Это было через 12 лет после его преступного возмущения новгородских граждан. В Киеве, как мы сказали, в 1146 г. умер Всеволод Ольгович, назначив после себя своего брата Игоря Ольговича. Никто не возражал, все целовали ему крест, также и Изяслав Мстиславович. Но только что после смерти брата Игорь занял киевский престол, Изяслав Мстиславович из своего Владимира-Волынского двинулся походом на Киев. Как впоследствии выяснилось, Изяслав послал сказать старшему в роде Мономаховичу — Вячеславу Туровскому, что он для него идет завоевывать Киев. Однако своей дружине он говорил иначе: “Всеволоду Ольговичу я подчинялся, как своему зятю (тот был женат на родной сестре Изяслава); я почитал его, как второго отца. Но почему мы должны подчиняться Игорю? Почему Ольговичи, а не Мономаховичи? Бог рассудит меня с ним. или паду славно перед вашими глазами или сяду на престол моего отца и деда”.

Эта речь оскорбительна для памяти Владимира Мономаха. Не говоря уже о том, что все князья целовали крест Игорю (еще при жизни Всеволода), значит, признали его право по совести (ибо ни малейшего давления в те времена быть не могло), но если бы и Мономаховичи имели Это право, то во всяком случае старшие в роде сыновья Мономаха, еще здравствующие: Вячеслав, князь Тypовский, и младший Юрий Долгорукий, князь Суздальский (был и еще Андрей), а никак не их племянник Изяслав.

Киевский князь Игорь Ольгович был взят в плен Изяславом и посажен в подземную темницу, где вскоре очень разболелся. Захватив “отчий” стол, Изяслав и не вспомнил о своем обещании отвоевать Киев для Вячеслава, старшего в своем роде, и его восклицание: “почему Ольговичи, а не Мономаховичи” было не что иное, как коварство. Вячеслав позднее так изобразил поведение своего племянника: “сколько раз молил я племянника моего не проливать крови христианской и не губить земли русской. Изяслав, восстав на Игоря, объявил мне, что ищет престола киевского единственно для меня, второго отца своего, а вместо этого сам сел на престоле, мало того, вскоре завладел даже моими собственными городами Туровым и Пинском, Ничего не имея, кроме Вышгорода, я молчал. Имея Богом данную мне силу — полки и дружину, я терпеливо сносил обиды, самое унижение, и, думая только о пользе отечества, унимал Изяслава. Но он не желал внимать советам и, отвергая их, нарушал устав Божий”.

Что Вячеслав был против захвата Киева, свидетельствует также и его любимое изречение: “с молодости не охотник я был до кровопролития”.

Во всем изложенном Вячеслав показывает себя истым Мономаховнчем.

Никто не восстает силой на Изяслава. Но что всего удивительнее, он находит себе приспешников не среди своих Мономаховичей, а в потомстве Святослава — двоюродных братьев Ольговичей — Давидовичей (Давид брат Олега). Брат Игоря Святослав Ольгович успел бежать из Киева в свою область Новгоpод-Сeвеpск. Он обратился ко всем князьям с просьбой освободить его брата Игоря из подземной темницы. Святославу не только никто не решился помочь, но Давидовичи объявили ему: “сиди в своей волости и оставь Игоря, иначе будем воевать против тебя”. Святослав отвечал: “не хочу ничего, ни волости, ничего другого, только отпустите мне брата”. Здесь сказывается кроткий нрав Святослава, которого историки с иронией (ибо, как мы сказали, они во всем держали руку Изяслава) называют добродушным толстяком (ист. Сергея Соловьева). Тогда черниговские братья Святослава пошли и выгнали его из его удела Новгород-Сeвeрскa и опять предложили ему мир с условием отступиться от брата. Святослав отвечал: “Лучше мне помереть, чем оставить брата, буду искать его, пока душа в теле”. “Говоря это, отмечает летописец, Святослав заливался слезами”. Давидовичи продолжали преследовать Святослава: “веселясь разрушением, они сожгли его дворец, церковь, гумно, где было девятьсот скирдов хлеба”.

