Этот бессмертный

Аннотация

Земля пришла в упадок и стала туристическим раем для инопланетян. В Средиземноморье воссозданы древние верования, их артефакты и герои. На фоне всего этого появляется с виду обычный человек, Конрад. В разные времена его называли Константин, Карагиозис, Коронес, Номикос. Под каждым именем этот человек оставлял свой след в истории. Конрад выбрал занятие гида и эксперта по земной культуре. В планах Конрада было ни во что не вмешиваться, вести тихую, спокойную жизнь…

Роман "Этот бессмертный", за который Роджер Желязны в 1966 году получил престижную премию "Хьюго", многие считают лучшим переосмыслением античной мифологии за всю историю фантастики.

Глава 1 – Ты — калликанзарос, — заявила она внезапно. Я повернулся на левый бок и улыбнулся в темноту. – Копыта и рога я оставил в Управлении. – Значит, ты знаешь, о чем я! – На самом деле я Номикос. Я потянулся к ней и нашел ее. – На этот раз ты собираешься разрушить мир? Я рассмеялся и притянул ее к себе. – Подумаю. Если Земля рассыпается именно от этого… – Знаешь, дети, которые родятся здесь на Рождество, — калликанзаросы по крови, — сказала она, — а ты как-то говорил мне, что твой день рождения… – Ну хватит! До меня вдруг дошло, что она шутит лишь наполовину. Если знаешь кое-что из того, что творится в Прежних Местах, в Горячих Местах, то в мифы поверишь без особых усилий — например, в историю о тех похожих на Пана духах, что собираются вместе каждую весну, чтобы десять дней пилить Мировое Древо и в последний момент исчезнуть при звоне пасхальных колоколов. (Дин-дон-колокола, щелк-щелк-зубы, цок-цок-копыта и т. д.) Мы с Кассандрой обычно не говорили в постели о религии, политике или эгейском фольклоре, но я ведь родился в этих краях, и воспоминания еще отчасти живы. – Ты меня обижаешь, — сказал я, шутя лишь наполовину. – Ты меня тоже обижаешь. – Прости. Я снова расслабился. Через некоторое время я попробовал объяснить: – Давно, когда я был еще совсем клопом, другие клопы дразнили меня «Константин Калликанзарос». Потом я вырос побольше и сделался пострашнее, и они перестали это делать. По крайней мере, они перестали называть меня так в глаза. – Константин? Тебя так звали? А я думала… – Сейчас меня зовут Конрад, так что не думай. – Но мне нравится это имя. Я лучше буду звать тебя Константином, а не Конрадом. – Ну, если тебе этого не хватает для полного счастья… Рябая луна высунулась из-за подоконника, чтобы подразнить меня. Я не мог достать до луны, и даже до окна, и отвернулся. Ночь дышала холодом, сыростью и туманом, как всегда в этих местах. – Уполномоченный по делам Искусств, Памятников и Архивов вряд ли станет подрубать Мировое Древо, — сказал я резко. – О мой калликанзарос, — слишком быстро отозвалась она, — я этого не говорила. Но с каждым годом колоколов все меньше, и не все зависит от нашего желания. У меня есть предчувствие, что ты действительно как-то изменишь ход вещей. Может быть… – Ты ошибаешься, Кассандра. – А еще я боюсь и мерзну. Она была и в темноте прекрасна, и я обнял ее, чтобы защитить от туманной сырости. Сейчас, пытаясь воссоздать в памяти события прошедших шести месяцев, я понимаю, что пока мы возводили стены страсти вокруг нашего Октября и острова Кос, Земля уже оказалась в руках сил, вдребезги разбивающих все Октябри. Торжествующе наступая внутри и снаружи, силы окончательного распада уже маршировали меж руин — безликие, неотвратимые, с оружием наизготовку. Корт Миштиго уже приземлился в Порт-о-Пренсе на древнем «Девятом Солнечном Автобусе», доставившем его с Титана вместе с грузом рубашек, обуви, нижнего белья, носков, разнообразных вин, лекарств и последних новостей из цивилизованных краев. Богатый и влиятельный галактический журналист этот Корт Миштиго. Насколько богатый, нам предстояло узнать лишь месяцы спустя; насколько влиятельный, я обнаружил всего лишь пятью днями раньше. Бродя в одичавших оливковых рощах, разведывая тропинки через руины франкского замка или сплетая свои следы с иероглифами, оставленными серебристыми чайками на влажных песках бухт Коса, мы убивали время в ожидании искупления, которое не могло прийти, да которого на самом деле и не следовало ждать. У Кассандры волосы цвета катамарских оливок, и вдобавок блестящие. У нее мягкие руки и короткие пальцы с тонкими перепонками. У нее очень темные глаза. Она всего лишь дюйма на четыре ниже меня, что заставляет удивляться ее грациозности, поскольку во мне шесть с лишним футов. Конечно, рядом со мной любая женщина выглядит грациозной, складной и миловидной, поскольку во мне нет ничего от этих качеств: моя левая щека в то время представляла собой карту Африки в багровых тонах из-за того мутантного грибка, который я подцепил с заплесневелого брезента, когда раскапывал гугенхеймовское здание в Нью-Йорке; от бровей до волос расстояние не больше пальца, и у меня разные глаза. (Правым, голубым и холодным, я смотрю на людей, когда хочу их смутить; карий я приберегаю для Открытого Честного Взгляда.) Я ношу ортопедический ботинок, потому что правая нога у меня короче. Но Кассандре не нужен контрастный фон. Она прекрасна. Я встретил ее случайно, ухаживал за ней обреченно и женился на ней против своей воли (это была ее идея). Сам я не думал об этом всерьез даже в тот день, когда привел свою шлюпку в гавань и увидел там Кассандру, загорающую подобно русалке возле гиппократова платана, и решил, что хочу ее. Калликанзаросы никогда особенно не стремились обзавестись семьей. Я просто снова попался. Было ясное утро. Пошел третий месяц нашей совместной жизни. Это был мой последний день на Косе — все из-за того звонка накануне вечером. Вокруг все было еще влажным после ночного дождя, и мы сидели во дворике, пили турецкий кофе и ели апельсины. День начинал свой путь над миром. Сырой порывистый ветер с моря пробирал нас до костей даже под толщей свитеров и сдувал пену с кофе. – Розовоперстая Эос… — сказала она, указывая рукой. – Угу, — кивнул я. — Она действительно мила, и пальчики у нее розовые. – Погоди, давай поглядим. – Да-да, прости. Мы допили кофе и закурили. – Я чувствую себя не в своей тарелке. – Я знаю, — отозвалась она, — не стоит. – Ничего не могу с этим поделать. Приходится уезжать, расставаться с тобой — вот душа и не на месте. – Это может быть всего на несколько недель, ты же сам говорил. А потом ты вернешься. – Надеюсь, — сказал я. — Но если это затянется, я за тобой пришлю. Правда, пока не знаю, где я буду. – А кто такой этот Корт Миштиго? – Веганский деятель, журналист. Важная шишка. Хочет написать о том, что осталось от Земли, а я должен ему это показать. Я. Лично. Черт побери! – Тот, кто берет десятимесячные отпуска для морского путешествия, не может пожаловаться, что перетрудился. – Я могу пожаловаться, и пожалуюсь. Моя работа была задумана как синекура. – Почему? – В первую очередь потому, что я сам ее так задумал. Я двадцать лет трудился как каторжный, чтобы Департамент Искусств, Памятников и Архивов стал таким, какой он есть, и десять лет назад я довел его до того уровня, на котором мои подчиненные могут справиться практически со всем. А меня отпускают на волю и призывают только иногда, когда надо подписывать бумаги. В остальное время я волен делать все, что мне взбредет в голову. А теперь такой подхалимский номер — Уполномоченный лично везет веганского писаку на экскурсию, которую мог бы провести любой штатный гид! Не боги же эти веганцы! – Стоп, минуточку, — сказала она. — Двадцать лет? Десять лет? Я почувствовал внезапную слабость. – Тебе же еще нет и тридцати. Мне стало еще хуже. Я помолчал немного и сказал: – Ну, понимаешь, я, в общем, человек довольно скрытный, и как-то не случилось тебе об этом сказать… Кстати, сколько тебе лет, Кассандра? – Двадцать. – Угу. Значит… я примерно вчетверо старше тебя. – Не понимаю. – Я тоже не понимаю. И доктора не понимают. Я просто остановился где-то между двадцатью и тридцатью и остался таким, как есть. Мне кажется, что это, ну, что ли, одно из проявлений моей индивидуальной мутации. Это имеет значение? – Не знаю… Да, имеет. – Для тебя не имеет значения моя нога, и то что я такой волосатый, и даже мое лицо. Почему тебя беспокоит мой возраст? Везде, где нужно, я вполне молодой. – Именно это мне и не все равно, — сказала она не допускающим возражений тоном. — А если ты никогда не состаришься? Я закусил губу. – Рано или поздно, придется. – А если поздно? Я люблю тебя. И я не хочу стать старше тебя. – Ты проживешь до ста пятидесяти. И потом, есть С-процедуры. Ты их сделаешь. – Но это не поможет мне остаться такой молодой, как ты. – Я на самом деле не молодой. Я родился старым. Но это тоже не сработало. Она заплакала. – Впереди еще годы и годы, — сказал я ей. — Кто знает, что за это время случится? От этих слов она заплакала еще сильнее. Я человек импульсивный. Мои мозги обычно работают хорошо, но такое впечатление, что они это делают уже после того, как я что-нибудь скажу — а тем временем я успеваю сделать невозможным продолжение разговора. Это одна из причин, по которым я предпочитаю иметь компетентных сотрудников и хорошую радиосвязь, а сам по большей части отсутствую. Есть, однако вещи, которые нельзя перепоручить. Поэтому я сказал: – Но подожди, в тебе же тоже есть что-то от людей из Горячих Мест. Мне потребовалось сорок лет, чтобы понять, что мне нет сорока. Может быть, и ты такая же. Я ведь родился как раз в этих краях… – Ты знаешь еще какие-нибудь случаи, похожие на твой? – Ну… – Нет, не знаешь. – Нет, не знаю. Помню, что в тот момент мне захотелось снова оказаться на своем корабле — не на блестящем красавце, а на старой калоше «Златой Кумир», там, в бухте. Помню, мне хотелось снова войти на нем в гавань, и увидеть там Кассандру в тот первый сверкающий миг, и иметь возможность снова начать все сначала — и либо сказать ей все прямо тогда, либо дотянуть до расставания, держа язык за зубами насчет своего возраста. Мечта была прекрасна, но, черт возьми, медовый месяц закончился. Я подождал, пока она перестанет плакать, почувствовал на себе ее взгляд и подождал еще немного. – Все в порядке? — спросил я наконец. – В порядке, спасибо. Я взял ее безвольно опущенную руку и поднес к губам. – Розовоперстая, — прошептал я, а она отозвалась: – Может быть, это и неплохо, что ты уедешь, хотя бы на время… — тут снова налетел бриз, сырой и знобящий, и чья-то рука — моя или ее, не знаю точно — вздрогнула. Листья тоже вздрогнули и посыпались нам на головы. – Ты ведь прибавил себе лет? — спросила она. — Ну хоть немножко? Тон был таков, что я счел за лучшее согласиться и честно ответил: – Да. Она улыбнулась в ответ, несколько уверившись в моей человеческой природе. Ха! Так мы и сидели, держась за руки и созерцая утро. Через некоторое время она стала напевать. Это была грустная песня — баллада, сложенная много веков назад. История о молодом борце по имени Фемоклес, не знавшем поражений. Он стал считать себя величайшим из живущих борцов. Наконец он прокричал свой вызов с вершины горы; оттуда до богов было рукой подать, и они не замедлили с ответом: на следующий день в селение верхом на закованной в броню громадной дикой собаке явился хромой мальчишка. Они боролись три дня и три ночи — Фемоклес и мальчишка — и на четвертый день мальчишка сломал ему хребет и бросил его на поле. Там, где пролилась его кровь, вырос цветок — Эммет называет его вурдалаком. Это лишенный корней цветок-кровопийца. Ночами бродит он, крадучись, и ищет погибшую душу мертвого борца в крови своих жертв. Но душа Фемоклеса покинула Землю, и он обречен вечно продолжать поиски. История, конечно, попроще, чем у Эсхила, но и мы уже попроще, чем когда-то, особенно люди с Материка. Кроме того, на самом деле все было не так. – О чем ты плачешь? — вдруг спросила она. – Я думаю о том, что было изображено на щите Ахилла, — ответил я, — и о том, как ужасно быть дрессированным зверем. И я вовсе не плачу: на меня с листьев падают капли. – Пойду сварю еще кофе. Она возилась с кофе, а я мыл чашки и просил ее позаботиться о «Кумире», пока меня не будет — чтобы его поставили в сухой док, если я за ней пришлю. Она сказала, что сделает. Солнце в небе поднималось выше, и через некоторое время со двора старого Алдонеса, гробовщика, послышался стук молотка. Цикламены проснулись, и бриз принес к нам с полей их аромат. Высоко над головой, как дурное предзнаменование, скользил по небу вампир, направляясь к материку. У меня чесались руки взять тридцать шестой калибр, бабахнуть и посмотреть, как он будет падать. Но единственное огнестрельное оружие, о котором я знал, было на борту «Кумира», и мне оставалось только смотреть, как он исчезает из виду. – Говорят, что они родом не с Земли, — сказала Кассандра, глядя, как он летит, — их привезли с Титана для зоопарков и всего такого. – Так и есть. – …А во время Трех Дней они вырвались на волю, одичали и стали крупнее, чем были там — в своем родном мире. – Я раз видел одного с размахом крыльев тридцать два фута. – Мой двоюродный дед как-то рассказал мне историю, слышанную им в Афинах, — продолжала она, — про человека, который убил одного такого без всякого оружия. Тот напал на него с крыши дока, на которой он стоял — дело было в Пирее — а человек голыми руками сломал ему шею. Они упали в бухту с высоты сотни футов. Человек выжил. – Это было очень давно, — припомнил я, — еще до того, как Управление начало кампанию по истреблению этих тварей. Тогда их было гораздо больше, и они были наглее. Теперь-то они сторонятся городов. – Насколько я помню, того человека звали Константин. Это не мог быть ты? – Его фамилия была Карагиозис. – Ты Карагиозис? – Если тебе так хочется. А что? – Дело в том, что именно он основал ретурнистскую [1] Сеть в Афинах, а у тебя очень сильные руки. – Ты ретурнистка? – Да. А ты? – Я работаю в Управлении, и у меня нет политических целей. – Карагиозис взрывал курорты. 