Нина принесла мне разрезанный на кусочки ананас, она ставит тарелку сбоку от кровати на низенький столик, сделанный ее отцом. Нина подстригла себе волосы, теперь они короткие и неровные, только челку она обесцветила и оставила длинной – она закрывает ей весь лоб. С новой прической Нина выглядит взрослее и совсем ребенком, независимей и уязвимей, мне жаль ее и в то же время я доволен.

Она сразу же отходит в сторону, но пристально смотрит на меня. Робость, упрямство, стремление к общению.

– Когда ты это сделала? – спрашиваю я.

– Сегодня утром, – говорит она и проводит рукой по затылку. С такой прической ее фигура выглядит еще более оформленной, тело окрепшим.

– Тебе очень идет, – говорю я. Я пытаюсь взглянуть на себя ее глазами: бледный, полулежу, опершись на здоровый локоть. Волосы растрепаны, взгляд благородно-страдальческий.

Нина пятится к открытой двери, не отрывая от меня глаз.

– Ты хочешь чего-нибудь? – говорит она, уже держась за ручку двери.

– Ты не могла бы мне почитать? – спрашиваю я. Это мое полуинвалидное состояние действует на меня странным образом: некоторая заторможенность и вместе с тем удивительная быстрота реакций, мои ощущения преобразуются в слова, как бы минуя стадию мысли.

Нина становится еще белее и краснее, отводит глаза, потом снова смотрит на меня.

– Что тебе почитать?

– Да все равно, – говорю я. Короткий, но глубокий вздох. Воздух плотный и вместе с тем разреженный. Сердце бьется в груди, где-то совсем близко.

Нина оглядывается вокруг, смотрит на книги, разбросанные на столе, на кровати, на полу, смотрит на книги, лежащие на книжных полках, – во взглядах, движениях чувствуется напряжение.

– Выбери сама. Что хочешь, – говорю я. Голос бархатный, голос – старое вино, выдержанное, терпкое; в моем положении этот голос получается у меня прекрасно.

Нина все еще в нерешительности, потом выбирает книгу с речами гуру, показывает мне обложку, смотрит на меня вопросительно.

– Годится, годится, – говорю я, впрочем, книга меня совершенно не интересует, меня интересует только то, чтобы она мне ее почитала.

Она садится на пол и скрещивает ноги, я смотрю на ее пятки в белых носках, на брюки, которые так хорошо обтягивают ей ляжки.

– Ну что ж, – говорит она и начинает читать с первой страницы хорошо поставленным, чинным голосом, словно на школьном уроке, этот ее голос странным образом контрастирует с ее теперешней прической.

– Не могла бы ты пересесть поближе? – прошу я. Мне хочется сократить расстояние между нами, слова слетают с моих губ непринужденно, сами собой.

Она поворачивается и смотрит на приоткрытую дверь.

– Здесь Марианна, – говорит она мне вполголоса.

– Ну и что? – спрашиваю я. Мне кажется, теперь я смогу преодолеть сковывающую меня обычно неуверенность, хоть я и заплатил за это дорогой ценой.

Нина закрывает дверь, застывает возле нее в нерешительности, держась за ручку, потом поворачивает ключ в замке, медленно, осторожно, почти бесшумно.

Она садится на кровать, я слышу ее дыхание, чувствую движение воздуха, пока она устраивается и подбирает под себя ноги. Она снова начинает читать: это мысли гуру о времени, мне удается различить лишь звук и тембр ее голоса, – я покрываюсь гусиной кожей.

– Ты не можешь подвинуться еще ближе? – говорю я ей. Подслащенный, жалобный голос, царапающий, льстивый, тянущийся к ней, как рыболовный крючок, как восклицательный знак.

Она подвигается ближе, не глядя на меня: вытягивает ноги и снова подбирает их под себя, замирает, когда ее колени касаются моих. И вновь ее голос скользит по округлым фразам гуру, перенасыщенным повторами и возвратами, по перекатывающимся низким волнам образов и звуков.

Я вытягиваю здоровую руку под одеялом и со скоростью миллиметр в секунду передвигаю ее по шелковой материи, пока не достаю до лодыжки.

Взглянув на меня мельком, Нина продолжает читать; голос низкий, теплый, неровный, он бьет мне по нервам.

Моя рука движется вверх по ее ноге: жаль, что я так ограничен в движениях. Пальцы мои перемещаются по натянутой материи так, словно меня увлекает за собой прозрачный поток ее голоса, текущий в по-школьному педантичном ритме, нарушаемом лишь передвижениями моих пальцев. Сердце мое бьется ровнее, я чувствую его посреди груди. Я лежу на правом боку, а моя неподвижная рука оттягивает мне левый; любые препятствия в подобном случае лишь усиливают желание, делают его острее, нестерпимее.