— Вот то-то, — удовлетворенно произнес Гуров. — Допустим, организм оказался бы покрепче и наша больная протянула бы до выписки. А дальше? Пришла бы домой в пустую квартиру, где некому воды подать и купить самое необходимое. Долго бы она продержалась?

Все, что говорил Петр Семенович, было, несомненно, правильно, но душа девушки все равно протестовала. «И все-таки», — думала она про себя.

Врачи подошли к палате, где лежала Потапова, худая маленькая женщина лет пятидесяти с лишним, с таким же диагнозом, как у покойной Федотовой. Гуров осторожно присел на край постели больной.

— Вера Ивановна! — тихо позвал он.

Потапова открыла глаза и недоуменно посмотрела на врачей. В ее взгляде ясно читалось страдание.

— Вы сможете говорить? — спросил Петр Семенович.

Больная облизнула пересохшие губы и кивнула.

— Вера Ивановна, я ваш лечащий врач Гуров Петр Семенович. Вы в курсе, что с вами?

— Инфаркт, — тихо произнесла Потапова.

— Вы правы. Как вы себя чувствуете? Если вам трудно говорить, скажите, и на сегодня мы закончим беседу, — Петр Семенович пристально вглядывался в лицо больной. Она отрицательно покачала головой:

— Спрашивайте.

— Вера Ивановна, — начал Гуров, — у вас есть родственники? Вы знаете, что за вами теперь требуется особый уход.

— Только сын Коля, ему шестнадцать. Он еще учится в школе, — произнесла больная.

— А ваши родители?

— У меня никого нет. Я детдомовская, — лоб Потаповой покрылся испариной.

— А ваш бывший муж? Его родственники? — Гуров подумал, что уже знает ответ на этот вопрос.

— У меня никогда не было мужа.

«Понятно, — раздраженно думал Петр Семенович, — типичная лимитчица откуда-нибудь из захолустья. Небось с девчонок на фабрике, к сорока годам получила комнату в коммуналке где-нибудь на окраине и обзавелась ребенком».

Он мельком взглянул на медицинскую карту Потаповой. Так и есть: место работы — комбинат хлебобулочных изделий, укладчица, домашний адрес… О такой улице коренной житель города Гуров никогда и не слышал.

— Вера Ивановна, — продолжил он, — вы знаете, что вам потребуются дорогие лекарства? У вас есть деньги? Есть где их взять? Может быть, какие-нибудь ценные вещи, которые можно продать? Поймите, вам сейчас ничего не нужно жалеть, речь идет о вашей жизни.

Потапова покачала головой:

— Откуда у меня деньги? Откуда ценности? Только комната в коммуналке. Если я ее продам, нам с мальчиком негде будет жить.

Гуров вздохнул:

— Все ясно, Вера Ивановна, отдыхайте. Мы еще к вам зайдем.

Он поднялся с постели, но слабеющая рука больной попыталась удержать его за край халата:

— Доктор, — она умоляюще смотрела в глаза Петру Семеновичу, — мне нельзя умирать. У меня несовершеннолетний сын. Что мне делать? Кто без меня поставит его на ноги?

— Дорогая моя, — врач широко улыбнулся, — кто говорил о смерти? Разве я сказал вам, что мы не будем вас лечить? Обязательно будем, только хочу предупредить: имеющиеся у нас в больнице лекарства не столь быстро поднимают на ноги. Если бы у вас были деньги, вы приобрели бы такие, которые помогли бы вам быстрее. А так вы просто проведете здесь больше времени — вот и вся разница. И гоните из головы глупые мысли.

Шурочка заметила, что впервые за все время разговора на измученном лице Потаповой мелькнула улыбка.

— Вы умеете успокаивать, — с восхищением сказала Гурову девушка, когда они выходили из палаты. — А ведь она умрет. Как же ее сын?

— Шурочка, люди не всегда умирают, не надо судить по Федотовой. Той действительно никто не мог помочь, а этой сын поможет.

— Но ведь ему шестнадцать лет, он школьник. Допустим, в школе пойдут навстречу, и большую половину дня мальчик будет ухаживать за матерью. А где он достанет деньги? — на лице Шурочки отразилось недоумение.

— Захочет — достанет, — махнул рукой кардиолог. — Ему, между прочим, уже шестнадцать, а не еще шестнадцать. В таком возрасте всегда можно найти работу.

Молодая врач хотела возразить, но Гуров, заметив это, не дал ей сказать:

— Если вы такая жалостливая, может, станете их спонсором? — он ехидно улыбнулся и добавил: — Да, у вас такое доброе сердце и такая маленькая зарплата!