1 Return — возвращаться (англ.). – Да. – Ты сожалеешь, что он их взрывал? – Нет. – Я ведь на самом деле очень мало о тебе знаю, правда? – Ты узнаешь обо мне все, что захочешь. Только спрашивай. На самом деле я совсем прост. Мое воздушное такси на подходе. – Я ничего не слышу. – Сейчас услышишь. Через мгновение воздушное такси скользнуло с неба на Кос и опустилось на сигнальную разметку, устроенную мной в дальнем конце дворика. Я встал и поднял на ноги Кассандру. Такси продолжало тихо гудеть — рэдсон-скиммер, двадцатифутовая скорлупка, местами прозрачная, местами блестящая, с плоским дном и закругленным носом. – Хочешь что-нибудь взять с собой? — спросила она. – Ты знаешь, что — но я не могу. Скиммер остановился, часть борта отодвинулась, и пилот в защитных очках повернулся к нам. – У меня такое чувство, — сказала она, — что тебя ждет какая-то опасность. – Сомневаюсь, Кассандра. Боже, утраченное Адамом ребро не вернешь на место. – До свидания, Кассандра. – До свидания, мой калликанзарос. И я забрался в скиммер и взлетел в небо, шепча молитву Афродите. Внизу подо мной махала рукой Кассандра. Позади меня солнце все плотнее сплетало свою световую сеть. Мы мчались на запад, и здесь мог бы быть плавный переход, но перехода никакого не было. От Коса до Порт-о-Пренса четыре часа лета: серая вода, бледные звезды и я, безумно глядящий на цветные огоньки на пульте… Глава 2 Зал кишел народом, пылала огромная тропическая луна, и я мог видеть одновременно то и другое, потому что мне наконец удалось увлечь Эллен Эммет на балкон, а двери были приоткрыты. – Снова восстал из мертвых, — приветствовала она меня, слегка улыбаясь. — Пропал почти на год и не прислал даже дежурной открытки «Будь здорова!» с Цейлона. – А ты что, болела? – Могла и болеть. Она была миниатюрной и, как все ненавистники дневного света, кремовой где-то внутри под краской. Она мне напоминала сложную механическую куклу со сломанным механизмом — холодная грация и склонность пнуть человека пониже колена, когда он меньше всего этого ожидает. Еще у нее была неимоверная грива рыже-каштановых волос, заплетенная в прическу типа гордиева узла — я тщетно пытался мысленно развязать его; глаза у нее имели цвет, угодный ее душе в данный конкретный день, но где-то глубоко внутри они всегда были голубыми. Надетое на ней нечто было буро-зеленым; этого нечто было достаточно, чтобы обернуться вокруг нее несколько раз и сделать из нее бесформенную худышку, либо она вновь была беременна, в чем я сомневался. – Хорошо, — сказал я, — если ты этого хочешь. — Но я не был на Цейлоне. Я все время провел в Средиземноморье. Вновь раздались аплодисменты. Актеры только что закончили исполнять «Маску Деметры», которую Грабер написал пентаметрами в честь нашего веганского гостя; пьеса длилась два часа и была прескверная. Фил был человек достаточно образованный, лысеющий, и вид у него был вполне подходящий для лауреатства, но, видит бог, у нас было очень плохо с кандидатурами, когда мы остановили свой выбор на нем. Будучи подвержен приступам подражания Рабиндранату Тагору и Крису Ишервуду, он писал ужасно длинные метафизические эпические произведения, много рассуждал о Просвещении и ежедневно занимался на пляже дыхательными упражнениями. В остальном он был весьма достойным человеческим существом. Аплодисменты затихли, и я услышал стеклянный перезвон фелинстры и возобновляющиеся разговоры. Эллен прислонилась спиной к балконному ограждению. – Я слышала, ты вроде бы женился за это время? – Верно, — подтвердил я, — а также несколько умотался. Зачем они меня вызвали? – Спроси у своего босса. – Уже спросил. Он сказал, что мне предстоит быть гидом. Вот только хотелось бы узнать, зачем. Действительную причину. Я думал об этом все время и только сильнее запутался. – А откуда ж я могу знать? – Ты все знаешь. – Дорогой мой, ты меня переоцениваешь. На кого она похожа? Я пожал плечами. – Может быть, на русалку. А что? Теперь она пожала плечами. – Просто любопытно. А как ты говоришь другим, на кого я похожа? – Я никому не говорю, что ты на что-нибудь похожа. – Я чувствую себя уязвленной. Я должна быть на что-то похожа, не уникальна же я. – Как раз уникальна. – Тогда почему ты не забрал меня с собой в прошлом году? – Потому что ты существо общественное и тебе нужно, чтобы вокруг был город. Ты можешь быть счастлива только здесь, в Порте. – Но я не счастлива здесь, в Порте. – Ты здесь, в Порте, менее несчастна, чем где бы то ни было на этой планете. – Мы могли попробовать, — сказала она и повернулась ко мне спиной, глядя на огни гавани внизу под нами. – Ты знаешь, — добавила она через некоторое время, — ты так чертовски уродлив, что это притягивает. Вот в чем дело. Моя рука остановилась на полпути в паре дюймов от ее плеча. – Знаешь, — продолжала она ровным, лишенным эмоций голосом, — ты представляешь собой кошмар, который ходит, как человек. Я уронил руку, сдавленно хмыкнул и сказал: – Я знаю. Приятных сновидений. Я повернулся, чтобы уйти, но тут она поймала меня за рукав: – Погоди! Я посмотрел вниз — на ее руку, потом вверх — ей в глаза, потом снова вниз — на ее руку. Она отпустила меня. – Я ведь никогда не говорю правду, — сказала она и рассмеялась своим ломким смешком. — На самом деле я знаю кое-что, что тебе следует знать об этой поездке. Дональд Дос Сантос здесь, и мне кажется, что он едет с вами. – Дос Сантос? Это становится смешным. – Он сейчас наверху в библиотеке с Джорджем и каким-то здоровенным арабом. Я глядел мимо нее, вниз на портовые кварталы, где по мрачным улицам бродили тени, темные и медлительные, как мои мысли. – Здоровенный араб? — сказал я погодя. — Руки в шрамах? Желтые глаза? Зовут Хасан? – Да-да, все так. Ты с ним знаком? – В прошлом он делал для меня кое-какую работу, — признал я. Тут я улыбнулся, хотя кровь у меня застыла в жилах, потому что я не люблю, чтобы другие знали, о чем я думаю. – Ты улыбаешься? — спросила она. — О чем ты думаешь? Очень в ее стиле. – Я думаю о том, что ты смотришь на вещи более серьезно, чем мне представлялось. – Ерунда. Я тебе много раз говорила, что я ужасная лгунья. Вот, кстати, секунду назад — ведь я имела в виду всего лишь мелкую стычку в большой войне. И ты прав — здесь я менее несчастна, чем где бы то ни было на Земле. Тогда, может быть, ты поговоришь с Джорджем — уговори его занять пост на Талере или на Бакабе. Попробуй, а? – Ну да, — сказал я. — А как же. Так все и будет. Это после того, как ты десять лет его уговариваешь. Как поживает нынче его коллекция клопов? – Растет, — ответила она, изобразив что-то вроде улыбки, — прыгает, скачет, жужжит и кишит, и некоторые из этих кишащих тварей радиоактивны. Я ему говорю: «Джордж, почему ты не ходишь по бабам вместо того, чтобы тратить все время на этих клопов?». Но он только качает головой и выглядит не от мира сего. Тогда я говорю: «Джордж, однажды какая-нибудь мерзость тебя искусает и сделает импотентом, и что ты тогда будешь делать?» А он объясняет, что такого быть не может, и читает мне лекцию о токсинах насекомых. Он сам, наверное, просто здоровый переодетый жук. Мне кажется, он получает прямо-таки сексуальное наслаждение, глядя, как они шебуршатся в банках. Не знаю, как иначе… В этот момент я обернулся и посмотрел в зал, потому что ее лицо уже не было ее лицом. Услышав, через мгновение, как она засмеялась, я повернулся обратно и потрепал ее по плечу. – Отлично — теперь я знаю больше, чем раньше. Спасибо. Еще увидимся. – Тебя подождать? – Нет. Спокойной ночи. – Спокойной ночи, Конрад. И я ушел. Переход через комнату может оказаться делом долгим и трудным, если в ней полно людей, и все они с тобой знакомы, и держат в руках бокалы, а ты хоть чуть-чуть хромаешь. Все было именно так. С рассеянным видом я продвинулся вдоль стены, по краю собравшейся толпы, футов на двадцать, пока не добрался до плотного кружка девиц, вечно вьющихся вокруг старого холостяка Грабера. Он был полностью лишен подбородка, почти полностью — губ и постепенно лысел; всякое выражение давно уже было утрачено плотью, обтягивающей череп, и отступило в глубину глаз; но там оно жило — при виде меня глаза засветились всегдашней готовностью оскорбить. – Фил, — сказал я, кивнув, — не каждый способен написать такую «Маску». Говорили, что это искусство умирает, но теперь я знаю, что это не так. – Ты все еще жив, — сказал он голосом, который был на семьдесят лет моложе его самого, — и опять, как обычно, опоздал. – Я полон раскаяния, но мне пришлось задержаться у старых друзей на дне рождения одной семилетней леди. (Так оно и было, но к делу это совершенно не относится.) – У тебя, кажется, все друзья старые? — спросил он, и это был удар ниже пояса, ведь когда-то я знавал его полузабытых родителей, и водил их к южной стороне Эрехтейона показать Портик Дев и то, что лорд Элджин сделал со всем остальным. И всю дорогу я нес на плечах их ясноглазого отпрыска и рассказывал ему истории, которые были старыми еще в ту пору, когда все это строилось. – И мне нужна твоя помощь, — добавил я, пропуская укол мимо ушей и осторожно прокладывая себе дорогу сквозь пряный женский клубок. — Я потрачу целый вечер, чтобы через зал пробраться туда, где Сэндз совещается с веганцем, — простите, мисс, — а у меня не так много времени. — Извините, мадам. — Поэтому я хочу, чтобы ты проложил мне дорогу. – Вы Номикос! — возопила одна милашка, уставившись на мою щеку. — Я всегда мечтала… Я схватил ее руку, прижал к губам, отметил отсвечивающее розовым кольцо-камиллу, понимающе спросил: – Злая судьба, да? — и отпустил ее. – Ну так как? — обратился я к Граберу. — Ты доставишь меня туда за минимальное время в свойственной тебе придворной манере, под оживленную беседу, которую никто не осмелится прервать, ладно? Тогда вперед. Он резко кивнул. – Прошу прощения у дам, я скоро вернусь. Мы двинулись сквозь толпу. Высоко над головами сверкающими ледяными лунами покачивались люстры. Фелинстра — модернизированная эолова арфа — рассыпала в воздухе брызги мелодии, словно осколки цветного стекла. Публика сновала и жужжала, как насекомые из коллекции Эммета; мы уходили от возможных столкновений, безостановочно переставляя ноги и создавая свой собственный шум. Мы даже умудрились ни разу ни на кого не наступить. Ночь выдалась теплая. Большинство мужчин страдало в легких как перышко черных официальных костюмах, предусмотренных протоколом для сотрудников на подобных мероприятиях. Одетые иначе не принадлежали к числу сотрудников. Черные костюмы крайне неудобны, несмотря на свою легкость: по бокам они приталены, а спереди — гладкая поверхность для ношения знаков различия. Слева вверху располагается зелено-сине-серо-белая эмблема Земли диаметром около трех дюймов, под ней помещают значок своего департамента, еще ниже — нашивку, соответствующую рангу. На правой стороне носят всякую наградную дребедень, выдуманную на потребу дешевому честолюбию — выдумыванием занимается невероятно изобретательное Управление Геральдики, Наград, Украшений и Символики (сокращенно ГНУС — видно, его первый директор очень ценил свой пост). Воротник костюма уже через десять минут норовит превратиться в удавку — по крайней мере мой поступает именно так. Дамы носили (или не носили) что хотели, обычно что-нибудь яркое или подходящих пастельных тонов; состоявшие в штате Управления были аккуратно упакованы в короткие Черные Платья, правда, с приемлемыми воротничками — это облегчало задачу опознания хозяев среди гостей. – Я слышал, что Дос Сантос здесь, — сказал я. – Здесь. – Зачем? – По правде сказать, не знаю, да и не интересуюсь. – Ну-ну. Что стряслось с твоим великолепным политическим чутьем? Департамент Литературной критики всегда превозносил это твое качество. – В определенном возрасте запах смерти начинает казаться с каждым разом все более неприятным. – А от Дос Сантоса тянет смертью? – Он ею пропах. – Я слышал, он нанял одного нашего бывшего компаньона времен мадагаскарской операции. Фил склонил голову на бок и насмешливо взглянул на меня. – Быстро ты все узнаешь. Ах ну да, вы же приятели с Эллен. Да, Хасан здесь. Он наверху с Доном. – Бремя чьей же кармы намеревается он облегчить? – Я уже сказал, я об этом ничего не знаю и знать не хочу. – Может, попробуешь догадаться? – Не хочется. Мы добрались до места, где толпа стала пореже, и я остановился, чтобы взять бокал рома с чем-то там из бара, плывущего над головой, — он тащился за нами до тех пор, пока я не сжалился и не нажал кнопку на его свисающем хвосте. Он тут же послушно нырнул к нам, раскрылся в улыбке и выставил на обозрение сокровища своего ледяного нутра. – Очень мило! Что-нибудь выпьешь, Фил? – А мне казалось, что ты торопишься. – Тороплюсь, но сперва хочу слегка осмотреться. – Прекрасно. Тогда мне симикоку. Я покосился на него и передал ему бокал. Он отвернулся, и я проследил за направлением его взгляда. Фил смотрел на кресла в нише, ограниченной с двух сторон северо-восточным углом зала, а с третьей — корпусом фелинстры. На фелинстре играла пожилая дама с задумчивыми глазами. Земной Директор Лорел Сэндз курил трубку… Кстати, трубка — один из интереснейших аспектов в личности Лорела. Она из настоящей пенки, таких трубок в мире осталось немного. В остальном его можно сравнить с этаким антикомпьютером: вы скармливаете ему всевозможные тщательно подобранные факты, цифры и статистические данные, а он преобразует их в мусор. У Сэндза внимательные темные глаза, говорит он медленно и внушительно, удерживая вас взглядом; на жесты скуп, лишь изредка рассекает воздух правой рукой или щекочет трубкой воображаемую даму. У него темные седеющие на висках волосы, высокие скулы, цвет лица гармонирует с твидовым костюмом (он всеми силами избегает носить предписанный черный). Челюсть Лорел постоянно выпячивает на дюйм выше и дальше, чем ей хотелось бы. Он официальный представитель талерского правительства Земли и принимает свое назначение всерьез: иногда в подтверждение большой загруженности у него случаются приступы язвенной болезни. Ну что еще? Он, безусловно, не самый умный на Земле человек. Он мой начальник. Кроме того, он — один из лучших моих друзей. Рядом с ним сидел Корт Миштиго. Я прямо-таки физически ощутил, как Фил ненавидит его — от бледно-голубых подошв шестипалых ног до розовой полоски волос от виска к виску, указывающей на принадлежность к высшей касте. Ненависть вызывал не столько сам по себе Корт, сколько то, что он приходился близким родственником — внуком — Татраму Иштиго, который последние сорок лет демонстрировал всем, что величайший из живущих англоязычных писателей — веганец. Старик по-прежнему продолжает это делать, и не думаю, чтобы Фил когда-нибудь простил его. Краем голубого глаза я увидел, как по широкой нарядной лестнице в противоположной стороне зала спускается Эллен. Краем карего глаза я заметил, что Лорел смотрит в моем направлении. – Меня выследили, — сказал я. — Теперь придется идти выражать почтение этому талеритскому Вильяму Сибруку. Пойдешь со мной? – Ну что ж… Хорошо… — сказал Фил. — Страдание полезно душе. Мы подошли к нише и остановились перед двумя креслами, между музыкой и шумом. Лорел не торопясь встал и обменялся с нами рукопожатиями. Миштиго поднялся еще медленнее и руки не подал; просто пялился своими янтарными глазами без всякого выражения, пока нас ему представляли. Его просторная оранжевая рубашка все время шевелилась от потока воздуха, выдыхаемого его многокамерными легкими через передние ноздри, расположенные у основания широкой грудной клетки. Он слегка кивнул, повторяя мое имя. Затем повернулся к Филу, изобразив некое подобие улыбки. – Хотите, я попробую перевести вашу «Маску» на английский? — спросил он голосом, напоминающим затухающий звук камертона. Фил резко развернулся и пошел прочь. Тут мне на мгновение показалось, что веганец болен, пока я не сообразил, что