Я поднял голову. Начальник штаба задумчиво водил карандашом по листку, командир полка разминал папироску.

— Разрешите, товарищ полковник! — неожиданно услыхал я свой собственный, прерывистый от волнения голос.

— Да, — чиркнул командир спичкой, — говорите.

Волнуясь, несколько нескладно и торопливо доложил о своем предложении. Сказал, что для осуществления моей задумки потребуется много рабочих рук. Можно бы привлечь к этой работе соседние воинские части и гражданское население ближних деревень и за сутки подготовить аэродром к работе.

Надо было видеть, с какой радостью посмотрел на меня командир полка, как оживились участники совещания, как заговорили все враз. Оказывается, и другим приходила на ум та же мысль, но казалась слишком уж нереальной.

План был принят. Составили воззвание к местному населению, назначили агитаторов в населенные пункты. Во второй половине дня к аэродрому уже потянулись телеги, запряженные то лошадью, то быками, а то и коровенкой. Все везли снег. Его доставляли в корзинах, ведрах, волокли по грязи в брезентовых тюках и мешках, подтаскивали в ящиках. Худенькая девчушка лет пяти с очень серьезным — от сознания особой важности момента — личиком, кое-как вытаскивая из липкой грязи большие, не по ноге сапоги, бережно несла в обеих ручонках помятый солдатский котелок со снегом. У меня невольно подступил к горлу ком и на глаза навернулись слезы…

Солдаты ровняли и трамбовали снег. К началу второй ночи полоса была готова. Длина ее составляла метров сто пятьдесят. Ширина превышала размах колеи самолетной лыжни всего на три метра. Ошибка на взлете по направлению лишь в один градус привела бы в лучшем случае к аварии, в худшем… Про худшее думать не хотелось.

Первый взлет предоставили мне. «Тройку» облегчили до предела, сняв с нее все — от моторного чехла и аварийного бортзапаса до патронов и бомб. С места стоянки до начала снежного покрова самолет протащили буквально на руках, облепив со всех сторон. Машину поставили строго по центру полосы. Носки лыж лежали на снегу, задники опирались на слегка подмерзшую черноземную жижу.

Ночь выдалась на удивление. Было полнолуние. В воздухе ощущался запах оттаявшей пашни. Редкие сероватые клочья облаков распадались у горизонта.

Дал газ — машина ни с места! Довел обороты до взлетных — «тройка» медленно-медленно, как бы нехотя, сантиметр за сантиметром принялась взбираться лыжами на снег. Дал форсаж — самолет рванулся вперед, стремительно наращивая скорость. Для меня в те секунды не существовало ни земли, ни неба — ничего, кроме несущейся навстречу узкой белой полоски. До ее конца оставалось не более десяти метров — я освободил штурвал, и с последнего метра снега «тройка» резво ушла в воздух.

Мягко шелестит мотор. Пустой Р-5 непривычно легко ввинчивается в весеннюю ночь. У патрубков чистым голубым светом мерцают огоньки выхлопа. Приветливо светится картушка путевого компаса, подмигивает зеленоватыми стрелками приборная доска. В кабине спокойно и уютно: так летел бы и летел, ни о чем не думая и не тревожась…

Но хоть и невыразимо прекрасна была та тихая украинская ночь, хотя мирно и совсем не по-военному шелестела винтом моя «тройка», я знал, что в любой миг эта обманчивая тишина может взорваться грохотом зенитных снарядов, брызнуть светом прожекторов, прострочиться цветными стежками трасс «автоматок» и пулеметов.

Однако в тот раз мы прошли по всему маршруту, фактически не встретив противодействия, — нас не ждали. Высмотрели все, что требовалось, все необходимое нанесли на карту и на исходе ночи возвращались к своему аэродрому.

На черном, кое-где начинавшем зеленеть фоне земли далеко виднелась наша рукотворная полоса. Радостно всколыхнулось сердце: цела! Ведь случись, что она растаяла — сесть нам было бы абсолютно негде…

Заходим на посадку на предельно малой скорости. Все ближе земля. Опущенные задние концы лыж нет-нет да и чиркнут по голому грунту, но чуть добавленными оборотами мотора я удерживал «тройку» в воздухе. Старался возможно точнее выйти на центр полосы. Последние метры перед посадкой — самые трудные… Все: убираю газ, успеваю выключить зажигание и перекрыть бензокран на случай аварии.

Разбрызгивая усы мокрого снега, лыжи пошли по полосе. Несколько раз «тройка» готова была встать на нос, но лыжи находили-таки скользкие участки снега, и, замедляя бег, мы благополучно остановились. Увязая в грязи, к самолету бежали люди.

Вылет в ту ночь совершили еще два экипажа — Сокольского и Антонова. Забегая вперед, скажу, что за успешное выполнение поставленной задачи вскоре на наших гимнастерках прибавилось по ордену Красной Звезды, а у наших механиков и техников — по медали «За боевые заслуги», которые вручил нам командир нашей 262-й авиадивизии генерал Красовский.

…Днем потянул южный ветер, разгулялось не по сезону щедрое солнце, и от нашей снежной полосы ничего не осталось. Весеннее тепло быстро просушило землю, раскрыло почки деревьев, пробудило от зимней спячки корни полевых трав, и вскоре наши машины, теперь уже на колесах, разгоняясь по затвердевшему грунту, снова поднимались в ночное небо громить ненавистного врага.

Я выхожу из боя. Сброшены бомбы. На земле разгорался пожар — мы бомбили железнодорожный узел противника. В небе над целью распускались яркие цветы разрывов зенитных снарядов. Бессильно метались в поиске самолета бледные при полнолунии лучи прожекторов. Домой, скорее домой!