Совсем непонятно такое отношение родных к Святославу: только, зная злое обаяние на людей Изяслава, можно до известной степени объяснить это братоненавистничество. Через некоторое время Давидовичи, как бы опомнившись, предложили Святославу дружбу и отвернулись от Изяслава. Но до этого они успели загнать Святополка в дикие леса Карачевские, где он чуть не погиб.

Натравив Давидовичей на их брата и своего “врага” Святослава, Изяслав не ограничивается только местью. Он хочет добычи. Он дает предписание союзникам: что будет в волостях Ольговичей — Игорево (сидевшего у него в тюрьме) — рабы или товар какой — это все мое, а что будет Святославовых товаров или рабов, то разделить на две части. И грабили и делили все, включая церковную утварь.

Осведомившись об отчаянном положении Святослава, ибо уже ничего не оставалось ему, как сдаться в плен и разделить участь брата в тюрьме, Юрий Долгорукий прислал для защиты обиженного войско со своим сыном Иоанном. Но Иоанн, приехав к Святославу, смертельно занемог. Здесь, по словам летописи, опять сказалось добросердечие Святослава, он забыл о войне и неприятелях; молился, думал только о больном. После кончины Иоанна столь горестно оплакивал его, что даже отец покойного Юрий Долгорукий старался его утешить.

Когда Изяслав узнал, что Юрий защищает Святослава, он уговорился. с Давидовичами о нападении на Юрия в его собственной волости и стал спешно собирать киевлян на войну с Юрием. Но киевляне отказывались идти на Юрия. На вече они говорят: “князь, не ходи на дядю, лучше уладься с ним”. Изяслав отвечает: “нельзя мне, я крест целовал Давидовичам, что вместе с ними буду воевать против Юpия за то, что принял врага моего Святослава”. Киевляне: “ну, князь, ты на нас не сердись. мы не можем на Владимирово племя руки поднять, вот если бы ты на кого другого, то пошли бы и с детьми”.

В этом ответе вскрывается отношение жителей Русской земли, вообще, к своим князьям. Они признают за князьями право начинать войну, однако оставляют за собой нравственное суждение, с кем можно и с кем нельзя воевать. Чтобы смягчить неприятность отказа, киевляне как бы с горячностью прибавляют: “в другой раз пойдем и с детьми”. Они покорны князю, но только не тогда, когда он собирается на неправое дело.

Тогда Изяславу ничего не оставалось, как кликнуть клич, и он возглашает: “тот будет добрый человек, кто со мной пойдет”. Таких добряков нашлось достаточно, чтобы поход состоялся.

Но в дороге Изяслав получает новый удар, и именно со стороны тех, с кем “целовал крест” идти на дядю Юрия: Давидовичи примирились с братом Святославом и не хотят больше войны. На вопрос посла Изяслава они отвечают: “Игорь томится в тюрьме, отпусти его, и тогда все помиримся”.

Тут Изяслав воспылал, как это по-нашему говорится, благородным негодованием и обвинил Давидовичей в измене. Его посол бросил перед Давидовичами договорные грамоты и разразился от имени Изяслава такой высокопарной речью: “вы клялись быть со мной до самой смерти, а теперь клятву нарушили, да будет со мной Бог и сила животворящего креста. Стану управляться, как Бог даст”. Изяслав, как мы говорили выше, часто призывает Бога в свидетели и поминает Животворящий крест, когда кто-нибудь не делает так, как ему нравится. Но сам он постоянно нарушает клятвы и презирают братолюбие — не целовал ли он крест Игорю и не идет ли сейчас походом на более старшего в роде, чем он сам, только потому, что тот осмелился подать помощь гонимому. Эту забывчивость собственных клятв и требование исполнения их от других можно назвать вырождением договорных святынь, оно характерно для второй линии Мономахова рода (потомств Юрия Долгорукого) и имеет большую будущность в Московском княжестве и царстве.