веганский смех напоминает блеяние козла. Я стараюсь держаться от веганцев подальше, обходя стороной курорты. – Присаживайся, — сказал несколько смущенный Лорел, поглядывая из-за своей трубки. Я пододвинул себе кресло и сел напротив. – Слушаю. – Корт собирается написать книгу. – Да, ты говорил. – О Земле. Я кивнул. – Он выразил желание видеть тебя своим гидом в поездке по некоторым Прежним Местам… – Весьма польщен, — сказал я довольно резко. — Любопытно было бы узнать, чем объясняется его выбор. – Еще любопытнее узнать, что ему может быть о вас известно, да? — спросил веганец. – Да, — согласился я, — это еще интереснее. – Я запросил компьютер. – Отлично. Теперь я понимаю. Я откинулся в кресле и допил свой коктейль. – Сперва, когда я только задумал эту поездку, я просмотрел Биограф-регистр по Земле, просто искал общие сведения о людях. Потом, когда нашел кое-что интересное, обратился к Банку данных по персоналу Управления Земли… Я хмыкнул. – Меня больше поразило то, о чем он умалчивал, чем то, о чем он сообщал. Я пожал плечами. – В вашем послужном списке множество белых пятен. Даже сейчас никто не может с уверенностью сказать, чем вы занимаетесь большую часть времени. И кстати, когда вы родились? – Сам не знаю. Это было в крохотной греческой деревушке, и в тот год они все там сбились с календаря. Говорят, это было на Рождество. – Согласно вашей официальной биографии, вам семьдесят семь лет. По Биограф-регистру выходит то ли сто одиннадцать, то ли сто тридцать. – Я убавил себе лет, чтобы получить это место. Тогда была Депрессия. – Поэтому я построил модель Номикоса — надо сказать, весьма примечательную, — и запрограммировал компьютер на поиск физических аналогов с точностью до 0,001 % во всех банках данных, в том числе и в закрытых. – Ну да, одни собирают старые монеты, другие строят модели ракет. – Я обнаружил, что вы можете быть еще четырьмя или пятью другими людьми. Все они — греки, притом один из них просто потрясающий. Правда, этот человек, Константин Коронес, один из самых старших в списке, родился двести тридцать четыре года назад. На Рождество. Один глаз голубой, другой карий. Искалеченная правая нога. В двадцать три года такая же линия волос. Тот же рост. Те же признаки по системе Бертильона. – И отпечатки пальцев совпадают? И узор сетчатки глаза? – Во многих старых файлах Регистра эти данные не указывались. Может быть, составители прежде были не так аккуратны? А может, просто не так строго контролировали доступ к данным Регистра. – Вы, конечно, знаете, что в настоящий момент на нашей планете более четырех миллионов человек. Покопавшись в последних трех-четырех веках, вы, я ручаюсь, для многих найдете двойников и даже тройников. Ну и что из того? – Это просто привлекает к вам внимание, делает вас чем-то вроде духа этих мест — вы столь же причудливо изуродованы, как и они. Без сомнения, мне никогда не удастся достичь вашего возраста, каков бы он ни был. И мне любопытно, какие качества могут развиться в человеке за столь долгий срок, — особенно учитывая ваш статус хозяина истории и искусств этого мира. Вот почему я пожелал воспользоваться вашими услугами, — закончил он. – Теперь, когда вы познакомились со мной, изуродованным и все такое прочее, могу я отправиться домой? – Конрад! — я был атакован трубкой. – Нет, мистер Номикос, у меня есть и практические соображения. Этот мир суров, а у вас высокий потенциал выживания. Я хочу, чтобы вы меня сопровождали, потому что я хочу выжить. Я снова пожал плечами: – Ну что ж, с этим все ясно. Теперь что? Он хмыкнул. – Я чувствую, что неприятен вам. – Что вас навело на эту мысль? Только то, что вы оскорбили моего друга, задали мне множество нахальных вопросов и вынуждаете меня выполнять ваши прихоти… – …а еще эксплуатировал ваших соотечественников, превратил ваш мир в бордель и выставил напоказ глухую провинциальность вашей расы в сравнении с неизмеримо более древней галактической культурой… – Я говорю не об отношениях между расами. У нас разговор личный. И повторяю: вы оскорбили моего друга, задали мне множество нахальных вопросов и вынудили выполнять ваши прихоти. – (Козлиное сопение)! Отвечаю на все сразу! То, что этот человек уполномочен петь от лица человечества, — оскорбление для теней Гомера и Данте. – На данный момент это лучшее из того, что у нас есть. – Значит, надо было обойтись без лауреата. – Это еще не повод, чтобы так с ним обращаться. – Думаю, что это достаточный повод, иначе я не стал бы так поступать. Далее: я задаю любые вопросы, какие захочу, а уж вы вольны решать, отвечать вам на них или нет — как вы и сделали. Наконец, никто вас ни к чему не принуждает. Вы на службе, вам дано предписание. Спорьте со своим Управлением, а не со мной. А еще вот какая запоздалая мысль пришла мне в голову: вряд ли вы располагаете достаточной информацией, чтобы так свободно употреблять слово «прихоть», — закончил он. Когда я заговорил, по выражению лица Лорела стало ясно, что его язва молча комментирует мои слова: – Можете, если хотите, называть свою грубость прямотой или продуктом другой культуры и оправдывать свое влияние на Управление всякой софистикой, и думать все, что хотите, и судить обо мне, как вам угодно — только ведь я могу ответить вам тем же. Вы ведете себя как Представитель Ее Величества в колонии Британской Короны, — произнес я, выделяя голосом заглавные буквы, — и мне это не нравится. Я прочел все ваши книги. И книги вашего деда я тоже читал — например, «Жалобу Земли-Блудницы»; вам никогда не стать таким, как он. Ему дано то, что называется состраданием, а вам нет. Все, что вы думаете о старине Филе, вдвойне справедливо по отношению к вам — в МОЕЙ книге. Упомянув про деда, я, видимо, задел больное место — Корта всего передернуло под моим голубым взглядом. И в завершение своей тирады я добавил по-вегански что-то вроде «поцелуй меня в плечико». Сэндз не так силен в веганском, чтобы понять сказанное, но он тут же забубнил что-то примирительное и оглянулся вокруг, чтобы убедиться, что нас никто не подслушивал. – Конрад, пожалуйста, вспомни о своей профессиональной вежливости. Шрин Штиго, почему бы нам не приступить к разработке плана? Миштиго улыбнулся своей сине-зеленой улыбкой: – И не свести к минимуму наши разногласия? Хорошо. – Тогда давайте перейдем в библиотеку — там спокойнее и можно воспользоваться экранной картой. – Отлично. Мы поднялись, и я почувствовал себя более уверенно, потому что там наверху был Дос Сантос, ненавидящий веганцев. Везде же, где появлялся Дос Сантос, его сопровождала Диана — девица в огненно-рыжем парике, ненавидящая всех. Я знал, что наверху и Джордж Эммет с Эллен, а Джордж и для друзей не подарок, не говоря уж о посторонних. И кто знает, может быть, потом появится Фил и разнесет к чертям этот Форт Самтер. А еще там Хасан — он говорит мало, просто сидит и с непроницаемым видом покуривает травку; и если ты постоял около него и пару раз глубоко вдохнул, то потом уже совершенно все равно, что ты наговорил и веганцу, и всем остальным. Глава 3 Я надеялся, что Хасан будет уже хорош. Надежда угасла, когда мы вошли в библиотеку. Он сидел очень прямо и потягивал лимонад. Лет ему было восемьдесят-девяносто, а то и побольше, на вид можно было дать сорок, а работать он мог, как в тридцать. Для процедур Спранга-Самсера в его лице нашелся крайне благодатный материал. Это случается нечасто, по правде сказать, почти никогда. У некоторых эти процедуры вызывают без видимых причин анафилактический шок, и им не помогает даже внутрисердечное введение адреналина. Большинство других останавливаются на пятидесяти-шестидесяти годах. Но есть редкие счастливцы, которые действительно молодеют от С-процедур — такое случается в одном случае из ста тысяч. Я вдруг поразился: не странно ли, что именно этому предстоит таким образом попасть в галерею охотничьих трофеев судьбы. Со времен мадагаскарской операции, когда Хасан был нанят Сетью для участия в вендетте против талеритов, прошло уже больше пятидесяти лет. В Афинах он состоял на службе у Большого К. (упокой, Господи, его душу!), который послал его смести с лица земли Правительственную Компанию Недвижимости. С этим он тоже справился. И неплохо. С помощью одного единственного расщепителя. Раз — и полная смена пейзажа. Он — последний наемник на Земле, и Немногие сведущие называют его Убийца Хасан. Не считая Фила, который тоже не всегда был так безобиден, Хасан был одним из Очень Немногих, кто мог помнить старого Карагиозиса. Подбородок вверх, щека с пятном вперед, вот так я попытался в первый же момент задурить ему мозги. То ли тут действовали древние таинственные силы, в чем я сомневался, то ли он позабыл мое лицо — такое тоже могло случиться, хотя и вряд ли, то ли им руководила профессиональная этика или первобытная звериная хитрость (в разной степени ему бывало присуще и то, и другое, но хитрость преобладала), в общем, он никак не отреагировал, когда нас представляли друг другу. – Мой телохранитель, Хасан, — с ослепительной улыбкой сказал Дос Сантос, пока я тряс руку, которая некогда тряхнула весь мир. Рука была по-прежнему очень сильной. – Конрад Номикос, — сказал Хасан, прищурившись так, будто читал по написанному. Всех остальных в комнате я знал, поэтому быстро занял наиболее удаленное от Хасана кресло и сидел там, по большей части прикрывая лицо бокалом — для пущего спокойствия. Рыжая Диана стояла неподалеку и заговорила со мной: – Доброе утро, мистер Номикос. Я качнул бокалом в знак приветствия: – Добрый вечер, Диана. Высокая и тонкая, одетая в белое, она свечкой стояла рядом с Дос Сантосом. Я знал, что на голове у нее парик, поскольку мне случалось видеть, как он соскальзывал, обнажая часть интригующего уродливого шрама, обычно скрытого спущенными на лоб волосами. Я часто размышлял об этом шраме: когда стоял на якоре, высматривая за облаками знакомые созвездия, или когда раскапывал поврежденные статуи. Губы у Дианы багровые — думаю, что это татуировка, — и мне не приходилось видеть на них улыбку. Челюстные мускулы постоянно напряжены и выступают из-за того, что зубы крепко сжаты. Брови часто хмурятся — от этого между глазами будто маленькая перевернутая галочка. Острый подбородок приподнят в вечной готовности обороняться. Когда она говорит в обычной своей скупой и отрывистой манере, рот почти не двигается. Право, не знаю, сколько ей лет. Больше тридцати, точнее не скажу. Она и Дон составляют интересную пару. Он темноволос и болтлив, постоянно курит, ни минуты не сидит без движения. Она дюймов на пять повыше него, в ней чувствуется ровное внутреннее пламя. Я до сих пор не все о ней знаю. И не узнаю, наверное, никогда. Она подошла и встала у моего кресла, пока Лорел представлял Корта Дос Сантосу. – Вы… — сказала она. – Да? — откликнулся я. – Поведете экскурсию. – Все все знают, кроме меня, — сказал я. — Не могли бы вы поделиться со мной информацией по этому вопросу? – Никакой информации, никакого вопроса. – Вы говорите прямо как Фил. – Это не нарочно. – Но получилось так же. Ну так почему? – Что почему? – Почему вы? Дон? Здесь? Сегодня? Она потрогала языком верхнюю губу, потом прижала его к губе поплотнее, будто для того, чтобы высосать сок из грейпфрута или не дать вырваться словам. Затем она обернулась к Дону, но он был слишком далеко, чтобы услышать, и, кроме того, смотрел в другую сторону. Он был занят наливанием Корту настоящей кока-колы из кувшина. По мнению веганцев, формула кока-колы — археологическая сенсация века. Эта формула была утрачена во время Трех Дней и вновь найдена только лет десять тому назад. Разного рода симикок было множество, но ни одна из них не оказывала такого действия на метаболизм веганцев, как настоящая. Один из их современных историков назвал кока-колу «Вторым вкладом Земли в галактическую культуру». Под первым вкладом имелась в виду, конечно, интереснейшая новая социальная проблема — именно такая, появления которой дожидались целые поколения скучающих веганских философов. Диана снова повернулась ко мне. – Еще не знаю, — сказала она. — Спросите у Дона. – Спрошу. Немного погодя я так и поступил. Я не был разочарован, поскольку ничего не ожидал. Но тут, когда я сидел, изо всех сил напряженно стараясь подслушать разговор Дона с Кортом, вдруг произошло смещение зрения — один психоаналитик когда-то определил это для меня как псевдотелепатическое исполнение желаний. Вот как это бывает: Я хочу знать, что случается в каком-то месте. Информации у меня почти достаточно, чтобы догадаться. И вот я догадываюсь. Только происходит это так, будто я вижу и слышу происходящее глазами и ушами одного из участников. Правда, не думаю, чтобы это была настоящая телепатия, поскольку иногда догадка может оказаться неверной. Но выглядит все очень реально. Психиатр объяснил мне все, кроме того, как это получается. Вот таким образом я… …стоял в центре комнаты… …смотрел на Миштиго… …был Дос Сантосом… …говорил: – …поеду с вами, чтобы обеспечить вашу безопасность. Не как Секретарь Сети, а просто как частное лицо. – Я не просил у вас защиты, — отвечал веганец, — однако, я благодарю вас и принимаю ваше предложение спасти меня от рук ваших соратников, — тут он улыбнулся, — если они попытаются убить меня во время этого путешествия. Сомневаюсь, что такие попытки будут, но было бы глупо отказываться от покровительства Дос Сантоса. – Вы мудры, — тут Дон слегка поклонился. – Да, вполне, — ответил веганец. — А теперь скажите мне, — он кивнул в сторону Эллен, которая только что закончила перебранку с Джорджем и отошла от него, — кто это? – Эллен Эммет, жена Джорджа Эммета, директора Департамента Охраны дикой природы. – Какова ее цена? – Не слышал, чтобы она называла цену в последнее время. – А какая цена была обычно? – Ее никогда не было. – На Земле все имеет цену. – В таком случае вам, видимо, придется выяснять ее самому. – Непременно, — сказал он. В глазах веганцев земные женщины всегда обладали странной притягательностью. Мне как-то рассказывал один веганец, что с ними он чувствует себя кем-то вроде зоофила. Это действительно забавно, ведь одна проститутка с курорта на Лазурном Берегу однажды сказала мне, хихикая, что когда спит с веганцем, чувствует себя какой-то зоофилкой. Наверное, эти струи воздуха из ноздрей должны щекотать или как-нибудь иначе возбуждать обеих тварей. – А кстати, — спросил Дос Сантос, — вы давно перестали бить жену? – Которую? — поинтересовался Миштиго. Затемнение, и я снова в своем кресле. – …Что, — спрашивал Джордж Эммет, — ты думаешь об этом? Я уставился на него. Секунду назад его здесь не было. Он подошел неожиданно и взгромоздился на широкий подлокотник моего кресла. – Повтори, пожалуйста. Я задремал. – Вампиров мы теперь сживем со свету. Скажи мне, что ты думаешь об этом. – Отлично рифмуется, — одобрил я. — Ну так как же мы их сживем со свету? Но он уже хохотал. Никогда нельзя