— Детей моих ради, — обещал Иван Григорьевич, — судить буду по всей правде, а посему зла на меня и на детей моих не затаивать!

Для начала разобрал дело о наследстве братьев. Двое старших пахотную землю оставили за собой. Забрали четырёх лошадей, полдюжины коров, стадо овечек и две избы, старую и новую. Третьяку досталось болото и четыре борозды пахоты. Дали ему телегу, сани, два хомута, а лошади не дали. Годовалую тёлку не пожалели, петуха с курами. Иван Григорьевич младшего спросил:

— Что же ты помалкиваешь? Тебе досталась банька для жилья да коза. Справедлив ли такой делёж?

— Господин! — поклонился младший брат судье. — Мне гусей ещё дали, вожжи, узду, кафтан и сапоги! Коли станет невмоготу, оденусь, обуюсь, взнуздаю гусей, куда-нибудь да отнесут.

Среди баб смешки пошли. Мужики, кто улыбается, а кто и насупился. Вот она неправда! Но что барин скажет.

А барин думал. Долго думал, все насторожились. Вздохнул Иван Григорьевич.

— На первый погляд, дело явное. Но коли землю поделить поровну, вместо одного богатого будет у нас в Язвищах четыре нищих семейства. Годится ли такая правда в правды?

Бабы охать, мужики креститься.

— Вот мой суд, да простит меня Господь, коли правду попрал, — объявил Иван Григорьевич. — Землю поделить велю заново между старшими братьями. Но четвёртая часть урожая с каждой половины пойдёт на кормление младших братьев. Ты, Третьяк, мужик степенный, справедливый. Беру тебя в свою дворню, будешь за амбарами смотреть, будешь собирать мою долю с мужиков. А ты, гусиный наездник, силой не обижен, умом, как погляжу, востёр. Пойдёшь в ученики к кузнецу. Так-то! — повернулся к Ване. — Сын, согласен с отцом?

— Согласен, батюшка! — личико строгое, а в голосе слёзы. Положил отец руку на руку сына: чуткое сердечко. Бабы тоже слёзы утирали: за их господ только Бога молить.

Следующее дело опять было о наследстве. Поставили перед Иваном Григорьевичем двух невесток. Остался им от свекрови сундук. Сундук под замком, ключа не нашли, но невестки разодрались люто. Скалками друг друга лупили.

— Что в сундуке лежит, знаете? — спросил барин баб. В один голос ответили:

— Не ведаем, господин!

— А скажите мне, скалкой прибить до смерти можно?

— Коли в висок попадёт, смертушки не миновать! — сказали мужики. У Ивана Григорьевича бровь круто вверх пошла.

— Вот вам, родственнички, мой указ. Отнесите сундук в Покровскую церковь, се будет ваш вклад. Каждой по сарафану да по овчинной шубе, от меня. И.мера белой муки да круг масла. Блинов напеките себе и детишкам в удовольствие.

Третьими судились соседки. Баба прибила камнем курицу, забредшую в огород. В отмщенье обиженная ссекла серпом голову соседского гуся. Вилами друг другу грозились.

Грозным стал добрый барин.

— Зло плодите! Чтоб поумнели, всех кур и всех гусей у шабров зарезать и устроить общие поминки по глупым распрям.

Тут все собравшиеся судиться отступили прочь в толпу. Впрямь поумнели. А Иван Григорьевич брови-то аж сдвинул.

— Отчего никто не захотел суда над убийцей отца семейства из сельца нашего Скирова? А ведь ещё двое калеками стали: один глаза лишился, у другого рука сохнет.

— Грешны, барин! Уж такое вот приключилось! — мужики крестились, в затылках чесали. — За пойменный луг схватились, кольями-то все махали.

Поднялся Иван Григорьевич со стула, грянул, аки гром:

— Чтоб в разум вошли, чтоб я из-за дури и злобы душ не лишался, а ваши дети — кормильцев — будет вам порка. Сначала мужики Скирова порют мужиков Язвищ, а потом мужики Язвищ порют мужиков Скирова. Для первого раза — будет вам лоза, по тридцати ударов. А ежели опять дело пойдёт у вас к побоищу, идите сразу ко мне на двор, кнутом пороть друг друга. А с поймой так положим: год одни косят, другой год — другие.

Перекрестился на престол церкви и объявил:

— Как перепорете друг друга, приходите к общей трапезе великого праздника ради.

Взял Ваню за руку, оба поклонились народу, ушли в хоромы.

Мягко стелет февраль. Ночью буран стены ломит, а поутру тишина, снег, как младенец. От белых полей света больше, чем от солнца.

Такое светоносное половодье, будто Русь не на земле — на небесах. Беззаботным людям да малым ребятам — весело, но мудрые призадумывались. Ночное кипение снегов вещало им о потаённом борении добра и зла.