Только вот Полис добивался улучшения жизни всех, кто жил в Метро, а задача созидателей с Дзержинской была значительно уже. Эти гении, вышедшие из шинели Железного Феликса, работали на спецслужбы и действовали исключительно для блага Красной линии. Разговоры о том, как осчастливить все метро, велись только в одном контексте и на одном условии – объединения всех станций на основе марксистско-ленинского учения. Само собой, под эгидой Красной Линии.

Дерзкий угон метропаровоза красноречиво продемонстрировал несостоятельность системы охраны Дзержинской. Раздувшихся от сознания собственной значимости красных генералов поснимали с должностей, а их место заняли молодые карьеристы, готовые ради продвижения по службе рыть копытом грунт в туннелях.

Новая метла вычистила с Дзержинской все проявления разгильдяйства. Двери, ведущие на поверхность, заварили до лучших времен. Кордоны в туннелях усилили людьми и укрепили технически – новыми рядами мешков с песком, из которых торчали стволы дополнительных пулеметов. Модернизировали и камеры для заключенных. Новое начальство тщательно обследовало подсобки на предмет лазеек. Старые двери заменили прочными решетками. Установили мощные лампы, освещавшие все уголки темниц снаружи и изнутри, а часовым строго-настрого приказали приближаться к решеткам только по трое.

Большинство камер пока пустовало, но темпы начавшейся чистки рядов не оставляли сомнений в том, что очень скоро усовершенствованные узилища переполнятся постояльцами, ждущими отправки в Берилаг. В беспощадном свете ламп, под пристальными взглядами охранников в камерах будут сидеть просто колеблющиеся, явные оппортунисты и те, кто был занесен в черный список врагов Коммунистической партии Метрополитена.

Комендант Берилага шагал по переходам мимо застывших в молчании охранников с автоматами, пока не остановился у стальной двери, ведущей в лабораторию.

– Чеслав Михайлович, а мы вас заждались… – Приседая от угодливости, охранник распахнул дверь. – Мартин и Гиви привели какого-то деда…

Корбут ничего не ответил, лишь смерил охранника презрительным взглядом и вошел в лабораторию. Лацис и Габуния, посчитавшие себя полностью реабилитированными в глазах шефа, развлекались игрой в «очко». Одного взгляда ЧК оказалось достаточно, чтобы дружки тут же собрали разбросанные по столу карты и застыли, вытянувшись по струнке.

– Так, так. Вот вы, значит, какой, Владимир Дарвинович. – Корбут сел на кровать напротив седого старика. – А я представлял вас моложе. Воображал вас себе по отцовским заметкам, совсем запамятовал, сколько лет назад они делались. Вам ведь, если посчитать, уже к восьмидесяти сейчас, не так ли? В наши дни редко кто столько живет. Отец вот мой не дожил до второй встречи с вами, – вздохнул он.

– Корбут – ваш отец? – нахмурился старец.

– Да, – подтвердил ЧК. – Что ж, придется нам поспешать, пока и вы не окочурились. Придется ободриться: работы у нас будет много. Очень много.

– Меня зовут Владар, – глухо ответил старик. – Я не знаю, о какой работе вы говорите. Что касается Корбута, такие люди, как он, позорят науку! Я не собираюсь сотрудничать…

– О каком сотрудничестве ты болтаешь?! – Лицо Чеслава сделалось пунцовым, а глаза налились кровью. – И как смеешь ты, раб, в таком тоне говорить о моем отце?!

– Хм… Яблочко от яблони… – усмехнулся Владар. – Те же глаза. Тот же фанатизм во взгляде. Уж не вселился ли в тебя дух покойного Миши Корбута, который приходил за моей душой, а, сынок? Вернее, не дух, а бес. Глядя на тебя, я начинаю верить в реинкарнацию. Прости, Господи, грехи мои тяжкие. – Старик размашисто перекрестился.

Чеслав вздрогнул, словно его хлестнули плетью, и замахнулся на Владара, но вместо того, чтобы ударить, до крови прикусил губу.

– Гиви, Мартин, привяжите моего остроумного друга к стулу! Быстро!

Подручные Корбута бросились на старика. Владар не сопротивлялся. Корбут, дрожа от нетерпения, вытащил из кармана зажигалку.

– Теперь – оба вон отсюда, – прорычал он. – Проваливайте к чертовой матери. Я буду говорить с многоуважаемым Владаром наедине.

Раздался щелчок кресала: острый язычок пламени лизнул кожу на лице старика. Запахло паленым.

– Очистительный огонь! Из него ты выйдешь преображенным, – произнес Корбут голосом, полным плотского наслаждения. – Когда я подпалю тебе бороду, ты начнешь вопить. Потом ответишь на все вопросы. И будешь молить меня, чтобы я погасил свою зажигалку.

Чеслав ошибся. Упрямый старик молчал. На морщинистом лбу выступили крупные капли пота, лицо посерело, но из груди не вырвалось ни единого звука.

Корбуту пришлось взять с полки паяльную лампу. Подергав ручной насос, он открыл вентиль и поднес к форсунке зажигалку. Пламя, поначалу ленивое и желтое, вскоре сменило цвет на голубой. Раздалось шипение. Чеслав продолжил регулировку до тех пор, пока не придал языку огня нужную форму – заточенного острия.

Он поставил лампу на пол, у ног Владара, а сам уселся на стуле напротив.