угадать заранее, что его рассмешит, — такой он человек. То ходит кислый целыми днями, а то хихикает из-за всяких пустяков. Он смеется с придыханием, как младенец; это сходство еще усиливается благодаря его розовой пухлости и редеющим волосам. Я подождал, пока он остановится. Эллен в это время уже нападала на Лорела, а Диана, отвернувшись к полкам, изучала надписи на корешках. Наконец Джордж доверительно пропыхтел, наклонясь ко мне: – Я вывел новую породу слиши. Ведь это же здорово, скажи? Я мягко поинтересовался: – А кто такие эти слиши? – Слиши — это такой бакабский паразит, — объяснил он. — Что-то вроде большого клеща. Мои чуть не в полдюйма длиной, — сказал он гордо. — Они зарываются глубоко под кожу, а их выделения крайне ядовиты. – Смертельны? – У моей породы — да. – Ты не ссудишь мне штучку? — спросил я. – Зачем? – Подсажу кому-нибудь на хребет. Знаешь, дай лучше пару дюжин. У меня много друзей. – Мои к людям не пристают, только к вампирам — прямо какая-то дискриминация. Люди отравили бы моих слиши. («Моих» он произнес как собственник.) Их хозяин должен иметь метаболизм на основе меди, а не железа, — пояснил он, — и вампиры как раз подходят. Вот почему я хотел бы поехать с тобой. – Уж не хочешь ли ты, чтобы я поймал тебе вампира и подержал его, пока ты вывалишь на него своих слиши? Ты это имеешь в виду? – Ну, я, конечно, хотел бы завести себе парочку вампиров — всех своих я в прошлом месяце извел. Но в том, что слиши сработают, я уже уверен. Я хочу поехать, чтобы устроить мор. – Какой еще мор? – Среди вампиров. В условиях Земли, если дать им подходящего хозяина, слиши плодятся очень быстро. И если начать дело в нужное время, они будут ужасно заразны. Конкретно я имею в виду поздний сезон спаривания у юго-западных вампиров. Он начнется недель через шесть-восемь на территории Калифорнии, в Капистрано — это Прежнее Место, но там уже не особенно горячо. Как я понимаю, ваша экскурсия примерно в это время попадет в те края. Когда вампиры вернутся в Капистрано, я буду поджидать их там со слиши. Заодно использую отпуск. – Мм. А с Лорелом ты это обсуждал? – Да, он считает, что это отличная идея. Он даже хочет встретиться с нами там и сделать снимки. Такой возможности может больше не представиться — увидеть, как их стая затмевает небо, как они гнездятся в руинах, пожирают диких свиней и загаживают улицы — знаешь, в этом есть некое очарование. – Ну да, этакий канун дня Всех Святых. А что будет со свиньями, если мы изведем всех вампиров? – Их станет побольше. Но думаю, что пумы не дадут им расплодиться как кроликам в Австралии. И уж во всяком случае, лучше свиньи, чем вампиры, разве не так? – И те, и другие мне не особенно нравятся, но по зрелом размышлении я, наверное, предпочту свиней. Ну хорошо, договорились, можешь ехать с нами. – Спасибо, — сказал он. — Я был уверен, что ты мне поможешь. – Не стоит благодарности. В этот момент Лорел откашлялся, привлекая внимание собравшихся. Он стоял в центре комнаты, около большого стола, перед которым медленно опускался широкий экран. Он был объемным, так что никому не пришлось выбирать место получше. Лорел нажал кнопку на боковой поверхности стола, и свет в библиотеке стал менее ярким. – Гм, я хотел бы продемонстрировать несколько карт, — сказал он, — если мне удастся справиться с этим синхронизатором, Ага, вот оно. Итак. На экране появилось изображение части Африки и средиземноморского региона в пастельных тонах. – Вы хотели начать с этого? — спросил он у Миштиго. – Да, кажется, — откликнулся здоровенный веганец, отрываясь от приглушенного разговора с Эллен, которую он завел в угол между шкафом с французской историей и бюстом Вольтера. В зале стало еще темнее, и Миштиго придвинулся к столу. Он посмотрел на карту, а потом обвел взглядом присутствующих, не глядя ни на кого в отдельности. – Я хотел бы посетить несколько ключевых мест, которые по той или иной причине имели значение для истории вашего мира, — сказал он. — Начать я думаю с Египта, Греции и Рима. Затем я хотел бы бегло осмотреть Мадрид, Париж и Лондон. По мере того, как он говорил, карты сменялись, едва поспевая за его словами. – Потом я хотел бы вернуться к востоку в Берлин, заехать в Брюссель, посетить Санкт-Петербург и Москву, пересечь Атлантику и сделать остановки в Бостоне, Нью-Йорке, округе Колумбия, Чикаго, — к этому времени Лорел уже взмок от усилий, — добраться до Юкатана и опять вернуться на территорию Калифорнии. – В указанном порядке? — спросил я. – Хотелось бы, — ответил Корт. – А чем вам не понравилась Индия и Средний Восток или, к примеру, Дальний Восток? — спросил кто-то. По голосу я узнал Фила. Он вошел уже после того, как притушили лампы. – Ничем, — сказал Миштиго, — кроме того, что там кругом грязь, песок, жара, и ничего из того, что я ищу. – А что же вы ищете? – Сюжет. – Какого рода сюжет? – Я пришлю вам экземпляр с моим автографом. – Благодарю. – К вашим услугам. – Когда вы хотели бы отправиться? — спросил я. – Послезавтра. – Отлично. – У меня для вас приготовлены детальные карты отдельных мест. Лорел сказал, что их уже доставили в ваш офис. – Тоже хорошо. – Но есть один момент, который вы, возможно, еще не вполне осознали. Я имею в виду то, что все названные вами места расположены на материках. На сегодняшний день мы представляем собой в основном островную культуру, и на то есть веские причины. Во время Трех Дней материкам сильно досталось, и большинство упомянутых мест до сих пор остаются в некотором роде горячими. Но и это не единственный повод считать их небезопасными. – Я не совсем профан в вашей истории и знаком с правилами радиационной безопасности, — прервал он меня. — И о том, что Прежние Места населены теперь множеством мутантных форм жизни, я тоже знаю. Я осведомлен, но не обеспокоен. Я пожал плечами в искусственной полутьме. – Мое дело предупредить. – Ну хорошо, — он отхлебнул кока-колы. — Включите, пожалуйста, свет, Лорел. – Сейчас, Шрин. Экран втянулся в потолок, и Миштиго обратился ко мне: – Это правда, что у вас есть знакомые мамбо и унганы здесь, в Порт-о-Пренсе? – Да, а что? — сказал я. — Почему это вас интересует? Он подошел поближе к моему креслу. – Как я понимаю, — сказал он непринужденным тоном, — так называемый культ воду или вудун сохранился до наших дней почти в первозданном виде. – Возможно, — согласился я. — При его зарождении я не присутствовал, так что ничего не могу сказать наверняка. – Как я понимаю, участники обрядов бывают не слишком рады присутствию посторонних. – Да, это верно. Но если вы правильно выберете унфор и заявитесь туда с подарками, то они устроят для вас отличное представление. – Но мне бы очень хотелось стать свидетелем подлинной церемонии. Если бы я появился там с человеком, который для них не посторонний, может, это и удалось бы. – Зачем вам это нужно? Что это, нездоровое любопытство в отношении варварских обычаев? – Нет. Я изучаю сравнительное религиоведение. Я вгляделся в его лицо, но ничего не смог на нем прочитать. Я давно уже не навещал Маму Джулию, Папу Джо и всех остальных, да и унфор был недалеко, но я не знал, как они отнесутся к тому, что я притащу с собой веганца. Вообще-то они никогда не возражали, если я приводил людей. – Ну… — начал я. – Я хочу просто понаблюдать, — сказал Корт. — Я буду держаться в стороне. Они на меня и внимания не обратят. Я еще немного помялся и в конце концов дал согласие. Я достаточно хорошо знал Маму Джулию и не видел во всем этом ничего плохого. – Ладно, я вас свожу. Сегодня вечером, если хотите. Корт согласился, поблагодарил меня и отошел за очередной кока-колой. Джордж, все еще сидевший на подлокотнике моего кресла, наклонился ко мне и заметил, что было бы весьма интересно препарировать веганца. Я согласился. Миштиго вернулся в сопровождении Дос Сантоса. – Вы что, собираетесь вести мистера Миштиго на языческую церемонию? — спросил он, раздувая ноздри. – Да, собираюсь. – Но только с телохранителем, а вы на эту роль не годитесь. – Я в силах справиться с любой неожиданностью. – Мы с Хасаном пойдем с вами. Только я собрался запротестовать, как между веганцем и Доном протиснулась Эллен. – Я тоже хочу пойти, — заявила она. — Никогда не видела ничего подобного. Я пожал плечами. Если идет Дос Сантос, то пойдет и Диана, так что нас будет целая толпа. Одним человеком больше — это уже неважно. Вся затея развалилась, еще не начавшись. – Почему бы и нет? — сказал я. Унфор располагался внизу, в портовом квартале, возможно, потому, что был посвящен Аге Войо — богу моря. Но скорее всего потому, что люди Мамы Джулии всегда тяготели к гавани. В глубине острова были унфоры, обустроенные получше, но в них было больше коммерческого духа. Аге Войо — бог не ревнивый, поэтому множество других богов также были изображены яркими красками на стенах унфора. Большая ладья Аге была синяя, и оранжевая, и зеленая, и желтая, и черная, и выглядела чем-то неземным, — точнее, неморским. Малиновый змей Дамбалла Ведо своими кольцами и извивами заполнял большую часть противоположной стены. Папа Джо ритмично бил в несколько здоровенных барабанов рада в глубине справа от двери, в которую мы вошли, — единственной двери унфора. Загадочные лики христианских святых, выполненные амфотерными красками с Титана в стиле «постураганного сюрреализма», взирали на стены, увешанные яркими сердцами, петушиными гребнями, могильными крестами, флажками и мачете. Трудно сказать, насколько святым нравилось это все — они молча глядели в чужой мир из дешевых рамочек, как из окон. На небольшом алтаре во множестве располагались бутылки со спиртным, фляжки, священные сосуды для духов лоа, амулеты, трубки, флажки, объемные фотографии неизвестных лиц и, среди прочего, пачка сигарет для папы Легба. Когда молодой унси по имени Луис привел нас в помещение, служба была уже в разгаре. Зал с высоким потолком и грязным полом имел метров восемь в длину и пять в ширину. Танцоры, медленно раскачиваясь, перемещались вокруг центрального столба; их темные тела поблескивали в тусклом свете древних керосиновых ламп. С нашим приходом в зале стало тесно. Мама Джулия с улыбкой взяла меня за руку, подвела сбоку к алтарю и сказала: – Эрзули была добра. Я кивнул. – Она любит тебя, Номикос. Ты долго живешь, много странствуешь и всегда возвращаешься. – Всегда, — подтвердил я. – А эти люди что? — она повела темными глазами в сторону моих спутников. – Друзья. Они не будут мешать… При этих словах она засмеялась, и я тоже. – Если ты позволишь нам остаться, я позабочусь, чтобы они не путались у тебя под ногами. Мы будем стоять по краям зала, где темно. Но если ты против, я их уведу. Я вижу, что вы уже много потанцевали, осушили немало бутылок… – Оставайтесь, — сказала она. — А ты приходи как-нибудь днем потолковать со мной. – Приду. Она отошла от меня, и остальные танцоры освободили для нее место в своем кругу. Несмотря на свой тоненький голосок, она была очень полная и двигалась в такт монотонному грохоту барабанов Папы Джо как огромная резиновая кукла, впрочем, не лишенная грации. Через некоторое время грохот уже наполнял все вокруг — мою голову, землю, воздух; так, наверное, полупереваренный Иона ощущал биение китового сердца. Я наблюдал за танцорами, а заодно наблюдал за теми, кто наблюдал за танцорами. Я выпил пинту рома в попытке дойти до нужной кондиции, но это мне не удалось. Миштиго продолжал прихлебывать кока-колу из принесенной с собой бутылки. Никто не обратил внимания на то, что он синий, но надо учесть, что мы явились довольно поздно и дело уже зашло довольно далеко туда, куда оно шло. Рыжая стояла в углу с высокомерным и одновременно испуганным видом. Она держала при себе бутылку, но так к ней и не притронулась. Миштиго держал при себе Эллен, но так к ней и не притронулся. Дос Сантос стоял сбоку от двери и следил за всеми, в том числе и за мной. Хасан сидел на корточках, прислонившись к правой стене, и курил трубку с длинным черенком и маленьким чубуком. Он выглядел вполне умиротворенным. Мама Джулия — по-моему, это была она — затянула песню. Другие голоса подхватили: Папа Легба, уври бае! Папа Легба, Аттибон Легба, уври бае пу ну пассе! Папа Легба, открой пути, чтобы нам пройти! Папа Легба… И дальше в том же духе — снова, и снова, и снова, вгоняя меня в дремоту. Я выпил еще рома, почувствовал еще большую жажду, и выпил еще. Не могу точно сказать, сколько времени мы там уже пробыли, когда это случилось. Танцоры целовали столб, и пели, и гремели фляжками, и лили наземь воду, и двое унси уже начали двигаться как одержимые и несвязно бормотать, и выведенные мукой узоры на полу были уже совсем затоптаны, и в воздухе висели клубы дыма, и я прислонился спиной к стене и, по-видимому, на минуту-другую закрыл глаза. Звук раздался оттуда, откуда его никто не ждал. Хасан закричал. Это был долгий плачущий крик, от которого я дернулся вперед, спросонья потерял равновесие и откачнулся назад, глухо стукнувшись о стену. Барабаны продолжали греметь, не пропуская ни одного удара. Однако некоторые из танцоров остановились и уставились на происходящее. Хасан вскочил на ноги. Зубы его были оскалены, глаза сощурены, пот заливал лицо, на котором от напряжения обозначились глубокие борозды. Борода его была как язык пламени; плащ, зацепившийся за какое-то украшение на стене — как черные крылья. Его руки в медленном гипнотическом движении душили несуществующего противника. Нечеловеческие звуки вырывались из его глотки. Он продолжал душить кого-то невидимого. Наконец он фыркнул, и руки его разжались. Дос Сантос практически мгновенно оказался рядом и попытался с ним заговорить, но они существовали в двух разных мирах. Один из танцоров негромко завыл, за ним другой, потом остальные. Мама Джулия оторвалась от танцующего круга и подошла ко мне; как раз в этот момент Хасан начал все сначала, на этот раз с более изощренными телодвижениями. Барабаны били в завораживающем ритме. Папа Джо даже не оглянулся. – Дурной знак, — сказала Мама Джулия. — Что ты знаешь об этом человеке? – Много чего, — ответил я, усилием воли пытаясь разогнать туман в голове. – Ангельсу, — произнесла она. – Что? – Ангельсу, — повторила Мама Джулия. — Это темный бог, его надо бояться. Твоим другом овладел Ангельсу. – Будь добра, объясни. – Он редко приходит в наш унфор. Здесь он нежеланный гость. Те, кем он овладевает, становятся убийцами. – Я думаю, что Хасан просто испытывал новую смесь для трубки — мутантную амброзию или еще что-нибудь. – Ангельсу, — снова проговорила она. — Твой друг станет убийцей, потому что Ангельсу — бог смерти, и он приходит только к своим. – Мама Джулия, — сказал я, — Хасан уже убийца. Если бы ты взяла по пластинке жвачки за каждого убитого им человека и попыталась все это прожевать, ты бы выглядела, как хомяк. Он профессиональный убийца, но, как правило, в рамках закона. С тех пор как на Материке принят Дуэльный