— Да, — сказала Катя, — обязательно мучается. Увидите, она завтра попросит прощения у Евдокии Петровны.

— И правильно сделает, — сказала Мила.

Девочки снова замолчали, а Наташа попрежнему, вся насторожённая, прислушивалась, чтобы не пропустить ни слова.

— Я бы рада Наташе отдать всё, всё! — вдруг воскликнула Анюта, и голос у неё задрожал от слёз. — Всё, всё, что она захочет, и всё, что у меня есть, лишь бы ей стало веселее.

— Ты смешная! — хмуро проговорила Мила. — Когда у человека так, как у Наташи, ему ничего не нужно…

— …кроме дружбы, — тихо сказала Катя. — И Софья Николаевна так говорит.

— Да, — сказала Мила, — это верно.

— Тогда мы должны с ней дружить изо всех сил! — воскликнула Анюта. — Как можно лучше!

Голова у Наташи горела огнём, щёки пылали и рдели, но на сердце было удивительно радостно и легко.

Значит, девочки её не разлюбили? Значит, они поняли всё, хотя она ничего им не рассказывала. Вот, думала Наташа в своём уголке за дровами, может, и плохо, что она раньше не вышла, а сидит и потихоньку подслушивает чужие разговоры, но зато теперь она знает, как ей поступить. Во-первых, она сейчас же выйдет к девочкам и скажет им, что слыхала всё, до единого словечка. Потом она скажет, что хотела уйти к маме в Сталинград, потому что так скучает без мамы, что не может без неё жить ни одного денёчка. И как они ей посоветуют: уйти или набраться терпения и ещё немного подождать писем? Ещё она скажет, что завтра обязательно попросит прощения у Евдокии Петровны перед всем классом и перед всем классом даст клятву, учиться на одни сплошные пятёрки. Ну, в крайнем случае немного на четвёрки. И ничего нет стыдного, что они увидят, какие у неё заплаканные глаза. Что тут стыдного? Ведь она плакала не потому, что она плакса. Она не плакса… Ничуть…

— Заждались? — услыхала Наташа быстрый шопот. Кто-то вбежал в сарай, еле переводя дыханье. — И Алёша тут со мной…

Да ведь это Аркадий! Зачем он сюда прибежал? Аркадий, Алёша? Принесли ответ на какое-то письмо… Что тут у них за сговор? И почему они шепчутся?

— Алёша, заходи под крышу, — тихо сказал Аркаша. — Тут только Катя, Мила и Анюта.

— Есть письмо? — поспешно и тоже почему-то шопотом спросила Катя. — Есть или нет?

— Есть. С фронта…

Какое же это письмо? О каком письме они толкуют? С какого фронта они получили письмо?..

— От кого? — испуганно спросила Катя. — От её мамы или от кого?

— Нет, — глухо ответил голос Алёши, — оно от другого человека…

— От другого! — с отчаянием выкрикнула Катя. — От другого!.. А Наташина мама?

Наташа вся задрожала. Нет, нет, нет… Не может этого быть…

— А Наташина мама? — снова с отчаянием крикнула Катя. — А Наташина мама?..

— Наташина мама убита, — тихо проговорил Аркадий.

Была зима, когда Наташе первый раз после болезни позволили встать с постели. Похудевшая, бледная, кутаясь в халатик, она подошла к окошку изолятора и откинула занавеску.

Всё кругом было белым-бело. Только мох, зелёными бархатными пластами положенный между двойными рамами, напоминал про летний весёлый лес…

Снег, удивительно чистый и лёгкий, лежал на всём: на круглых высоких клумбах перед домом; на скамейках, которые, уйдя своими деревянными ножками в сугроб, были почти не видны под пушистыми снежными пуховиками; на кустах бузины и сирени под окнами. На каждой веточке, самой тоненькой, лежал высокий, но прозрачный слой снега. Вся зелёная полянка ушла под снег. Всюду, всюду лежал снег…

Но дорожка от крыльца к столовой была на обе стороны разметена широкой лопатой, посыпана песком и крепко утоптана ребячьей беготнёй.

Оттого, что на деревьях и кустах не было листьев, всё казалось гораздо ближе, чем летом. До самого края серого мягкого неба виднелась снежная равнина, а лес был — рукой подать. Школа, летом скрытая зеленью, теперь вся стояла на виду. От белизны снега она была ещё светлее. А стёкла на окнах, чуть-чуть запорошённые вчерашним снегопадом, были точно в снеговых кружевах.

Над кухонной трубой плавал нежный кудрявый дымок и таял, растворясь в зимнем небе.

Наташа прижала лоб к холодному стеклу.

Теперь этот дом был навсегда её родным домом, и она знала, что нигде, ни в одном месте на земле, ей не будет так хорошо и спокойно, как здесь, в этом доме.

Завтра она напишет письмо своей бабушке в Ленинград. Клавдия Михайловна говорит, что письма в Ленинград доходят, несмотря на блокаду. Она напишет, чтобы бабушка скорей собиралась и приезжала к ним в детдом. Ничего, что она старенькая. Ей будет у них хорошо. И, наверное, Клавдия Михайловна и все ребята будут рады, если у них дома будет жить Наташина бабушка, такая хорошая и ласковая бабушка…

Сегодня, как и в другие дни, Катя после школы прибежала в изолятор. Теперь Катя и Наташа так дружили, что готовы были, если бы могли, совсем не разлучаться, ни днём, ни утром, ни вечером.

— Встала уже? — воскликнула Катя, вбегая в изолятор. Вся розовая и морозная, она внесла с собой запах снега и зимы. — Какая худышка! Когда лежала, было не так заметно.

Она сбоку разглядывала Наташу.

— Только глаза и косички остались… Если я тебя немного пихну, ты не свалишься?