И он вернулся в тот дом, без мешка с инструментом, хотя приодеться не мог, да и не хотелось ему. Зинаида Николаевна, в вышитой крестьянской рубахе и юбке, с двумя зелеными лентами в волосах и снизкой желтых стекляшек на шее, провела его к отцу в спальню. Николай Максимович в просторном ватном шлафроке с меховым воротником сидел за столом подле занавешенного окна перед большой распахнутой книгой. На стене у него за спиной висела большая таблица в форме дерева, большими белыми значками на самых толстых черных ветвях доказывавшая происхождение Николая Второго от Адама. Портрет царя, сидящего с царевичем на коленях, висел над таблицей. Было чересчур жарко натоплено. Собачонка ворчала на мастера и была выдворена с помощью кухарки в соседнюю комнату.

Николай Максимович тяжело поднялся – старик в морщинах, с красными печальными глазами – и непринужденно приветствовал Якова. Мастер, помня про его черносотенного орла, испытывал презрение к нему – и в какой-то мере к себе. Ему стиснуло горло. Он не дрожал, но чувствовал, что вот-вот задрожит.

– Николай Максимович Лебедев, – сказал толстый русский, протягивая пухлую руку. На животе у него висела тяжелая золотая цепочка от часов, халат был обсыпан перхотью.

Яков, после легкой запинки, пожал протянутую руку, отвечая, как и задумал:

– Яков Иванович Дологушев.

Назови он свое настоящее имя, о вознаграждении бы не могло быть и речи. И все-таки ему стало стыдно, он даже вспотел.

Зинаида Николаевна хлопотала возле самовара.

Отец ее указал мастеру на стул.

– Я весьма вам обязан, Яков Иванович, – сказал он, снова садясь. – Я поскользнулся – не иначе под снегом был лед. Вы были очень любезны, что пришли мне на помощь, – не каждый бы стал утруждаться. Некогда, при совсем иных обстоятельствах… я стал пить после смерти ненаглядной супруги моей, женщины редких достоинств… Зина может вам подтвердить истинность моих слов… я упал без памяти в результате болезни на Фундуклеевской, прямо против кофейни, и пролежал на тротуаре с окровавленной головой невесть сколько времени, покуда кто-то – в данном случае это была женщина, потерявшая сына при Порт-Артуре, – благоволил оказать мне помощь. Люди нынче куда меньше озабочены делами ближних, чем в былые времена. Угасло религиозное чувство, и доброта стала редкостью в мире. Истиной редкостью, могу вас уверить.

Яков, в ожидании, когда же он перейдет к вознаграждению, вытянулся на стуле.

Николай Максимович оглядел потертый тулуп Якова. Вынул табакерку, зарядил обе ноздри, смачно высморкался в белый большой платок, дважды чихнул, потом, после двух тщетных попыток сумел-таки сунуть табакерку обратно в карман шлафрока.

– Дочь мне сказала, вчера при вас был мешок с инструментами. Каково ваше ремесло, позвольте спросить?

– Починки и прочее-разное, – сказал Яков. – Крашу, плотничаю, крыши стелю.

– Вот как? И сейчас вы при деле?

Мастер, не подумав, сказал, что нет.

– Откуда вы, простите мне нескромный вопрос? – сказал Николай Максимович. – Я потому спрашиваю, что я человек любопытный.

– Из провинции, – ответил Яков после легкой запинки.

– Ах, в самом деле? Селянин? И отлично, смею вам доложить. Кто станет отрицать сельские добродетели? Я сам из-под Курска. В свое время сено вилами ворошил. К нам в Киев на богомолье?

– Нет, я здесь работы ищу. – Он помолчал. – И слегка образование хочу пополнить, если удастся.

– Превосходно. Говорите вы хорошо, хоть и с провинциальным выговором. Но грамотно. Немного учились?

Будь прокляты эти его вопросы, думал мастер.

– Так, читал немного, сам по себе.

Девушка смотрела на него сквозь опущенные ресницы.

– И в Священном писании начитаны? – все спрашивал Николай Максимович. – Да, я полагаю?

– Я знаю псалмы.

– Дивно. Ты слышишь, Зина? Псалмы, это дивно. Ветхий Завет прекрасен, истинное пророчество о пришествии Христа, который нас искупил своей смертью. Но разве сравнится оно с притчами и проповедями самого Господа нашего, в Новом Завете? Я вот как раз перечитываю. – Николай Максимович глянул в открытую книгу и вслух прочитал: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное».

Яков побледнел и кивнул.

У Николая Максимовича глаза увлажнились. Снова ему пришлось высморкаться.

– Он всегда плачет, когда читает Нагорную проповедь, – сказала Зина.

– Я всегда плачу. – И, откашлявшись, Николай Максимович продолжал:

– «Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут».

Милостивые, подумал мастер, вот он отчего плачет.

– «Блаженны изгнанные правды ради, ибо их есть Царство Небесное».

Переходи уже к вознаграждению, переходи, думал Яков.

– Ах, это особенно трогает, – сказал Николай Максимович, опять утирая глаза. – Знаете, Яков Иванович, я несчастный человек, в сущности, меланхолик, пью горькую, но ведь есть и другое кое-что за душой, хотя недавно я чуть не спалил на себе костюм – уронил горячий пепел с папиросы на брюки, и не сообрази моя Зина окатить меня водой из кувшина, был бы из меня теперь обгорелый труп. А пью я, батенька, потому, что угораздило меня родиться с такой чувствительной душой – я куда острее других чувствую скорби жизни. Дочь вам подтвердит.