— Да нет, — успокаиваю, — лет 150: к тому времени радиация ослабнет вдвое и станет полувредной.

Стёпа ещё хотел что-то уточнить, но его перебила Алевтина, опять влезшая не в своё дело:

— Василий Иванович, — говорит, — шутит. — Ничего себе шуточки: разговор идёт о жизни и смерти, а она на шуточки сворачивает. — Главное, — теперь она объясняет, — не надо паники. Не надо никуда драпать. Если случится атомное нападение, нам объявят и расскажут, что делать. В конце концов, не так страшен чёрт, как его малюют. Советскими учёными, — тоже делится страшным секретом, — доказано, что обычный газетный лист надёжно защитит от прямой радиации. — И я сразу представил, как вся страна, всё человечество ходит, обёрнутое газетами. Правда, как-то не верилось, что от «Правды» будет какой-то толк. Но, чем чёрт не шутит, надо будет запасаться печатной защитой, другой-то нет.

Смотрю, моих раззудило: Фатов лезет с вопросом:

— Мы, — говорит, — ещё до войны построили социализм. — Это он-то? Когда ему от силы было лет пять-семь. — Так? — Сарнячка с готовностью кивает — это она и без доклада помнит. — Потом, — продолжает свою мысль Валя, — была война, а с ней и страшнейшая разруха, так? — И опять лекторша согласна. — После этого теперь мы где? — Сарнячка непонимающе круглит глаза. — По-прежнему в социализме или уже до него?

Вот завернул! Мне и самому стало любопытно узнать, где мы? Но тут, как всегда, на самом интересном прерывают. Зачавкали, затукали копыта, и в лагерь вступила конница Горюна. Обрадованные парни шмыганули по палаткам, и я так и не узнал, где живу — при социализме или уже до него.

Пошёл, огорчённый, встречать Радомира Викентьевича.

— Топографов перебазировал, — докладывает. — На завтра Кравчук дал заявку. Вы как?

— Уходим завтра с Сухотиной на старый участок.

— Повремените, — предлагает, — два дня, подвезу.

— Нет, — отказываюсь и объясняю: — Туда полдороги без тропы — овчинка выделки не стоит.

— Как знаете.

— Каши хотите?

— Нет, — отказывается, — топографы подарили огромный кусок варёной изюбрятины, так что приходите вы ко мне. С вас — кипяток.

Через полчаса, управившись с лошадьми, мы лежали рядом в его низенькой мини-палатке и рвали зубами дикое мясо. Вкусно — аж жуть!

— Женщины, — интересуется, — пришли по делу или ещё зачем?

— Зальцманович, — объясняю, — ещё зачем.

— Знаете, — помолчав, говорит медленно, словно раздумывая — сказать или нет, или — как сказать, — я бы не советовал вам быть с ней или при ней чересчур откровенным.

— Почему? — удивился я, пережёвывая последний кусман.

Он опять помолчал немного.

— Дело в том, — объясняет, — что я дважды встречал её, когда приходил отмечаться в контору КГБ.

— Ну и что? — не придал я сообщению ни малейшего тревожного значения. — Мало ли по каким комсомольским делам она заходила.

— Возможно, — согласился профессор. — Но зачем прятать лицо? Почему она не хотела, чтобы я её узнал?

Теперь молчал я, переваривая зреющую неприятную догадку с приятным мясом.

— Вы думаете?..

— Ничего я не думаю, — уклонился Радомир Викентьевич по-интеллигентски от постановки точки над «i». — Просто советую присмотреться и не говорить лишнего.

Позже Сарнячка зашла ко мне в палатку.

— Распишись, — просит, подавая комсомольский журнал, — что я прочитала лекцию в твоём отряде.

Я безмолвно расписался, старательно пряча глаза, чтобы не выдать скопившуюся в душе ненависть.

— Вы завтра уходите?

— Хочешь с нами? — издеваюсь, зная, что ей такая прогулка не под силу.

— Я с тобой, — грубит, вспылив, — и на край света не пойду. — Разворачивается и топает наружу, а я вижу, что и ноги у неё кривоваты, и спина горбится. Нет, я в такую пальцем не ткну.

