Остальные промчались мимо.

Невдалеке она увидела нескольких своих топорников; они бежали вместе с другими… Она уже знала, к чему идет дело; она останется на этом проклятом поле битвы одна! В то же мгновение сбоку подскочил какой-то всадник:

— Госпожа!

— Гавар! — крикнула она, узнав командира своих стрелков. — Гони к нашим! Забор! Залп!

Офицер понял ее с полуслова.

Она потеряла шлем и меч, перепуганная лошадь бегала туда и обратно. Спотыкаясь — она основательно ушиблась. — Лерена поспешила назад, поскольку уже было ясно, что ситуация вышла из-под контроля. Во имя Шерни! Нужно было вывести отсюда своих!

Рядом воткнулась в землю стрела. Лерена обернулась. Имперские лучники не торопясь спускались по склону, то и дело останавливаясь, поднимая луки и выпуская стрелы. Выше ровной линией стояли топорники — как на параде, опираясь на щиты. В нескольких десятках шагов перед ними, на правом фланге Элимера, выстраивались в две короткие шеренги арбалетчики. Те, что были впереди, присели. Им не нужно было подходить так близко, как лучникам: их оружие стреляло значительно дальше.

Лерена завыла, словно волчица. Всего лишь горстка! Все это войско могло уместиться у нее под шлемом! Во имя Шерни, она уже знала, почему топорники не гонят недобитых… Их было двести с небольшим! Кто их должен был гнать? Да и зачем?! Они удержали порт, и достаточно! Флот Армекта скоро будет здесь, новые отряды солдат сойдут на берег и наведут порядок! Кто остановит имперские корабли? Ведь флот мятежников потерпел поражение!

Внезапно желтые щиты тяжелой пехоты поднялись, и тройная шеренга быстрым шагом двинулась вниз по склону, словно таран! Значит, Элимер решил, что ничем не рискует, продолжая бой; он считал, что разбитое войско уже ничем не может ему угрожать! Ей захотелось заплакать — от унижения. Противник не испытывал к ней ни малейшего почтения!

— Ради всех сил… — проговорила она с яростью, но вместе с тем с неподдельным страхом и стыдом… Она повернулась, чтобы бежать к своим, и в то же мгновение застыла как вкопанная.

Послышался могучий, протяжный гул. Сначала она увидела облако дыма. Тут же раздалось еще несколько отдельных, запоздалых выстрелов, в дымовом облаке что-то блеснуло…

Она стояла, с трудом понимая, что произошло.

Ветер развеял дым, и она увидела своих стрелков, прикрытых наклонным, ровным забором… Разряженные пищали висели на козлах, вставленные в специальные зажимы; стрелки устанавливали на опоры запасные. Перед сплошной синей преградой она увидела некое подобие братской могилы. Какие-то люди корчились в крови, крича; множество тел лежало неподвижно. Солдаты, носившие козлы, а теперь игравшие роль прикрытия, стояли по флангам стрелков с выставленными вперед копьями… Они были потрясены. Так же, как и сами стрелки, творцы этой бойни.

Она поспешно оглянулась. На склоне неподвижно застыли шеренги имперских лучников, так же как и колонна серебристо-желтых топорников. Потом вражеские отряды начали отступать в гору, назад…

— О, ради всех сил… — снова повторила она.

Акция огнестрельной пехоты завершила сражение. Эффект был поразительный: последние убегающие группки застыли на месте, глядя туда, где все еще стоял неподвижный строй синих солдат. Подсотники и сотники, придя в себя, начали собирать эти группки в отряды. Похоже, впервые в истории убийство собственных солдат удержало противника!

С паникой удалось справиться. Однако сражение было так или иначе проиграно. Кто не сбежал — лежал убитый или раненый или попал в плен. Кроме стрелков и арбалетчиков у нее осталось человек триста, может быть, четыреста. И она прекрасно понимала, что толку от них теперь ровно столько же, сколько от тех крестьян, что незадолго до этого бросились в бой. Победить восемьсот имперцев уже невозможно.

Она проиграла.

Но у нее все еще оставались ее люди… Не все; после первой атаки и всеобщего бегства уцелело, может быть, две с половиной сотни. Но она внезапно поняла, что — ввиду поражения флота — это единственные серьезные силы, которыми теперь располагает восстание. Так что она лишилась еще не всех козырей.

К ней начала возвращаться прежняя уверенность в себе.

Поля боя она, однако, не сдала. По многим причинам. После всего увиденного она начала догадываться, что отступление станет одним большим дезертирством — не только повстанцев, но также и ее наемников. Она приказала распространить слухи об очень высоких потерях врага и запретила говорить иначе как о «первом дне сражения». Она прекрасно сознавала, что «второго дня сражения» не будет и быть не может, поскольку ее войско неспособно наступать. Но столь же хорошо она знала, что и имперцы атаковать не станут.

Вечером пришли первые подробные известия о поражении на море. Все было так, как сказала Алида: ко дну пошли несколько кораблей с каждой стороны, кроме того, имперцы захватили два барка (реквизированных у купцов), в том числе один очень старый, и два фрегата, повстанцы же — фрегат и какие-то мелкие корабли. Однако отсутствие развязки означало победу имперских сил; все отчетливо понимали, что можно даже не мечтать о том, чтобы остановить армектанские эскадры, учитывая присутствие ослабленного, но все еще существующего главного флота Гарры и Островов.