Египет был самой богатой державой в сфере римского влияния, и только из-за хитрых происков Клеопатры, очаровавшей сначала Цезаря, а потом и Антония, страна еще не вошла в состав римских владений. Благодаря подаркам Антония Египет почти воцарился в прежних границах, установленных при прославленном предке Клеопатры — Птолемее Втором Филадельфе (308–246 годы до нашей эры), сыне Птолемея Первого Сотера, основателя династии и одного из полководцев Александра Македонского. Все Птолемеи были, разумеется, македонского (греческого) происхождения, включая и саму Клеопатру. Птолемей Первый ввел в Египте религиозный культ Александра, а Антоний намеревался, в подражание Александру, повести большое европейское войско в самое сердце древнего Персидского царства, которым тогда владели парфяне.

Далеко не случайно Клеопатра дала сыну Антония имя Александр Гелиос. Царица считала себя земным воплощением богини Исиды, дочери бога солнца Ра. Она не могла не знать о пророчестве Вергилия — пусть и сделанном с поэтической вольностью в западном духе — о мальчике-спасителе, рожденном от Антония. Вергилий, конечно, имел в виду Октавию, законную супругу и мать, но та вместо маленького Антония родила двух девочек. Так разве не логичнее — согласно восточному менталитету, — если этим чудо-ребенком станет дитя Антония и Клеопатры?

Октавиан, размышляя над событиями в Антиохии, имел все причины задуматься о будущем четырехлетнего Александра Гелиоса, сына таких непростых родителей. Еще больше его бы встревожила любая попытка Антония устроить судьбу старшего сына Клеопатры — Цезариона, — которому было около одиннадцати лет и которого все современники считали сыном Юлия Цезаря.

Вся карьера Октавиана основывалась на том, что он был приемным сыном и наследником Цезаря. И он ни в коем случае не потерпел бы такого соперника — признанного Цезарем родного сына, в котором текла царская кровь, — особенно теперь, когда посланники Антония возвестили о его победе над парфянами.

Антоний и вправду выиграл сражение против объединенных сил парфян и мидийцев, но войну умудрился проиграть. Человек с репутацией величайшего полководца современности опять угодил в ловушку — вместе со своими многострадальными легионами. Череда элементарных ошибок, порожденных самоуверенностью вкупе с нетерпеливостью, привела Антония к такому положению, когда у него не оставалось выбора, кроме как отступать по горным тропам — зимой, среди вьюг, почти без продовольствия, без теплой одежды, причем с тыла и флангов его преследовал противник.

Наполеон, в свое время прилежно изучавший историю римских военных походов, наверняка вспоминал эту случившуюся с Антонием беду, когда восемнадцать с половиной веков спустя подобным же образом отступал из Москвы. Наполеон, правда, успел вторгнуться в столицу противника и дать солдатам передышку. Солдаты Антония смогли перевести дух, только когда миновали границу Парфянского царства.

Клеопатра, которая куда лучше, чем ее возлюбленный, понимала суть власти, к вторжению в Парфию относилась довольно скептически. План Антония был слишком рискованным, чтобы окупиться. Ему предстояло пройти тысячи миль по пересеченной и незнакомой местности, только чтобы достичь первой цели — укрепленного мидийского города Фрааты, о котором нам известно лишь его название и местоположение — сто тридцать миль к западу от Каспийского моря. Антоний ничего не знал об объединенных силах противника, с которым ему предстояло столкнуться, а противник знал о нем все.

На таком удалении невозможно организовать надежное снабжение войска, и потому Антоний, если вдруг что-то пойдет не так, не получит ни продовольствия, ни подкрепления, а значит, ему придется беречь силы и кормиться за счет земель, по которым он будет проходить. С заносчивой самоуверенностью римского аристократа он, наверное, подумал: «Если смог Александр Великий — с меньшим войском, — то смогу и я».

Клеопатра пока еще не могла заметно влиять на его решения. Если он хотел сам иметь власть, то она могла бы найти более подходящие земли и поближе к дому, земли, где правили ее давние враги. На месте Антония царица, прежде чем отправляться так далеко, установила бы с помощью легионов власть на всем восточном Средиземноморье. Антоний же искал славы, и в основном ради себя самого. В мире, где жила Клеопатра, слава была не более чем спутником власти. Так или иначе, честь и слава Рима ее не заботили, ведь в Риме Клеопатру равно презирали и патриции, и простолюдины, видя в ней лишь наложницу Цезаря, женщину, которую можно выставить, как только она надоест. А ведь она вершила судьбы миллионов подданных, в родной стране ее считали богиней, и предки ее правили великой державой, когда римские консулы еще пахали землю и дрались за власть в небольшом городке — когда находили время оторваться от плуга.

Некоторую часть похода Клеопатра сопровождала Антония — из Антиохии до Зегмы, города на Евфрате, назначенного для сбора всех частей. Парфия лежала на другом берегу реки, но Антоний не спешил переправляться. Эту роковую ошибку уже совершил Красс — пошел по голым равнинам Месопотамии (современный Ирак), где его пеших солдат, не имевших никакого прикрытия, конные парфянские лучники перебили, как скот. Войско у Антония было больше, чем у Красса, больше, чем любая из армий Цезаря.

Оно было слишком велико, чтобы его спрятать. Антоний показывал войско Клеопатре, и его, понятное дело, видели и вражеские глаза; парфянским лазутчикам оставалось просто пересчитать головы — и можно переплывать Евфрат с донесением.

Ядро этой необычайно большой силы составляли шестнадцать римских легионов, поддерживаемых собственной десятитысячной конницей Антония. Его новый, не испытанный еще союзник — армянский царь Артавазд привел тринадцать тысяч солдат, и почти половина из них были верхом. Еще четырнадцать тысяч легковооруженных воинов прислали подвластные Антонию правители. Всего у Антония набралось не меньше ста тысяч, но не больше ста двадцати тысяч человек.

Сжигать за собой корабли царица не стала: подобно Октавиану и его сестре, она не могла знать — не отправится ли Антоний из Парфии в объятия своей супруги Октавии.