Кодекс, он в основном работает там. Ходили слухи, что временами он совершает и незаконные убийства, но это никогда не было доказано. А теперь скажи мне: Ангельсу — бог наемников или убийц? Между ними есть разница, не правда ли? – Но для Ангельсу разницы нет, — ответила она. Тут Дос Сантос, пытаясь остановить спектакль, схватил Хасана за оба запястья и попробовал развести его руки. Чтобы представить себе это зрелище, попробуйте как-нибудь развести прутья своей клетки. Я перешел на другую сторону зала, и еще кое-кто тоже. Это оказалось полезным — Хасан наконец заметил, что напротив него кто-то стоит, и уронил руки, тем самым высвободив их. А затем он вытащил из-под плаща длинный стилет. Собирался он применить оружие против Дона или кого-нибудь еще или нет — вопрос этот остался нерешенным, поскольку в этот момент Миштиго заткнул большим пальцем свою бутылку с кока-колой и ударил ею Хасана за ухом. Хасан упал вперед. Дон подхватил его, я принял из его пальцев стилет, а Миштиго допил свою кока-колу. – Интересная церемония, — заметил веганец, — никогда бы не подумал, что в этом громиле так сильны религиозные чувства. – Это только показывает, что не следует ни в чем быть слишком уверенным, не правда ли? – Да. — Он повел рукой в сторону собравшихся зрителей: — Они все пантеисты, да? Я покачал головой: – Примитивные анимисты. – А в чем разница? – Ну, вот эта бутылка из-под кока-колы, которую вы только что допили, должна занять место на алтаре пе, как они его называют, в качестве сосуда Ангельсу, поскольку она удостоилась тесного мистического контакта с божеством. Так смотрят на это дело анимисты. А пантеист может быть огорчен тем, что кто-то пришел на его церемонию без приглашения и устроил беспорядок, как мы сейчас. Пантеист может решить, что незваных гостей следует принести в жертву Аге Войо, богу моря — стукнуть их по голове тем же церемониальным манером и сбросить с края пирса. Поэтому мне сейчас предстоит убедить Маму Джулию в том, что все эти люди вокруг, которые на нас глазеют, в действительности являются анимистами. Так что извините, я на минутку отлучусь. По правде говоря, дело обстояло вовсе не так плохо, но мне хотелось встряхнуть веганца. Принеся извинения и попрощавшись, я взвалил на себя Хасана. Он был в полной отключке, а кроме меня ни у кого не хватило бы сил его унести. На улице, кроме нас, никого не было. Большая ладья Аге Войо разрезала волны где-то под самым восточным краем мира и окрашивала небо в любимые цвета этого бога. – Возможно, вы правы, — сказал, поравнявшись со мной Дос Сантос. — Может, нам и не следовало сюда ходить. Я не потрудился ему ответить, но Эллен, шедшая впереди вместе с Миштиго, остановилась и обернулась к нам со словами: – Ерунда. Если бы вы не пошли, вы бы упустили бесподобный по драматизму монолог балаганщика. В этот момент я оказался в пределах досягаемости, и она резко схватила меня за глотку обеими руками. Усилия она не прилагала, но состроила жуткую гримасу и завопила: «Ррр! Ммм! Гх! Я одержима Ангельсу и сейчас ты у меня получишь!» — а потом рассмеялась. – Отпусти мою глотку, а то я сброшу на тебя этого араба, — сказал я и улыбнулся, сравнив рыже-каштановый оттенок ее волос с рыже-розовым цветом неба позади нее. – Кстати, он довольно тяжелый, — добавил я. Тут, за секунду до того, как убрать руки, она слегка надавила мне на глотку — чуть сильнее, чем нужно для шутки — и снова повисла на локте у Миштиго, и мы пошли дальше. Надо сказать, что женщины никогда не дают мне пощечин, потому что я всегда сперва подставляю другую щеку, а они боятся грибка. Так что, видимо, остается единственный способ — быстро придушить. – Ужасно интересно, — заявила Рыжая. — У меня было странное ощущение — как будто кто-то внутри меня танцевал вместе с ними. Необычное ощущение. На самом деле я не люблю танцевать. Совсем не люблю. – Что у вас за акцент? — перебил я. — Я все никак не определю. – Не знаю, — ответила она. — Я что-то вроде франко-ирландки. Жила на Гебридах, еще в Австралии, в Японии — до девятнадцати лет… Как раз в этот момент Хасан застонал, напряг мышцы, и я почувствовал острую боль в плече. Я усадил его на какой-то порог и обыскал. Обнаружились два метательных ножа, еще один стилет, очень искусно сделанный гравитационный нож, нож Бови с зазубренным лезвием, проволочки для удушения и небольшая металлическая коробка с разными порошками и пузыречками — я не счел нужным подробно ее исследовать. Гравитационный нож мне понравился, и я оставил его себе. Это был настоящий Корикама, и очень хорошей работы. На следующий день довольно поздно — назовем это вечером — я захватил в плен старину Фила, решив использовать его в качестве входной платы в занимаемый Дос Сантосом люкс в отеле «Руаяль». Фила Сеть по-прежнему почитает, как ретурнисткого Тома Пэйна, хотя он начал открещиваться от этой чести еще полвека назад, когда стал баловаться мистицизмом и набираться респектабельности. Хотя «Зов Земли», вероятно, и вправду лучшая его вещь, его перу принадлежит еще и «Кодекс Возвращения», который помог заварить ту кашу, которую я хотел. Теперь он может от всего отрекаться, но тогда он был возмутителем спокойствия, и я уверен, что он по-прежнему заботливо собирает все льстивые взгляды и восторженные слова, которые продолжает приносить ему былая слава, время от времени перебирает их, сдувает с них пыль и не без удовольствия разглядывает. Кроме Фила я обзавелся и предлогом — дескать, я желал справиться о самочувствии Хасана после прискорбной плюхи, полученной им в унфоре. На самом деле я хотел, улучив момент, поговорить с Хасаном и выяснить, что он мне скажет о своем последнем задании, если он вообще пожелает что-нибудь сказать. И мы с Филом пошли. От здания Управления до «Руаяля» было недалеко — минут семь спокойным шагом. – Ты уже дописал мою элегию? — спросил я. – Я еще над ней работаю. – Ты это говоришь последние двадцать лет. Ты бы поторопился, чтобы я успел ее прочесть. – Могу тебе показать несколько очень милых элегий — для Лорела, для Джорджа, есть даже одна для Дос Сантоса. А еще у меня есть в запасе всевозможные заготовки, типа «недостающее вписать, ненужное вычеркнуть», для менее значительных персон. Но элегия для тебя представляет серьезные трудности. – Почему так? – Ее все время приходится обновлять. Ты никак не остановишься — живешь, делаешь разные дела. – Ты меня осуждаешь? – У большинства людей хватает совести совершать поступки в течение полувека, а потом остановиться. Написать их элегии не составляет труда — у меня полные шкафы таких элегий. Но твоя, по всему видать, будет сделана второпях и закончена неподобающим образом. Не люблю так работать. Я предпочитаю иметь в запасе несколько лет, чтобы тщательно взвесить прожитую человеком жизнь без всякого давления со стороны. А люди вроде тебя, живущие как герои народных песен, смущают мой покой. По-моему, ты вынуждаешь меня написать тебе эпическую песнь, а я уже староват для этого. Временами я засыпаю на ходу. – Думаю, что это несправедливо, — заметил я ему. Другие благополучно смогли прочитать свои элегии, а я в крайнем случае согласился бы уже и на пару хороших лимериков. [2] – Ну ладно, у меня появилось чувство, что твоей элегии осталось ждать не так уж долго. Я постараюсь успеть вручить тебе экземпляр. – Ах так? И откуда же такое чувство? – А откуда приходит к нам вдохновение? 2 Шуточное стихотворение из пяти строк. – Это у тебя надо спросить. – Оно снизошло на меня, когда я медитировал. Я как раз работал над элегией для веганца — исключительно для упражнения, как ты понимаешь, — и вдруг обнаружил, что думаю: «Скоро я закончу элегию для грека». Немного погодя он продолжил: — Вообрази себе: в тебе словно два человека, один другого выше. – Это очень просто — мне надо стать перед зеркалом и переминаться с ноги на ногу. У меня же одна нога короче. Ну хорошо, я это вообразил. Что дальше? – Ничего. У тебя в корне неправильный подход. – Это культурная традиция, от которой мне не сделали прививок, или в данном случае прививки не помогли. Вроде узлов и коней — как в Гордии, в Трое. Ты знаешь. Мы довольно подлый народ. Несколько следующих шагов он прошел молча. – Перья или свинец? – Что? – Это любимая загадка калликанзаросов. Выбери что-нибудь одно. – Перья? – Нет, не угадал. – А если бы я сказал «свинец»? – Не-а. У тебя был только один шанс. Какой ответ правильный, решает калликанзарос. Ты проиграл. – Это какой-то произвол. – Вот такие они, калликанзаросы. Это не восточная тонкость, а греческая. Конечно, непостижимости тут меньше. Просто твоя жизнь зачастую зависит от ответа, а калликанзарос обычно хочет, чтобы ты проиграл. – Почему это? – Спроси у ближайшего калликанзароса, если тебе повезет его встретить. Это довольно подлые существа. Мы дошли до нужной улицы и свернули. – С чего это ты вдруг опять заинтересовался Сетью? — спросил он. — Ты же давно бросил эти дела. – Я бросил как раз вовремя, а сейчас меня интересует, не ожила ли Сеть снова, как в былые дни. Акции Хасана всегда высоко котировались, потому что он неукоснительно выполнял свои обязательства — так я хотел бы знать, что у него в багаже. – Ты что, беспокоишься, что они тебя раскусили? – Нет. Это может создать определенные неудобства, но вряд ли свяжет мне руки. Перед нами возникли очертания «Руаяля». Мы вошли и направились к нужному номеру. Пока мы шли по коридору с ковровым покрытием, Фил в приступе ясновидения заметил: – Я снова прокладываю тебе дорогу. – Да, что-то вроде того. – Ну ладно. Ставлю десять против одного, что ты ничего не выяснишь. – Не буду ловить тебя на слове — ты скорее всего прав. Я постучал в дверь черного дерева, и когда она открылась, произнес: – Всем привет. – Входи, входи. И мы вошли. Мне пришлось потратить десять минут, чтобы подвести разговор к полученной нашим бедуином прискорбной плюхе, потому что присутствовавшая в комнате Рыжая отвлекала меня. – Доброе утро, — произнесла она. – Добрый вечер, — сказал я в ответ. – Есть что-нибудь новенькое по части Искусств? – Нет. – Памятников? – Нет. – Архивов? – Нет. – Какая у вас должно быть интересная работа! – Ну, ее чересчур разрекламировали и приукрасили некоторые романтики из службы информации. На самом деле все, чем мы заняты, — это поиск, реставрация и хранение записей и предметов, которые человечество побросало на Земле. – Что-то вроде сборщиков культурного мусора. – Мм… Да. Мне кажется, именно так. – Ну так зачем же? – Что зачем же? – Зачем вы этим занимаетесь? – Кто-то же должен это делать — мусор-то все-таки культурный, и это делает его достойным коллекционирования. Я знаю свой мусор лучше всех на Земле. – Вы очень преданы своему делу и при этом скромны. Это хорошо. – Кроме того, когда я попросился на эту работу, выбирать было особенно не из кого, а я знал, где прикопана масса мусора. Она протянула мне бокал, отпила полтора глотка из своего и спросила: – Они действительно по-прежнему здесь? – Кто? — поинтересовался я. – Бог и Компания. Старые боги, вроде Ангельсу. Я думала, что все они покинули Землю. – Нет, они не ушли. То, что они в большинстве своем похожи на нас, вовсе не означает, что они и действуют так же. Когда человек покидал Землю, он не пригласил их с собой, а у богов тоже есть своя гордость. А потом, может быть, они были вынуждены остаться — это называется «ананке», смертельный рок. Никто не властен над ним. – Как над прогрессом? – Угу. Кстати о прогрессе — как прогрессирует Хасан? Когда я видел его последний раз, у него прогресс совершенно отсутствовал. – Более или менее. Здоровая шишка, но череп толстый, ничего страшного. – А где он? – Дальше по коридору, налево. В игровой комнате. – Я думаю, надо пойти выразить ему свое сочувствие. Вы меня извините? – Уже извинила, — кивнула она и отошла послушать, что Дос Сантос говорит Филу. Фил, естественно, был только рад пополнению компании. Никто не смотрел, как я выходил. Игровая комната располагалась в другом конце длинного коридора. Еще на подходе я услышал «чок!», потом последовала тишина, затем еще раз «чок!». Я приоткрыл дверь и заглянул внутрь. Хасан был в комнате один. Он стоял спиной ко мне, но услышал, как открылась дверь, и быстро обернулся. На нем был длинный пурпурный халат; в правой руке он взвешивал нож. На затылке виднелся здоровенный кусок пластыря. – Добрый вечер, Хасан. Рядом с ним стояла подставка с ножами, а к противоположной стене он прикрепил мишень. В ней уже торчали два ножа — один в центре, а другой на шесть дюймов левее. – Добрый вечер, — медленно ответил он и, хорошенько подумав, добавил, — как поживаешь? – Прекрасно. Я пришел задать вам тот же вопрос. Как ваша голова? – Боль сильная, но пройдет. Я прикрыл за собой дверь. – Вы, должно быть, вчера видели сны наяву. – Да. Мистер Дос Сантос мне сказал, что я боролся с призраками. Я не помню. – По крайней мере, можно точно сказать, что вы курили не ту штуку, которую толстый доктор Эммет назвал бы «каннабис». – Нет, Караги. Я курил цветок-вурдалак, испивший человеческой крови. Я его нашел около Прежнего Места Константинополя и тщательно высушил. Одна старуха сказала мне, что благодаря этому я смогу видеть будущее. Она наврала. – …А кровь вурдалака побуждает к насилию? Об этом стоит написать новую балладу. А кстати, вы только что назвали меня Караги. Мне бы не хотелось чтобы вы это делали. Меня зовут Номикос, Конрад Номикос. – Хорошо, Караги. Я удивился, увидев тебя. Я думал, что ты давно умер, еще тогда, когда твой корабль разбился в заливе. – Караги действительно тогда погиб. Надеюсь, вы никому не говорили, что я на него похож? – Нет, я не веду пустых разговоров. – Хорошая привычка. Я прошел через комнату, выбрал себе нож, взвесил его на руке и бросил; он воткнулся дюймах в десяти справа от центра. – И давно вы работаете на мистера Дос Сантоса? — спросил я Хасана. – Примерно месяц. — Он тоже бросил нож; тот воткнулся на пять дюймов ниже центра. – Вы его телохранитель, да? – Это так. Я охраняю еще этого синего. – Дон говорит, что боится покушения на жизнь Миштиго. Существует реальная угроза, или он просто хочет подстраховаться? – Возможно и то, и другое, Караги. Я не знаю. Он платит мне только за охрану. – А если я заплачу вам больше, вы мне скажете, кого вас наняли убить? – Меня наняли только охранять, но даже если бы дело обстояло иначе, я бы все равно не сказал. – Не думаю. Надо вытащить ножи. Мы прошли через комнату и выдернули ножи из мишени. – Теперь допустим, что это я, что вполне возможно, — так почему бы нам не уладить это дело прямо сейчас? У нас у каждого в руках по два ножа. Тот, кто выйдет из этой комнаты, скажет, что другой на него напал, и надо было защищаться. Свидетелей нет. Нас обоих прошлой ночью видели пьяными или не в себе. – Нет, Караги. – Что именно нет? Нет — не меня вы должны убить или нет — вы не хотите делать это таким образом? – Я мог бы сказать