой мужик об этом беспокоится? Они же как жеребцы – запустят зубы тебе в холку, чтоб спокойно стояла, а потом за другой кобылой несутся. – Чтобы подчеркнуть сказанное, Долорес сплюнула на землю, а напуганная Констанца не решилась объяснить, что Гонзаго не такой.

Тут мимо дверей беззаботно прошагала худая фигура, и женщины удивленно переглянулись. Они готовы были поклясться – прошел священник, но не отец Гарсиа. Они высунулись из двери и не сговариваясь решили пойти за ним и узнать, что ему нужно; та же мысль посетила всех прохожих. За новым священником на приличном расстоянии следовала толпа народу, включая отца Гарсиа, чьи территориальные инстинкты боролись с природной добротой. Внутренне он вел яростный спор: приветствовать нового священника или предложить убираться восвояси, ибо приход уже застолблен. Гарсиа решил выждать.

На площади потрепанный церковник взобрался на постамент обелиска и устремил в пространство отрешенный взор, словно аккумулируя святость в точку света. Гарсиа узнал прием, которым сам пользовался, чтобы заинтересовать и утихомирить паству; он уже наслаждался профессиональной театральностью зрелища. Теперь он стоял ближе и видел: что-то есть в пришельце странное. Все вроде правильно, и в то же время – не совсем.

Взять хотя бы шляпу: форма, какая нужно, только это же пастушье сомбреро, выпрямленное и выкрашенное черной краской. Намазано очень густо, чтобы шляпа казалась гладкой, но все равно проглядывает соломенное переплетение. А пасторский «собачий ошейник»? Белый, и размер тот, но это явно аккуратно выдранная картонка. Сутана, похоже, сшита не из церковной материи, сильно просвечивает и слишком болтается – вроде выкрашенных в черное занавесок, которым кое-как придали форму. Отец Гарсиа вытянул шею и заметил, что стежки – крупные и неровные, какие получаются у детей, когда они учатся шить.