Но однажды вечером все волнения, связанные с этой двойной трагедией — Власюка и Новацкого, — с новой силой всплыли в памяти полковника Литовченко. Прогуливаясь как-то после работы по улицам города, он случайно встретился с человеком, тоже причастным к описанным выше событиям. Это был Банько.

Бывший председатель завкома утратил свою прежнюю гордую осанку и имел жалкий, потрепанный вид. Даже голос его изменился: исчезли басовитые начальственные нотки.

— Здравствуйте, товарищ полковник! — несмело поздоровался он.

Не проявляя особой приветливости, Литовченко остановился. С самого начала вынужденного знакомства Банько был ему глубоко несимпатичен, но теперь его пришибленный вид пробудил у полковника чувство, похожее на жалость.

— Здравствуйте, товарищ Банько. Как живете, где работаете?

Банько отвел в сторону глаза:

— Пока на иждивении жены. Болею…

— Кажется, вы по профессии токарь?

Бывший председатель глубоко вздохнул:

— Придется, по всей видимости, возвращаться к станку. — Вдруг он загорячился: — Пятнадцать лет проработал на руководящей работе и вот — благодарность! Какого-то шизофреника, видите ли, не разгадал!

— Не шизофреника, Банько, а человека… человека погубили! Неужели вы до сих пор не поняли, насколько вы очерствели и оторвались от народа!

— Вам легко говорить, полковник! Ведь вы — «карающий меч», а мы люди простые, — уныло съязвил Банько.

— Простые? Именно об этом вы и забыли! О долге быть отзывчивым и простым.

Распрощавшись с Банько, полковник не сразу забыл о нем. Жалость, вызванная его потрепанным видом, исчезла. Но долго еще у Литовченко не исчезало неприятное чувство, будто он прикоснулся к слизняку.