нет, не тебя. Но ты бы все равно не знал, правду я сказал или нет. – Это верно. – Я мог бы сказать, что не хочу делать это таким образом. – Это правда? – Я так не говорю. Но чтобы порадовать тебя хоть каким-то ответом, я скажу следующее: если бы я пожелал тебя убить, я бы не стал пытаться сделать это ножом, и не стал бы с тобой боксировать или бороться. – Это почему? – Потому что много лет назад я мальчишкой работал на курорте в Керчи — прислуживал за столами богатых веганцев. Ты меня тогда еще не знал, я только что приехал с Памира. А ты как раз появился в Керчи со своим другом-поэтом. – Теперь припоминаю. Да… В тот год умерли родители Фила — они были моими хорошими друзьями — и я собирался определить его в университет. Но тут этот веганец, который увел у Фила его первую женщину, приехал с ней в Керчь. Точно, он еще выступал на эстраде, — я забыл его имя. – Это был боксер-шаядпа по имени Трилпай Лиго, и выглядел он, как гора на равнине — высокий, несокрушимый. Он боксировал без перчаток с веганскими цестусами — полосками кожи с десятком заточенных шипов, которыми обматывают кисти. – Да, я помню. – Ты прежде никогда не боксировал с шаядпа, но с этим стал драться из-за девчонки. Собралась большая толпа — веганцы и земные девки, а я влез на стол, чтобы лучше видеть. Через минуту у тебя вся голова была в крови. Он старался сделать так, чтобы кровь потекла тебе в глаза, а ты только тряс головой. Мне тогда было пятнадцать лет, я убил только трех человек, и я думал, что тебе конец, потому что ты его даже не коснулся. И вдруг твоя правая рука просвистела в воздухе, как брошенный молот. Ты ударил его в середину двойной кости, которая у этих синих в груди — а они в этом месте покрепче нас — и расколол его, как яйцо. Мне бы этого никогда не сделать, я уверен — вот почему я боюсь твоих рук. Позже я узнал, что ты поборол и удавил вампира. Нет, Караги, тебя я стал бы убивать с приличного расстояния. – Это было так давно… Я не думал, что кто-нибудь помнит. – Ты отбил девчонку. – Да. Я забыл ее имя. – Но ты не вернул ее поэту. Ты оставил ее себе. Вероятно, именно поэтому он тебя ненавидит. – Фил? Из-за этой девчонки? Я даже забыл, как она выглядела. – А он так и не забыл. Вот почему я думаю, что он тебя ненавидит. Я носом чую ненависть и ее истоки. Ты отобрал у него его первую женщину. Я там был. – Это она так захотела. – …И он состарился, а ты остался молодым. Это печально, Караги, когда есть причины ненавидеть друга. – Да. – А на твои вопросы я не отвечаю. – Возможно, тебя наняли убить веганца. – Возможно. – Зачем? – Я говорю только, что это возможно, а не что это так и есть. – Тогда я задам тебе еще только один вопрос, и покончим с этим. Что хорошего, если веганец умрет? Его книга могла бы стать очень хорошим делом с точки зрения отношений между веганцами и людьми. – Я не знаю, что в этом хорошего или плохого, Караги. Давай лучше еще побросаем ножи. Мы еще побросали. Я уловил наконец дистанцию и баланс и загнал два ножа в центр мишени. Потом Хасан воткнул еще два рядом с ними, причем последний, дрожа в мишени, задел один из моих и жалобно звякнул. – Я вам скажу еще одну вещь, — начал я, когда мы их вытаскивали. — Я руковожу этой поездкой и отвечаю за безопасность ее участников. И я тоже буду охранять веганца. – Это будет очень хорошо, Караги. Он нуждается в защите. Я поставил ножи обратно на подставку и двинулся к двери. – Мы выезжаем завтра в девять, вы знаете. Нас будет ждать несколько скиммеров на первом поле в комплексе Управления. – Хорошо. Спокойной ночи, Караги. – …И называйте меня Конрад. – Хорошо. У него в руках был нож, который он готовился бросить в мишень. Я закрыл дверь и пошел по коридору обратно. По дороге я еще раз услышал «Чок!», и это прозвучало гораздо ближе, чем в первые два раза. Звук отдавался эхом в коридоре. Глава 4 Пока шесть больших скиммеров летели через океан к Египту, мои мысли унеслись на Кос, к Кассандре, а затем были мной с трудом собраны и обращены в направлении страны песков, Нила, крокодилов-мутантов и давно почивших фараонов — покой одного из них как раз тогда тревожил мой последний проект («Быстрая смерть настигнет его, осквернившего…» и т. д.). Потом я подумал о человечестве: о том, как оно обживает пересадочную станцию на Титане, работает в Управлении Земли, унижается на Талере и Бакабе, кое-как сводит концы с концами на Марсе и худо-бедно существует на Рилпе, Дивбе, Литане и паре дюжин других планет Веганской системы. Так мои мысли перескочили на веганцев. Синекожий народ со смешными именами и рябыми, будто от оспы, лицами обогрел и накормил нас, когда мы мерзли и голодали. Они отдали должное тому, что наши колонии на Марсе и Титане внезапно почти на столетие оказались в полной изоляции — после событий Трех Дней — прежде чем был создан пригодный для работы космический корабль. Словно личинки насекомых (сравнение принадлежит Эммету), мы до конца использовали тот дом, который когда-то имели, и теперь искали себе новый. Разве веганцы прибегли к инсектицидам? Нет. Мудрая раса, гораздо более древняя, чем наша, они позволили землянам обосноваться в их мирах, жить и работать в их городах на суше и на море. Ведь даже у такой совершенной культуры, как веганская, остается определенная потребность в ручном труде. Нельзя заменить машинами ни хороших домашних слуг, ни садовников, ни просоленное рыбацкое племя, ни тех, кто под землей и под водой станет выполнять всякую опасную работу, ни обитателей этнографических деревень для туристов. Конечно, веганская собственность теряла от соседства с человеческим жильем, но люди восполняли этот ущерб своим вкладом в растущее благополучие. Эта мысль вернула меня обратно на Землю. Веганцам никогда раньше не приходилось видеть полностью разрушенную цивилизацию, и наша родная планета прямо-таки приворожила их. Настолько, что они терпят на Талере наше Земное Правительство. Настолько, что они покупают билеты на Землю для осмотра развалин. Даже настолько, что они приобретают на Земле участки и устраивают там курорты. Ведь и вправду есть нечто завораживающее в планете-музее. (Что там Джеймс Джойс говорил о Риме?) Как бы то ни было, каждый веганский финансовый год погибшая Земля исправно приносит своим чадам скромный, но ощутимый доход. Вот откуда все — Управление, Лорел, Джордж, Фил и тому подобное. В некотором роде даже — откуда я. Далеко внизу под нами серо-синим ковром расстилался океан. Потом его сменил темный материк. Мы стремительно приближались к Новому Каиру. Мы приземлились за городом. Настоящей посадочной полосы там нет, наши скиммеры сели в пустом поле, и Джордж остался их сторожить. В Старом Каире все еще горячо, но люди, с которыми можно иметь дело, в основном живут в Новом Каире, так что для нас все складывалось отлично. Миштиго хотел осмотреть мечеть Кайт Бей в Городе Мертвых, пережившую Три Дня. Однако он согласился отправиться туда со мной на скиммере и мы сделали вокруг мечети несколько кругов на малой высоте, пока он фотографировал и осматривал окрестности. Еще он хотел увидеть пирамиды, Луксор, Карнак, Долину Царей и Долину Цариц. Хорошо, что мечеть мы осматривали с воздуха. Под нами сновали темные фигуры, останавливаясь только затем, чтобы с силой швырнуть камень в нашу сторону. – Кто это такие? — спросил Миштиго. – Горячие, — ответил я. — В определенном смысле это тоже люди. Они бывают разных размеров, форм и степеней подлости. Покружив некоторое время над мечетью, он удовлетворился, и мы вернулись на поле. Под ослепительным солнцем мы поставили скиммер на прикол и отправились в путь по невообразимой смеси песка и щебенки. Мы — это двое местных сопровождающих, я, Миштиго, Дос Сантос с Рыжей, Эллен и Хасан. Эллен в последний момент решила поехать вместе с мужем. По обеим сторонам дороги тянулись поля высокого блестящего сахарного тростника. Вскоре мы оставили их позади и пошли мимо низеньких окраинных домишек. Дорога стала шире. Стоящие то тут, то там пальмы отбрасывали немного тени. Двое ребятишек с огромными карими глазами проводили нас взглядом. Они приглядывали за утомленной шестиногой коровой, вращавшей колесо сакие — испокон веку коровы в этих местах так же вращали огромные колеса, только от эта оставляла больше отпечатков копыт. Мой местный уполномоченный Рамзес Смит встретил нас в гостинице. Это был крупный мужчина с лицом золотистого цвета в плотной сетке тонких морщин. Привычно-печальное выражение его глаз компенсировалось всегдашней усмешкой. Мы сидели, потягивая пиво, в центральном зале гостиницы в ожидании Джорджа, отправив охранников сменить его. – Работа продвигается хорошо, — сообщил мне Рамзес. – Отлично, — сказал я, довольный тем, что никто не поинтересовался, о какой «работе» идет речь. Я хотел сделать всем сюрприз. – Как жена, как дети? – В порядке, — ответил он. – А новорожденный? – Выжил — и никаких отклонений, — сказал он гордо. — Я отправил жену на Корсику до родов. Вот фотография малыша. Издавая одобрительные восклицания, которые от меня ждали, я притворился, что внимательно разглядываю снимок, а затем обратился к Рамзесу: – Кстати, о съемках: может быть, нужно еще какое-нибудь оборудование? – Нет, у нас полный комплект. Все идет нормально. Когда вы хотели бы посмотреть работу? – Как только нам дадут чего-нибудь поесть. – Вы мусульманин? — вмешался в разговор Миштиго. – Нет. Я коптской веры, — ответил Рамзес без улыбки. – Неужели? Это была, кажется, монофизитская ересь, не так ли? – Мы не считаем себя еретиками, — сказал Рамзес. Слушая, как Миштиго развлекается забавным (по его мнению) перечислением христианских ересей, я размышлял о том, правильно ли поступили мы, греки, впустив в этот злополучный мир логику. Ведь я сам перечислил все эти ереси в путеводителе, обозлившись на то, что мне предстоит вести этот тур. Позже Лорел хвалил добротность и полноту этого путеводителя. Что лишний раз показывает, как отвратительно я себя чувствовал в этот момент. Я даже упомянул о нечаянной канонизации Будды под именем св. Иосафата в XVI веке. Наконец, поскольку Миштиго продолжал нас дразнить, я понял, что нужно либо оборвать его, либо сменить тему. Я сам не христианин, поэтому его богословие не задевало меня за живое. Но меня раздражало то, что представитель иного мира потратил столько сил на изыскания, имеющие своей целью представить нас кучкой идиотов. Сейчас, по прошествии времени, я понимаю, что был неправ… Успех видеофильма, который я тогда снимал (та самая «работа», упомянутая Рамзесом) подтвердил мою довольно свежую гипотезу относительно веганцев: они были так чертовски утомлены сами собой, а мы были им настолько в новинку, что они прямо-таки ухватились и за наши вечные, классические проблемы, и за тот ребус, который мы представляли сами по себе. Они широко обсуждали вопросы типа: кто же на самом деле писал шекспировские пьесы, действительно ли Наполеон умер на св. Елене, кто были первые европейцы, ступившие на землю Северной Америки, свидетельствуют ли книги Чарльза Форта о том, что Землю посещали неизвестные веганцам разумные существа и т. д. Высшая каста веганского общества охотно заглатывала и наши средневековые теологические дебаты. Забавно. – По поводу вашей книги, Шрин Штиго… — прервал я его. При упоминании титула он остановился. – Да? — спросил он. – Создается впечатление, — сказал я, — что вы не намерены сейчас сколько-нибудь подробно ее обсуждать. Я, безусловно, уважаю ваши чувства, но это ставит меня как руководителя тура в несколько затруднительное положение. Мы оба знали, что мне следовало бы говорить с ним об этом наедине, особенно после его ответа Филу на приеме, но у меня было вздорное настроение, и я хотел дать веганцу это почувствовать. Кроме того, нужно было сменить тему. Вот почему я продолжил: – Хотелось бы знать, будет ли это простым описанием посещаемых нами мест, или вы предпочли бы, чтобы я привлекал ваше внимание к разнообразным местным особенностям — например, политическим или культурным. – Главным образом, я заинтересован в написании путеводителя, — сказал он, — но я буду благодарен вам за попутные комментарии. Впрочем, я считал, что это входит в круг ваших обязанностей. Как бы то ни было, я имею общее представление о традициях Земли и современном ее состоянии, и эти вопросы не слишком меня занимают. Дос Сантос, который в ожидании обеда курил, меряя шагами зал, остановился на полпути и спросил: – Шрин Штиго, каково ваше отношение к Ретурнистскому движению? Вы сочувствуете нашим целям? Или вы считаете это дохлым номером? – Да, — сказал тот. — Я думаю, что уж если кто помер, то ему остается только порадовать того, кто будет его есть. Я уважаю ваши цели, но не вижу, как вам удастся их достичь. Почему ваши люди должны отказаться от нынешнего безопасного существования и вернуться сюда? Большая часть нынешнего поколения никогда не видела Землю, разве что по видео — а вы должны признать, что это зрелище не слишком вдохновляет. – Я не согласен с вами, — сказал Дос Сантос, — и нахожу вашу позицию безобразно патрицианской. – Такой ей и следует быть, — ответил Миштиго. Джордж и обед появились почти одновременно. Официанты начали разносить блюда. – Я хотел бы обедать один, за маленьким столиком, — обратился Дос Сантос к официанту. – Вы здесь потому, что желали этого, — обронил я. Он остановился на полуслове и украдкой взглянул на Рыжую, сидевшую справа от меня. Мне кажется, я увидел, как она почти неприметно покачала головой из стороны в сторону. Дос Сантос изобразил на лице легкую улыбку. – Простите мне мой латинский темперамент, — сказал он. — Мне не следовало надеяться за пять минут обратить вас в Ретурнистскую веру — и мне всегда с трудом удавалось скрывать свои чувства. – Это заметно, — сказал я. — Хочется есть. Он уселся напротив нас, рядом с Джорджем. – Берите пример со сфинкса, — сказала Рыжая, указывая на гравюру, висевшую на дальней стене зала, — у которого долгие периоды молчания чередуются с редкими загадками. Он стар, как время. Глубоко почитаем. Безусловно дряхл. Он держит рот на замке и ждет. Чего? Кто знает? В искусстве вы отдаете предпочтение монументальному, Шрин Штиго? – Иногда, — ответил Корт, сидевший слева от меня. Дос Сантос быстро оглянулся, затем опять посмотрел на Диану, но ничего не сказал. Я попросил Рыжую передать мне соль. Ах, как мне хотелось высыпать содержимое солонки на нее, чтобы ей пришлось встать, — тогда я смог бы разглядывать ее в свое удовольствие, но вместо этого я посыпал солью картофель. Действительно, берите пример со сфинкса! Высокое солнце, короткие тени и жара — вот как это было. Я не хотел, чтобы пескоходы или скиммеры испортили картину, поэтому настоял, чтобы мы пошли пешком. До места было не так далеко, и для достижения задуманного эффекта я повел всех слегка кружным путем. Мы прошли по кривой примерно милю, то в гору, то под гору. Поскольку наша дорога