Трое уходили в туман. Впереди лёгкой танцующей походкой уверенно шёл, цепляясь длинными ногами за все торчащие растительные выступы, вождь Длинный Лопух. За ним почти неслышно продвигалась, не отставая ни на шаг, женщина, просто — Женщина, потому что женщина. За ней, замыкая группу, сонно спотыкаясь о корни, которые пропустил вождь, и, натыкаясь на ветки, от которых уклонилась женщина, брёл Сашка Сонный Ленок. Рассвет только-только нарисовал вершины дальних могучих хвойников на голубовато-сизом воздушном холсте, всевышний электромонтёр, проспав, не успел погасить все звёзды, а бронзовая луна, торопясь, застряла в верхушках кедрачей. Шли налегке, взяв только самое необходимое. В заплечной торбе вождя надёжно покоилось, завёрнутое в сменную одежду, самое драгоценное — волшебный глаз, видящий сквозь землю, а на плече удобно лежал, так что приходилось всё время перекладывать, магический треножник для глаза. Ещё вождь пёр драный двухместный брезентовый вигвам, короткий полог и три спальных чехла из тёплого хлопчатобумажного меха, а остальные двое — посуду из древнего почерневшего серебра, свою пересменку, пшённый и злаковый пеммиканы, специально приготовленное калорийное мясо в наглухо закупоренных жестяных сосудах и ещё кое-что, недостойное упоминания. Вообще-то груз должна нести на голове женщина, чтобы у воинов были свободны руки и поднята голова на случай встречи с чужими враждебными племенами, обитающими в пойме реки. Но вождь, скептически осмотрев выю носильщицы и общий груз, побоялся, что силовые пропорции не будут соблюдены и придётся воинам тащить и груз, и женщину. Поэтому всё распределили поровну: вождю — большую часть, Ленку — поменьше, а Женщине — совсем мало. Но она и с малым шла, согнувшись в три погибели. Такой в племени не место. Вождь знал это, она — нет. Троица шла на священную скалу, чтобы принести жертвоприношение богам в залог удачного сезона. Жертвой должен стать один из трёх. Вождь, естественно, отпадал сразу. Сашке предстояло таранить назад камни и пробы. Оставалась — женщина. И она не знала. Группа была хорошо экипирована и вооружена. На ногах у каждого лёгкие и прочные кирзовые мокасины, а тело надёжно прикрыто одеждой из выделанной хлопчатобумажной кожи. Вождь имел огненный гром образца одна тысяча девятьсот стёртого года и короткий томагавк. Женщина несла смертоносный молоток на длинной метательной ручке, а Сонный Ленок никогда не расставался с набором рыболовных крючков. И у всех троих пояса оттягивали короткие остро отточенные мачете в кожаных чехлах. Шли в неведомые враждебные места, и предосторожности не были лишними.

Скоро услышали глухой рёв реки. Туман всё густел и набирая скорость, подстёгиваемый солнцем, рвался вверх по долине, туда, откуда с нарастающей силой катился поток, сметая и унося прошлогодние завалы и подмывая берега. Противоположный берег терялся в зыбком движущемся мареве, и казалось, что мир разделился надвое: тот, что на том берегу, и этот, на этом. Не верилось, что не пройдёт и двух недель, как река успокоится, обмелеет, и мир благополучно воссоединится. А пока на реку страшно смотреть. От стремительно убегающей воды кружилась голова, и казалось, что берег с такой же скоростью уходит из-под ног в противоположном направлении. Вся долина до краешка заполнена мутной водой, и по ней, обгоняя друг друга, сталкиваясь и вздымаясь концами вверх, плывут подмытые и сломанные стволы умерших деревьев, и крупные коряжины. Там, где воду сдерживают заторы, кипит пена, выбрасывая жёлтые хлопья. Жутко и весело. Безумно хотелось прыгнуть в реку и наперекор стихии переплыть стремительный поток, но сдерживала трезвая мысль, так свойственная моему уравновешенному характеру: зачем?