Леба видел – Сен-Жюст теперь был весь в предстоящем наступлении.

Наступление началось 25 фримера [12] . Обе армии ударили одновременно: Пишегрю – в направлении Агно и Форта-Вобана, Гош наступал от Бича и 2 нивоза [13] одержал победу при Рейхсховене. В этом сражении Сен-Жюст, постоянно находившийся при Мозельской армии, командующему которой он не доверял, опять шел в атаку как простой офицер.

Один за другим республиканцы заняли Агно, Фрошваллер, Верт и вплотную подошли к Виссамбургу.

6 нивоза произошло решительное сражение объединенных Рейнской и Мозельской армий с такими же объединенными австро-прусскими силами на высотах Гейсберга. Победа была решительной. Французы, ведомые Гошем и Сен-Жюстом, вступили в долину Лаутера.

На следующий день австрийцы эвакуировали Виссамбург, а к Сен-Жюсту из осаждавших Ландау войск явился парламентер с предложением вступить в переговоры. Как и позже при Флерюсе, комиссар отказался разговаривать с парламентером противника.

– Французская Республика не принимает от своих врагов и не посылает им ничего, кроме свинца! – заявил он австрийскому уполномоченному.

Назавтра эти слова повторяла вся армия.

8 нивоза в три часа дня республиканские войска вступили в Ландау. Восточный фронт выстоял.

Сен-Жюст после взятия Виссамбургских линий выстроил генералов обеих армий, – своих генералов! – и торжественно поздравил их с окончанием кампании. В отчет загремели ликующие крики.

– Победа, гражданин уполномоченный! – от лица всех воскликнул Гош.

– Победа, генерал! – Сен-Жюст крепко пожал руку молодого генерала. – Победа!

Он ничего больше не сказал Гошу, несколько дней назад по представлению Карно (и в нарушение прежней договоренности с Сен-Жюстом) назначенному командующим объединенными армиями в обход Пишегрю. Последнему, обиженному донельзя, был обещан пост командующего Северной армией.

Сен-Жюст не стал оспаривать решение Карно, считая, что Гош заслужил этот пост своими заслугами перед Республикой. Но, наградив Гоша за его победы, его следовало наказать за его поражения. А также за явный цезаризм, проскальзывавший в поступках генерала.

29 декабря, в день возвращения Сен-Жюста и Леба с фронта, Париж отмечал освобождение Тулона войсками генерала Карто. По словам младшего брата Максимилиана, находившегося в тот момент в республиканских частях, штурмовавших Тулон, главную роль в снятии осады сыграл артиллерийский капитан Буонапарте, составивший план взятия города и умело использовавший артиллерию. Именно такие люди, до конца преданные революции и не думавшие о себе, писал Огюстен Робеспьер, присвоивший своей властью Буонапарте чин бригадного генерала, и были нужны новой Франции. Послушный комиссару Огюстену Буонапарте выгодно отличался от независимого Гоша…

Через три месяца 12 жерминаля [14] Гош по приказу Комитета общественного спасения (приказ был подписан Карно и Сен-Жюстом) был арестован в Ницце на пути к бивуакам Итальянской армии, командующим которой он был назначен. В день его ареста на парижскую гильотину взошел другой страсбургский враг Сен-Жюста Шнейдер, несколько месяцев просидевший в заключении. Затем еще четыре месяца Гош ожидал гильотины в революционной тюрьме Кармелитского монастыря. Сен-Жюст и Карно не торопили судьбу лучшего генерала республиканской армии. Гош вышел на свободу 19 термидора II года, когда судьба революционного правительства уже решилась.

…В конце пятидесятых годов в Москве посетители одного из наиболее популярных столичных кафе «Националь» почти каждый вечер могли увидеть за маленьким угловым столиком у большого окна, за которым можно было разглядеть зубчатую стену Кремля у Александровского сада, необычный персонаж в потрепанном костюме и с безвольно поникшей головой.

Посещавшая кафе литературная богема старательно избегала этого столика, за которым в полном одиночестве за единственной коньячной рюмкой сидел большеголовый, лохматый, с пепельной гривой сальных волос, неряшливый человечек, в чьем тусклом взоре угадывалась целая потерянная эпоха. Это был он… Автор непревзойденных «Зависти» и «Трех Толстяков» и еще неопубликованных, но гениальных фрагментов «Ни дня без строчки»… Бывший мэтр советской литературы ее первых лет, бывший друг погибших Маяковского и Мейерхольда, бывший великий русский писатель, который, по мнению даже собственных поклонников его старых книг, давно уже был похоронен где-то на одном из московских кладбищ… А он, как оказывается, все еще пребывал на этом свете, хотя и не в своем собственном облике, а в виде своей тени, регулярно появлявшейся в «Национале»…

В тот памятный вечер, незадолго до празднования очередной годовщины Октябрьской революции, окруженный несколькими энергичными поклонниками из литературной молодежи, которые изредка все же подсаживались к столику бывшего мэтра, чтобы в разговоре с осколком ушедшей эпохи ощутить ее вкус от живого свидетеля, Олеша, наслушавшись в который уже раз восторженных похвал в адрес своей нестареющей сказки, на этот раз не сдержался:

– Оставьте! Старый Олеша уже тридцать лет слышит то, что должно было быть предназначено молодому Олеше. А я-то уж точно – не он. И сказку эту, столь любимую вами, не перечитывал, дай мне Бог памяти, поменьше, чем тридцать, но тоже очень много лет. Читаешь – и думаешь: я ли это был? Но если не я, то кто же это писал? Вот удивительный парадокс нашей жизни: мы никогда не можем повторить то, что сами когда-то насотворяли. Попробуешь заново – и все равно получится по-другому. Да и хуже. Как нельзя второй раз войти в одну и ту же реку, так и не макают перо второй раз в одну и ту же чернильницу. Требовали же от меня продолжения «Толстяков»! И долго. А зачем? Сейчас я бы на это продолжение и не замахнулся, а когда-то… Когда-то даже о нем подумывал (слишком уж уговаривали!), но не взялся. К счастью. Потому что я бы такое там понаписал! Стыдно было бы и посейчас. Если бы напечатали, чего бы, конечно, не произошло… Вот так-то, друзья…