Он с трудом поднялся — все тело словно застыло — и, как старик, двинулся к двери; затем, постояв с минуту, решительно зашагал к Манору, словно воин, идущий в бой.

Маркус нашел Джорджа в операционном блоке. Тот был один и с увлечением занимался пересчетом только что полученных хирургических инструментов, тщательно проверяя каждый предмет, поворачивая его в руках и так, и сяк и осторожно, прямо-таки с почтением возвращая инструмент на его место на лотке. Это входило в обязанности ассистента операционного блока, и Джо Маскелл должен был приехать завтра к семи часам утра, чтобы подготовить все необходимое к первой операции. Маркус понимал — такая проверка инструментов не означает, что Чандлер-Пауэлл не очень-то доверяет Джо: он никогда не нанимал тех, кому не мог полностью доверять. Но здесь он был в своей стихии, отдавался двум своим пристрастиям — своей работе и своему дому и, как ребенок, выбирал себе любимые игрушки.

— Мне хотелось бы отвлечь вас на два слова, если вы располагаете временем, — сказал Маркус.

Даже на его собственный слух, голос у него прозвучал неестественно, оказался необычайно высоким. Чандлер-Пауэлл не поднял на него взгляда.

— Все зависит от того, что означают эти «два слова», — произнес он. — Действительно два слова или серьезный разговор?

— Думаю, серьезный разговор.

— Тогда я закончу здесь, и мы пройдем в мой служебный кабинет.

Маркусу в этом предложении увиделось что-то пугающее. Оно слишком напоминало вызов в кабинет отца в детские годы. Хотелось бы поговорить сразу, покончить с этим. Но он ждал, пока не был задвинут последний ящик; после этого Чандлер-Пауэлл первым вышел из блока, Маркус последовал за ним. Они прошли в сад, затем через черный ход и холл в служебный кабинет Джорджа. Летти Френшам сидела там за компьютером, но, когда они вошли, вполголоса пробормотала какие-то извинения и тихо вышла из комнаты. Чандлер-Пауэлл уселся за письменный стол, указал Маркусу на стул и теперь сидел молча. Маркус попытался убедить себя, что это молчание — вовсе не признак тщательно сдерживаемого нетерпения.

Было непохоже, что Джордж заговорит первым, так что Маркус сказал:

— Я принял решение насчет Африки. Я хотел сообщить вам, что наконец решил присоединиться к группе мистера Гринфилда. Я был бы признателен вам, если бы вы смогли отпустить меня через три месяца.

— Я так понимаю, — ответил ему Чандлер-Пауэлл, — что вы ездили в Лондон и разговаривали с мистером Гринфилдом. У меня нет сомнений, что он говорил вам о некоторых связанных с этим проблемах, в частности — о проблеме вашей будущей карьеры.

— Да, говорил.

— Мэтью Гринфилд — один из лучших пластических хирургов в Европе, возможно — один из шести лучших хирургов в мире. Он к тому же непревзойденный преподаватель. Мы можем не сомневаться в его квалификации — ЧККХ, ЧККХ (пласт.), магистр хирургии. Он отправляется в Африку преподавать и основать там центр высокого мастерства. Именно этого и хотят африканцы — научиться справляться своими силами, чтобы белые не приезжали ни руководить, ни делать все за них.

— Я и не думал о том, чтобы руководить или делать все за них — просто хочу помочь. Там ведь столько всего надо сделать. Мистер Гринфилд полагает, что я могу быть полезен.

— Разумеется, он так полагает, иначе не захотел бы зря тратить ни свое время, ни ваше. Но что именно, по вашему мнению, вы можете предложить? Вы — ЧККХ и вполне компетентный хирург, но вы не умеете преподавать, вы пока не можете в одиночку справляться с особо трудными случаями. Даже один год, проведенный в Африке, серьезно помешает вашей карьере, то есть если вы собираетесь чего-то добиться в вашей профессии. Вам не очень помогло пребывание здесь — и я вас об этом предупреждал, когда вы впервые сюда приехали. Новая программа ММК — модернизации медицинских кадров — ужесточает планы повышения квалификации, делает их менее гибкими. Больничные врачи-стажеры стали оплачиваться учебными фондами, и всем нам известно, какую путаницу создало правительство в этих делах: старшие специалисты больниц отстранены, специализированную хирургическую подготовку проходят врачи приемных отделений, и бог знает, сколько все это продлится, пока оно придумает что-нибудь новенькое — еще больше бумаг для заполнения, больше бюрократии, больше препон людям, старающимся продвинуться в своей профессии. Но ясно одно: если вы хотите достичь чего-то в хирургии, вам необходимо быть включенным в план повышения квалификации, а эти планы стали весьма негибкими. Возможно, и удалось бы включить вас в текущую программу, тут я могу попробовать помочь, но из этого ничего не выйдет, если вы удираете в Африку. И ведь вы делаете это не из религиозных побуждений. Я не стал бы вам сочувствовать, если бы это было так, но хотя бы мог понять… нет, не понять — принять. Такие люди встречаются, но я никогда не предполагал, что вы особенно религиозны.

— Нет, я не думаю, что мог бы так о себе сказать.

— Тогда что вы можете о себе сказать? Что хотите облагодетельствовать весь мир? Или испытываете чувство постколониальной вины? Я представляю, что оно все еще довольно широко распространено.

— Джордж, там я смогу делать полезную работу. Мне нечего сказать кроме того, что я глубоко убежден — Африка пойдет мне на пользу. Я же не могу без конца оставаться в Маноре, вы сами говорили об этом.

— Я и не прошу вас остаться. Я прошу вас всерьез задуматься о том, в каком направлении пойдет ваша карьера. То есть если вы хотите добиться чего-то в хирургии. Однако мне вовсе не хочется зря тратить слова на уговоры, если вы приняли решение. Я предлагаю вам еще раз все обдумать, а пока учту, что должен найти вам замену через три месяца.

— Я понимаю, что это причинит вам неудобство, и очень сожалею об этом. И я понимаю, чем вам обязан. И благодарен. И всегда буду благодарен.

— Я думаю, вам незачем произносить жалкие фразы про благодарность. Это слово неуместно между коллегами. Мы договорились, что вы уезжаете через три месяца. Надеюсь, в Африке вы найдете то, что ищете — что бы это ни было. Или вы надеетесь там освободиться от чего-то такого, от чего стремитесь убежать? Ну а теперь, если у вас все, я хотел бы воспользоваться своим служебным кабинетом.