пролегала через несколько клеверных полей. Я отобрал у Джорджа его сачок для бабочек, чтобы избежать раздражающих задержек. Это было путешествие во времени вспять — над нами сновали яркие птицы (чирр! чирр!), и всякий раз, как мы поднимались на пригорок, вдали виднелась парочка верблюдов. (Их контуры словно были очерчены углем. Впрочем, хватит об этом. Кому какое дело до выражения верблюжьих морд. Это не волнует даже их самих — право, отвратные твари…) Приземистая загорелая женщина прошла мимо нас, с трудом таща на голове высокий кувшин. Миштиго что-то заметил по этому поводу своему карманному секретарю. Я кивнул женщине и произнес приветствие. Она поздоровалась в ответ, но кивать, конечно, не стала. Уже успевшая взмокнуть Эллен непрерывно обмахивалась большим зеленым веером из перьев. Рыжая шагала, держась очень прямо, над верхней губой выступили капельки пота, глаза прятались за потемневшими до предела стеклами защитных очков. Наконец, мы взобрались на последнюю невысокую горку. – Смотрите, — сказал Рамзес. – Матерь Божья! — воскликнул Дос Сантос. Хасан пробормотал что-то невнятное. Рыжая глянула в мою сторону и тотчас же отвернулась. Темные очки мешали мне разглядеть выражение ее лица. Эллен продолжала обмахиваться веером. – Что они делают? — спросил Миштиго. Я впервые видел его искренне удивленным. – Как что? Разбирают великую пирамиду Хеопса, — ответил я. Вопрос, который вертелся у всех на языке, через некоторое время задала Рыжая: – Зачем? – Как вам сказать, — начал я, — в округе ощущается некоторый дефицит строительных материалов, ведь в Старом Каире все радиоактивно, — и они добывают материалы, растаскивая по частям этот образчик стереометрии. – Но они оскверняют памятник минувшей славы человеческого рода, — воскликнула она. – Нет ничего дешевле минувшей славы, — заметил я. — Нас заботит настоящее, и именно в настоящем им нужны материалы. – И давно это началось? — спросил Миштиго. – Мы начали демонтаж три дня назад, — ответил Рамзес. – Что дает вам право это делать? – Демонтаж санкционирован Департаментом Искусств, Памятников и Архивов Управления Земли, Шрин. Миштиго повернулся ко мне, его янтарные глаза странно блестели. – Вы! — сказал он. – Я глава этого департамента, это верно. – Почему никто больше не слышал об этой вашей затее? – Потому что теперь сюда приезжают очень немногие, — объяснил я. — Это еще один хороший повод разобрать пирамиду. В наши дни на нее не слишком часто смотрят. У меня есть право санкционировать такие акции. – Но я добирался сюда из другого мира, чтобы ее увидеть. – Тогда смотрите поскорее, — сказал я ему. — Она тает быстро. Он повернулся и посмотрел. – Очевидно, вы совершенно не представляете себе ее истинного значения. Или, если представляете… – Напротив, я точно знаю, чего она стоит. – …И эти несчастные, — он возвысил голос, обозревая сцену, — которые работают там, внизу, под жгучими лучами вашего ужасного солнца — они трудятся в крайне примитивных условиях! Вы что, даже не слыхали о существовании подъемно-транспортных механизмов? – Конечно, слышал. Это дорого. Все эти люди сами вызвались здесь работать за символическую плату — и «Экторз Эквити» не позволил нам применять плетки, несмотря на то, что люди сами это предлагали. Все, что мы можем, — это щелкать плетками в воздухе около работающих. – Что это за «Экторз Эквити»? – Профсоюз актеров. Хотите увидеть технику? — Я сделал жест рукой. — Посмотрите вон туда, на горку. Он посмотрел. – Что там происходит? – Мы ведем запись на видеопленку. – Чего ради? – Когда работа закончится, мы собираемся отредактировать запись, сократив ее до приемлемой длины, и воспроизвести ее в обратном направлении. Назовем, наверное, так: «Строительство Великой пирамиды». Сгодится, чтобы посмеяться — и чтобы подзаработать. Ваши историки все время теряются в догадках относительно того, как мы ее построили. Может быть, наша лента их порадует. Я решил, что лучше всего здесь подойдет вариант ГСПН. – ГСПН? – Грубая сила и полное неведение. Вы только посмотрите, как они переигрывают: ходят следом за камерой, ложатся и сразу встают, когда она поворачивается в их сторону. В окончательном варианте они будут кишеть на всей площадке как муравьи. Но ведь это первый земной фильм за долгие годы. Они по-настоящему взволнованы. Дос Сантос разглядывал оскаленные зубы Рыжей и напряженные мускулы у нее под глазами. Затем он взглянул на пирамиду. – Вы сумасшедший! — заявил он. – Нет, — ответил я. — Отсутствие памятника само может быть в некотором роде памятником. – Памятником Конраду Номикосу? – Нет, — сказала Рыжая. — Деструктивное искусство существует так же безусловно, как и креативное. Думаю, что он затеял нечто подобное. Он играет в Калигулу. Может быть, я даже понимаю почему. – Благодарю вас. – Не радуйтесь. Я сказала «может быть» — художник делает это с любовью. – Любовь — это ненависть с отрицательным знаком. – «Я умираю, Египет, умираю», — сказала Эллен. Миштиго рассмеялся. – А вы, Номикос, покруче, чем я думал, — заметил он. — Но вы не незаменимы. – Попробуйте-ка уволить служащего — особенно меня. – Это может оказаться проще, чем вы думаете. – Увидим. – Возможно. Мы снова повернулись в сторону оставшихся 90 процентов пирамиды Хеопса/Хуфу. Миштиго опять стал диктовать заметки. – Лучше, если сейчас вы будете смотреть отсюда, — сказал я. — Наше присутствие в кадре приведет к пустой трате ценного метража. Ведь мы — анахронизмы. Спуститься вниз мы сможем во время перерыва. – Согласен, — ответил Миштиго, — и я уверен, что встретив анахронизм, я его распознаю. Но я уже увидел здесь все, что хотел. Давайте вернемся в гостиницу. Я собираюсь побеседовать с местными жителями. Чуть позже он задумчиво сказал: – Пожалуй, я посмотрю Сахару с опережением графика. Вы еще не начали разбирать все памятники Луксора, Карнака и Долины Царей? – Пока нет. – Хорошо. Тогда сначала посетим их. – Тогда давайте не будем здесь стоять, — сказала Эллен. — Отвратительная жара. Мы повернули назад. – Вы действительно думаете так, как говорите? — спросила Диана на обратном пути. – В моей собственной манере. – И как же вы думаете о таких вещах? – По-гречески, разумеется. А потом перевожу на английский. В этом я действительно силен. – Что вы за существо? – Озимандия. Взгляните на мои труды, вы, могущественные, и отчайтесь. – Я не могущественна. – Сомневаюсь… — сказал я, и когда мы пошли дальше, на той части ее лица, которую я мог видеть, было довольно забавное выражение. – Хотите, расскажу вам про боадила, — предложил я. Глава 5 Наша фелука медленно продвигалась по тому ослепительному водному пути, что прокладывает себе река вдоль величественных серых колоннад Луксора. Миштиго сидел спиной ко мне, разглядывая колонны и описывая попутные впечатления. – Где мы сойдем на берег? – Примерно в миле отсюда. Так что, может быть, мне лучше все же рассказать вам про боадила. – Я знаю, что такое боадил. Я же говорил, что изучал ваш мир. – Хо-хо. Одно дело — читать о нем… – Но я их и видел. В Земном Саду на Талере их целых четыре штуки. – Это совсем другое дело — видеть их в бассейне. – Имея вас с Хасаном на борту, мы напоминаем настоящий плавучий арсенал. Я насчитал три гранаты у вас на поясе и четыре — у него. – Вам не удастся воспользоваться гранатой, когда он на вас навалится — иначе придется пожертвовать собой. А если он будет хоть немного дальше, то вы в него не попадете. Они слишком быстро двигаются. Миштиго наконец повернулся ко мне. – Так что же вы используете против них? Я залез в свою галабию (здесь я одевался на местный манер) и вытащил оружие, которое всегда стараюсь иметь под рукой, когда двигаюсь этой дорогой. Он внимательно осмотрел предмет. – Как это называется? – Это автомат. Стреляет мета-цианидными пулями — убойная сила при прямом попадании до тонны. Точность стрельбы не очень высокая, но этого и не требуется. Форма заимствована у автомата «Шмайсер», применявшегося в ХХ веке. – Он не слишком удобен. И что, с его помощью можно остановить боадила? – Если повезет. В одном из ящиков у меня есть еще пара автоматов. Хотите штучку? – Спасибо, нет. — Он помолчал. — Но можете рассказать мне о боадиле поподробнее. По правде говоря, я тогда едва на них глянул, к тому же они были почти целиком в воде. – Ну… Голова вроде крокодильей, только больше. Примерно сорок футов в длину. Может скручиваться в большой мяч с зубами. Быстро двигается и в воде, и на суше — и с каждого бока чертова уйма маленьких лап. – Сколько именно? — прервал он. – Мм… — я задумался. — Сказать вам честно, я никогда их не считал. Секундочку. – Эй, Джордж, — крикнул я в том направлении, где в тени паруса дремал выдающийся главный биолог Земли. — Сколько лап у боадила? Он встал, слегка потянулся и подошел к нам. – Боадилы, — пробормотал он, задумчиво ковыряя пальцем в ухе — будто роясь во внутренней картотеке. — Они определенно из класса рептилий — в этом мы уверены. Но вот относятся ли они к отряду крокодилов, подотряду себя самих, или же к отряду сквамат, подотряду лацертилий, семейству неопод, на чем не вполне серьезно настаивает мой коллега с Талера, — тут определенного мнения нет. Мне они чем-то напоминают выполненные до Трех Дней предположительные изображения мезозойского фитозавра — плюс еще бесчисленные лапки и повадки боа-констриктора. Так что сам я склонен относить боадила к отряду крокодилов. Он оперся о бортик и уставился вниз, на поблескивающую воду. Я понял, что он не собирается продолжать, поэтому повторил вопрос. – Так сколько же у него лап? – Что? Лап? Никогда их не считал. Однако, если нам повезет, то такая возможность представится. В этих местах их полно. У меня был один молодой, но он протянул недолго. – А что с ним случилось? — спросил Миштиго. – Его сожрал мой мегадоноплат. – Мегадоноплат? – Что-то вроде утконоса с зубами, — объяснил я, — и ростом около десяти футов. Только представьте себе. Насколько нам известно, их встречали всего три-четыре раза. В Австралии. Нашего мы заполучили по счастливой случайности. Вероятно, как вид они не выживут — я имею в виду так, как боадилы. Эти мегадоноплаты — яйцекладущие млекопитающие, и их яйца слишком велики, чтобы такой вид — если это действительно вид — смог выжить в нашем голодном мире. Но, может быть, это всего лишь отдельные мутировавшие особи. – Может быть, — согласился Джордж, умудренно кивая, — но может быть, и нет. Миштиго, покачав головой, отвернулся. Хасан наполовину распаковал своего робота-голема и теперь развлекался его настройкой. Эллен наконец бросила краситься и лежала на солнце, равномерно поджариваясь. Рыжая и Дос Сантос на другом конце фелуки плели очередной заговор; эти двое никогда не встречались просто так, они вечно что-то замышляли. Наша фелука медленно продвигалась по тому ослепительному водному пути, что прокладывает себе река вдоль величественных серых колоннад Луксора, и я решил, что пора направить ее к берегу и взглянуть, что новенького среди гробниц и разрушенных храмов. Следующие шесть дней были одновременно ничем не примечательными и незабываемыми, наполненными чрезвычайной активностью и, можно сказать, уродливо-прекрасными — таким может быть цветок с нетронутыми лепестками и темным пятном гнили в середине. Вот так… Миштиго, должно быть, проинтервьюировал каждый каменный столб вдоль четырех миль знаменитой дороги в Карнак. И при дневном свете, и ночью при свете фонарика мы лазали по руинам, пугая летучих мышей, крыс, змей и насекомых, а веганец монотонно бормотал в диктофон заметки на своем монотонном языке. По ночам мы становились лагерем в песках, монтировали по периметру двести метров электропровода и выставляли двух часовых. Боадил — холоднокровное животное; ночью температура опускалась, так что опасность, грозившая нам извне, была не слишком велика. По ночам лагерь освещался огромными кострами, поскольку веганец хотел, чтобы условия были первобытными, — должно быть, для создания нужной атмосферы. Наши скиммеры остались южнее. Мы долетели на них до места, которое я знал, и оставили их там под охраной Управления, а сами наняли фелуку для задуманной экскурсии — мы должны были проплыть из Карнака в Луксор параллельно пути Божественного Царя. Так захотел Миштиго. По ночам Хасан либо практиковался в обращении с ассегаем, который он выменял у одного здоровенного нубийца, либо, голый по пояс, часами боролся со своим неутомимым големом. Голем был достойным противником. Хасан установил его на силу, вдвое превышающую силу среднестатистического человека, и на пятьдесят процентов увеличил скорость реакции. Память голема хранила сотни борцовских захватов; блок управления теоретически должен был не допустить, чтобы голем убил или покалечил своего противника — все это за счет чувствительных хемоэлектрических нервоаналогов, позволяющих с точностью до унции определить величину усилия, необходимого, чтобы сломать кость или порвать связку. Голем был ростом примерно пять с половиной футов и весил около двухсот пятидесяти фунтов; изготовленный на Бакабе, он стоил очень дорого. Он был воскового цвета, с карикатурными чертами лица, а мозги у него помещались где-то пониже того места, где был бы пупок — если бы у големов были пупки, — чтобы уберечь его мыслительную начинку от приемов классической борьбы. Несмотря на все это, несчастные случаи возможны. Бывало, что такие големы убивали людей, если из строя выходила какая-нибудь штучка в мозгах или нервоаналогах, либо если человек сам поскальзывался или пробовал резко рвануть назад и тем самым добавлял необходимое лишнее усилие. Я как-то почти год держал у себя такого голема, запрограммированного на бокс. Вошло в привычку проводить с ним минут пятнадцать каждый вечер, и я уже стал думать о нем почти как о человеке. Но как-то раз он меня рассердил, и я колотил его больше часа и в конце концов напрочь отшиб ему голову. Машинка по-прежнему продолжала боксировать, но с тех пор я перестал думать о нем как о дружественном спарринг-партнере. Боксировать с безголовым големом — в этом есть что-то роковое, правда? Будто просыпаешься после приятного сна, а в ногах кровати взгромоздился кошмар. Голем на самом деле не видит противника своими псевдоглазами; он просто весь начинен пьезоэлектрическими и радарными датчиками и «смотрит» всей поверхностью тела. Но крушение иллюзий все же оставляет неприятный осадок. Я выключил своего голема и никогда больше не включал его. Продал торговцу верблюдами за кругленькую сумму. Уж не знаю, приделал ли тот голему голову обратно. Торговец был турок, так что какая разница. Как бы то ни было, Хасан и Ролем сплетались в тугой клубок, тела обоих поблескивали в свете костра, а мы все сидели на одеялах и наблюдали. Изредка низко над нами проносились летучие мыши, как стремительные хлопья пепла; редкие облака мутной завесой прикрывали луну и уплывали дальше. Все было точно так же и на