Сахаров Андрей Николаевич
Шрифт:
— Дай взглянуть, что ты там понаписал. — Пробежал глазами грамотку, прищурился на попа: — А говорили, грамотный ты, Андрюшка, гляди-ка: вместо слова «полк» «пок» написал, буквицу пропустил. Да и где ты видел, чтобы слово было такое «промысь», не «промысь», а «промысл», ну да пусть так останется, верные люди и так поймут. Валяй пиши еще таких грамоток, и поболе, сколько осилишь.
Наступил вечер, зажглись в приказной избе свечи, а поп Андрюшка все скрипел и скрипел пером по бумаге, клал в стопочку прелестные грамотки.
Наутро ускакали с этими грамотками люди по уезду и дальше, под другие города, и на север, и за Волгу. Потом рядом с попом появились и другие писцы. К мордве писали по-мордовски, к черемисам — по-черемисски, к татарам — по-татарски. Хорошо помогал Карачурин: сам и слова подобрал, сам и написал прелестную грамоту муллам, мурзам и всем ясачным татарам Казанского и иных уездов: «От великого войска от Степана Тимофеевича. Будет вам ведома, казанским посадским бусурманам и абазом начальным, которые мечеть держат, бусурманским веродержцам и которые над бедными сиротами и над вдовами милосердствуют — Иктене мулле да Мамаю мулле да Ханышу мурзе да Москову мурзе и всем абызом и всем слободцким и уездным бусурманам от Степана Тимофеевича в сем свете и в будущем челобитье. А после челобитья, буде про нас спросите, мы здоровы, и вам бы здравствовать. Слово наше то — для бога и пророка и для государя и для войска, быть вам заодно; а буде заодно не будете, и вам бы не пенять после. Бог тому свидетель — ничего вам худова не будет, и мы за вас радеем. Да вам бы было ведомо: Я, Асан Айбулатов сын, [33]– при Степане Тимофеевиче, и вам бы надо в том поверить, я, Асан, в том вас наговариваю, и буде мне поверите, и вам худобы не будет. Да всех вас прощаю — за нас богу помолитесь, а от нас вам челобитье. К сей грамоте печать свою приложил».
33
Асан Карачурин
Все чаще и чаще указывал Степан вписывать в грамотки имена царевича Алексея Алексеевича и патриарха Никона. Не упоминал он уже, как когда-то в Паншине, что извели бояре-изменники царевича до смерти. Жив царевич, идет с ними, с войском, за правду и светлую веру, а чтобы не было никаких сомнений, наказал Степан быть царевичем пленному черкесскому князьку. Совсем мальчик был князек, шестнадцатилетний отрок. Обрядил его Степан в богатые одежды, приказал подавать ему еству в золотых и серебряных судках, а как отплыли от Царицына, усадил князька в выстеганную красным бархатом лодку, занавесил со всех сторон от всяких досужих ротозеев, приставил туда вроде рынд казаков с серебряными топориками. Едет в лодке благоверный царевич — и все тут. А другую лодку снарядили для патриарха. Устлали ее черным бархатом — по чину святейшему, усадили туда неведомого мужика. И сидел мужик в лодке, молчал всю дорогу, ел и спал, и стерегли же его казаки тоже прилежно.
День и ночь работали писцы в приказной разинской избе, уморился поп Андрюшка, уже валился от усталости из-за стола. Ему на смену пришли и сели другие грамотеи, росли стопы прелестных грамот на лавках приказной избы. Заходили в избу разинские посыльщики, забирали с собой грамотки, расходились по уездам. Писано было в них, что идет Степан Тимофеевич за благоверного царевича Алексея Алексеевича, и ему крест целовали все казаки, и идет же с ними батюшка их, простого народа, а назывался в грамотке батюшкой бывший патриарх Никон.
Пришла грамота и в город Цывильск, и именовалась она «От донских и от яицких атаманов молотцов, от Стефана Тимофеевича и ото всего великого Войска Донского». А направлена была грамота «Цывильского уезду розных сел и деревень черней русским людем и татарам и чюваше и мордве».
Но не только к Черни обращался Степан; крепко надеялся он и на таких людей, как Асан Карачурин, и тех дворян, и детей боярских, которые захотят идти с ним за веру и государя. И к ним нашлись слова в прелестной грамоте: «А которые цывиляня дворяне и дети боярские и мурзы и татаровя, похотев заодно тоже стоять за дом пресвятые богородицы и за всех святых и за великого государя… и вам бы, чернь, тех дворян и детей боярских и мурз и татар ничем не тронуть и домов их не разорять».
Появились разинские посылыцики под Казанью и Алатырем, Шацком и Тамбовом, Темниковом и Кадомом, расходились прелестные грамоты по всей России, поднимали всех черных людей за веру, государя и Степана Тимофеевича Разина.
Где могли хватали прелестников воеводы, казнили их смертью, а вместо них приходили новые люди, передавали грамоты из рук в руки, чли их в тайных местах. Доносил казанский воевода князь Алексей Голицын, что объявились Стенькины прелестные грамоты под Казанью и Свияжском, были написаны грамоты на русском и татарском языках, и поднимаются по этим грамотам за вора луговой стороны татары и чуваши и нагорной стороны татары и чуваши. Перенимали государевы люди прелестные грамоты где могли, зашивали их в мешки, отправляли в приказ Казанского дворца, Разрядный приказ, а многие воровские письма жгли по городам.
Повсюду приказные чины и стрелецкие головы обличали разинские прелестные грамоты, а люди несли и несли их по Российскому государству, добираясь до самых дальних углов. И всюду верила чернь и голутва разинским грамоткам. И верно, умел Разин объяснить народные нужды — крестьянам обещал волю и животы помещиков и вотчинников, татарам волю же и земли исконные. И во всем свободу давал Разин: и в крепостях, и в кабалах, и в налогах, и в вере любой — живи по собственному выбору, как хочется, а главное, звал простых людей выступать за правое дело — выводить изменников-бояр, честно служить великому государю, благоверным царевичам и святой вере. И видели люди царевича и видели патриарха, и весь честной народ видел, и посыльщики лицезрели перед уходом по уездам. Шла широко молва по Руси о царском сыне, примкнувшем к повстанцам, и стояли люди на том до последней крайности, до топора.
Поймали одного такого посыльщика в Смоленске: раздавал он прелестные грамоты, рассказывал о Разине и его войске, о благоверном царевиче. Схватили его стрельцы, приволокли в приказную избу, учинили посыльщику допрос с пристрастием, но и с первой и со второй пыток стоял посыльщик на своем: идет-де с разинским войском самолично государев сын, и видел он его, посыльщик, собственными глазами. Повесили разинского прелестника на торговой площади, а он и перед виселицей плакал, обращался к честному народу, твердил одно: видел-де он молодого царевича, идет с ним, с батюшкой Степаном Тимофеевичем.