третью ночь, когда я сошел с ума. Я помню все это, как запоминаешь береговой пейзаж, увиденный поздним летним вечером в бурю, — как отдельные застывшие снимки при вспышках молний… Проговорив с Кассандрой добрый час, я закончил сеанс связи обещанием взять завтра вечером скиммер и провести следующую ночь на Косе. Помню наши последние слова: – Будь осторожен, Константин. Мне снились дурные сны. – Не говори чепухи, Кассандра. Спокойной ночи. Как знать, быть может, ее сны были вызваны временной ударной волной, распространяющейся в прошлое от землетрясения силой 8,6 по шкале Рихтера. Дос Сантос с жестоким огнем в глазах зааплодировал, когда Хасан с громоподобным грохотом опрокинул Ролема на землю. Земля все еще сотрясалась, хотя голем давно уже поднялся на ноги и бросился в атаку, протягивая к арабу извивающиеся словно змеи руки. Земля продолжала дрожать. – Какая мощь! — воскликнул Дос Сантос. — Я до сих пор ее чувствую! Оле! – Это сейсмические явления, — сказал Джордж. — Хоть я и не геолог, но… – Землетрясение! — взвизгнула его жена и выронила немытые финики, которыми кормила Миштиго. Бежать было незачем, да и некуда. Поблизости не было ничего, что могло бы на нас обвалиться. Местность была ровная и совершенно голая. Так что мы просто сидели на земле, и нас подбрасывало, а пару раз даже опрокинуло навзничь. Костры вытворяли удивительные штуки. У Ролема закончился завод, и он застыл на месте, а Хасан подошел к нам с Джорджем и уселся рядом. Толчки продолжались добрый час и в ту ночь еще много раз повторялись, уже слабее. Когда первый натиск стихии закончился, мы связались с Порт-о-Пренсом. Приборы показывали, что эпицентр землетрясения располагался на хорошем расстоянии к северу от нас. На самом деле, на плохом расстоянии. …В Средиземноморье. В Эгине, если быть точным. И тут мне стало плохо. Я попытался связаться с Косом. Безрезультатно. Моя Кассандра, моя прекрасная леди, моя принцесса… Где она? В течение двух часов я пытался это узнать, потом меня вызвал Порт-о-Пренс. Голос принадлежал не какому-то оператору связи, а самому Лорелу. – Уфф… Конрад, я не знаю, как тебе сказать о том, что произошло… – Просто начинай говорить, — сказал я, — а когда закончишь, остановишься. – Спутник-наблюдатель прошел мимо вас двадцать минут назад. На снимках, которые он передал, некоторых островов Эгейского моря больше не существует… – Нет, — сказал я. – Боюсь, что и Кос в их числе. – Нет, — повторил я. – Мне очень жаль, — сказал он, — но так видно на снимках. Я не знаю, что еще сказать… – Этого хватит, — сказал я. — Это конец. Это оно. До свидания. Поговорим потом. Нет! Я тебе говорю, нет! – Погоди, Конрад! И я сошел с ума. На меня пикировали летучие мыши, вышедшие на ночную охоту. Я выбросил вперед правую руку и убил одну из них, когда она мелькнула рядом со мной. Потом я схватил двумя руками большой камень и уже собирался разбить им радио, но тут Джордж положил руку мне на плечо. Я выронил камень, отбросил его руку и ударил его наотмашь по лицу тыльной стороной руки. Я не знаю, что с ним потом стало, но когда я снова поднял камень, я услышал позади себя звук шагов. Я упал на одно колено и повернулся на нем, успев подобрать пригоршню песку — бросить кому-нибудь в глаза. Все были тут: Миштиго, Рыжая, Дос Сантос, Рамзес, Эллен, трое местных служащих Управления и Хасан; они приближались ко мне единой группой. Кто-то крикнул: «Разойдитесь!», увидев мое лицо, и они бросились врассыпную. Теперь это были все, кого я когда-либо ненавидел — я это чувствовал. Я видел иные лица, слышал иные голоса. Все, кого я когда-либо знал, ненавидел, хотел уничтожить и уничтожил, воскресли и встали на фоне костра. Только зубы белели сквозь тьму, скрывавшую их лица; они улыбались и шли прямо ко мне, и в руках у них были знамения судьбы, а на устах — мягкие вкрадчивые слова, и я швырнул песок в лицо шедшему первым и бросился на него. Мой апперкот опрокинул его на спину, но тут двое египтян навалились на меня с обеих сторон. Я сбросил их и углом голубого глаза заметил огромного араба с чем-то вроде черного плода авокадо в руках. Он целился этой штукой в меня, и я припал к земле. Он двигался ко мне, и мне удалось ударить его в живот, так что он резко осел. Тут на меня снова накинулись те двое, которых я сбросил. В отдалении кричала какая-то женщина, но я не мог видеть никаких женщин. Я высвободил правую руку и кого-то ею ударил — он упал, и другой занял его место. Синий человек прямо напротив меня бросил камень; он попал мне в плечо, но я только еще больше обезумел. Я поднял в воздух брыкающееся тело и бросил его на кого-то, а потом ударил кулаком кого-то еще. Я весь дрожал. Галабия на мне была уже вся рваная и грязная, поэтому я оборвал с себя ее остатки и отбросил их в сторону. Я оглянулся. Они больше не приближались ко мне, и это было нечестно — останавливаться, когда мне так хотелось все крушить. Я поднял человека, лежащего у моих ног, и снова швырнул его на землю. Потом я поднял его еще раз, и тут кто-то закричал: «Эй, Карагиозис!», — и стал обзывать меня на ломаном греческом. Я уронил человека на землю и обернулся. Там, перед костром, стояли двое — один высокий, бородатый, другой приземистый, тяжелый, безволосый, как будто сделанный из смеси шпаклевки с землей. – Слышишь, грек, мой приятель говорит, что одолеет тебя! — крикнул высокий, что-то такое делая за спиной у другого. Я двинулся к ним, и человек из грязи и шпаклевки бросился на меня. Он поймал меня врасплох, но я быстро очухался, схватил его под мышки и рванул вбок. Однако он восстановил равновесие почти так же быстро, как я, и обхватил меня одной рукой за шею сзади. Я сделал то же самое, а заодно захватил его локоть, и мы сцепились намертво. Он был силен. Поскольку он был так силен, я все время менял захваты, испытывая его. Кроме того, он очень быстро двигался и приспосабливался к каждому моему движению почти мгновенно, как только я успевал об этом подумать. Я резко выдернул свои руки и отступил на ту ногу, на которой был ортопедический ботинок. На мгновение освободившись, мы кружили один вокруг другого, и каждый ждал, пока другой откроется. Из-за его маленького роста я держал руки низко и сильно наклонился вперед. На мгновение мои руки оказались слишком близко к бокам, и он сработал быстро — я никогда не видел, чтобы кто-нибудь так быстро двигался; он поймал меня в захват с такой силой, что я покрылся каплями пота, а бока обожгла сильнейшая боль. Его руки все сжимались, и я понял, что он скоро меня раздавит, если я не разорву его захват. Я сжал пальцы в кулаки, подвел их к его животу и толкнул. Его хватка стала еще крепче. Я отступил назад и навалился всем весом на выставленные вперед руки. Мне удалось поднять кисти повыше между нами и вложить правый кулак в левую ладонь, и я начал сжимать их, поднимая руки. У меня кружилась голова, поясница горела огнем. Я напряг все мускулы в спине и плечах и почувствовал, как сила перетекает через мои руки и концентрируется в сжатых пальцах. Тогда я рванул руками кверху. На пути попалась его челюсть, но это не остановило движения. Мои руки взлетели над головой, а он упал навзничь. Я должен был бы сломать ему шею, с такой силой мои руки ударили его в челюсть — он, наверное, смог поглядеть на свои пятки сзади. Но он мгновенно вскочил на ноги, и я понял, что передо мной не обычный смертный, а одно из этих созданий, рожденных не женщиной. Скорее, как Антей, он вышел из чрева самой Земли. Я с силой опустил руки ему на плечи, и он упал на колени. Тогда я схватил его за горло, встал от него справа и подвел свое левое колено ему под спину. Я навалился и попытался сломать его, давя на плечи и бедра. Но мне это не удалось. Он все сгибался и сгибался, пока не коснулся головой земли — дальше гнуть было некуда. Никто не может так согнуться, не сломав себе при этом спину, но он смог. Я с усилием приподнял его коленом и отпустил, и он тут же снова на меня напал. Тогда я попытался его задушить. Руки у меня были гораздо длиннее, чем у него. Я схватил его обеими руками за глотку и стал с силой давить большими пальцами на то место, где должна находиться трахея. Он просунул свои руки под мои у локтевого сгиба и начал тянуть вниз и наружу. Я продолжал жать и ждал, что вот-вот его лицо потемнеет и глаза выкатятся. Мои руки уже сгибались в локтях под его нажимом. И тут его руки проскользнули и схватили меня за глотку. Вот так мы стояли и душили друг друга. Только его нельзя было задушить. Его пальцы как шипы впивались в мои шейные мышцы. Я чувствовал, что мое лицо наливается кровью, в висках начинало стучать. Издали послышался крик: – Останови его, Хасан! Он же не должен этого делать! Голос был похож на голос Рыжей. Во всяком случае, именно это имя пришло мне в голову: Рыжая. Что означало, что где-то поблизости находится Дональд Дос Сантос. Кроме того, она произнесла «Хасан» — это имя стояло под другой внезапно проявившейся картинкой. Все это означало, что я — Конрад и нахожусь в Египте, а кружащееся передо мной лишенное выражения лицо — это лицо голема-борца, Ролема, создания, которое может быть установлено на пятикратное превышение человеческой силы, и, вероятно, так и установлено; создания, которому можно передать рефлексы накачанного адреналином кота — и, несомненно, все они были задействованы. Вот только голем теоретически не мог убить, разве что в результате несчастного случая, а Ролем пытался убить меня. Это означало, что его блок управления не работает. Я ослабил хватку на его горле, видя, что это не срабатывает, и подвел ладонь левой руки под его правый локоть. Потом другой рукой я схватил сверху его правую кисть и присел как можно ниже, продолжая давить кверху на его локоть, и тянуть за кисть. Когда он потерял равновесие и наклонился влево, отпустив мое горло, я продолжал держать его кисть и выкручивать ее так, что локоть повернулся кверху. Я напряг левую руку, перехватил его руку выше локтя у своего уха и дернул книзу, ломая сустав. Никакого результата. Никакого хруста. Рука просто уступила — согнулась назад под неестественным углом. Я выпустил его кисть, и он упал на одно колено, но тут же снова вскочил. За это время рука сама собой выпрямилась и снова согнулась в естественном положении. Если я верно представлял себе Хасана, то таймер Ролема должен был быть установлен на максимум — два часа. А это, с учетом прочих обстоятельств, довольно долго. Но к этому моменту я уже знал, кто я такой и что я делаю. И я знал, как устроен голем. Голем, с которым я имел дело, был предназначен для борьбы. Значит, боксировать он не мог. Я бросил быстрый взгляд через плечо на то место, где я стоял, когда все началось, — около радиопалатки. До нее было футов пятьдесят. Тут он меня почти поймал. За ту долю секунды, пока я переключил внимание назад, он сделал рывок одной рукой схватил меня сзади за шею, а другой — под челюсть. Он сломал бы мне шею, если бы мог продолжить в том же духе, но в этот момент произошел очередной толчок, и довольно сильный, который швырнул нас обоих на землю — и мне удалось вырваться из этого захвата. Через секунду я вскочил на ноги, а земля все еще тряслась. Ролем тоже вскочил и снова стоял против меня. Мы были похожи на двух пьяных матросов, борющихся на палубе раскачиваемого штормом судна. Он двинулся на меня, и я отступил. Я пихнул его левой рукой, он вцепился в нее, а я тем временем ударил его кулаком в живот. После этого я еще отступил. Он снова двинулся на меня, и я осыпал его ударами. Бокс был для него все равно что для меня четвертое измерение — он его просто не видел. Он продолжал надвигаться, стряхивая с себя мои удары, а я продолжал отступать к радиопалатке, а земля продолжала трястись, и где-то кричала женщина, и я услышал крик «Оле!», когда мне удалось достать его правой ниже пояса, чтобы слегка встряхнуть ему мозги. Мы уже оказались на месте, и я увидел то, что искал, — здоровенный камень, которым я хотел разбить радио. Я нанес отвлекающий удар левой, а потом схватил его за плечо и за бедро и поднял высоко над головой. Я выгнулся назад, напряг мышцы и обрушил его на камень. Камень пришелся голему в живот. Он снова начал подниматься, но медленнее, чем прежде, и я трижды пнул его в живот своим большущим правым ортопедическим ботинком и увидел, как он валится обратно. Откуда-то из его средней части послышался странный стрекочущий звук. Земля снова вздрогнула. Ролем рухнул наземь и вытянулся, последние признаки жизни сохранились лишь в пальцах его левой руки. Они продолжали сжиматься и разжиматься, странным образом напомнив мне движения рук Хасана в ту ночь в унфоре. Потом я медленно обернулся и увидел их всех: Миштиго, и Эллен, и Дос Сантоса с раздутой щекой, Рыжую, Джорджа, Рамзеса и троих обклеенных пластырем египтян. Я сделал шаг по направлению к ним, и они бросились врассыпную, а лица их исказились от страха. Но я тряхнул головой. – Нет, со мной уже все в порядке, — сказал я, — но оставьте меня одного. Я пойду на реку умыться. — Я сделал семь шагов, а потом как будто кто-то выдернул вилку из розетки — я захрипел, все кругом закружилось, и мир провалился в тартарары. Дни, которые затем последовали, были из золы, а ночи из железа. Дух, вырванный из моей души, был похоронен глубже, чем любая мумия, истлевающая под этими песками. Говорят, Кассандра, что мертвые забывают друг друга в царстве Аида, но я надеялся, что это не так. Я делал все, что положено руководителю тура. Лорел предложил мне подыскать себе замену, взять отпуск и уехать. Я не мог. Что бы я стал делать? Сидеть и предаваться печальным размышлениям, выпрашивая выпивку у заезжих туристов? Нет. В такие моменты движение просто необходимо; его форма сама порождает содержание для пустого нутра. Так что я продолжил путешествие и сосредоточил свое внимание на связанных с ним маленьких тайнах. Я оттащил Ролема в сторонку и обследовал его блок управления. Конечно же, он был сломан — это означало, что либо я его сломал во время драки, либо Хасан сделал это, когда устанавливал его на большую мощность, чтобы побороть меня. Если это сделал Хасан, то он хотел видеть меня не побитым, а именно убитым. Если дело обстояло так, то возникал вопрос — почему? Я мог только гадать, знал ли его наниматель, что я когда-то был Карагиозисом. Если знал, то зачем ему надо было убивать основателя и первого секретаря его собственной партии? Убивать человека, который поклялся, что не даст продать Землю у себя из-под ног и превратить ее в базу отдыха для шайки синих инопланетян — или по крайней мере не даст это сделать без борьбы — и создал вокруг себя подпольную организацию, которая систематически снижала до нуля ценность всей принадлежащей веганцам собственности на Земле и не остановилась даже перед разрушением роскошной талеритской конторы по торговле недвижимостью на Мадагаскаре; человека, чьи идеалы он вроде бы разделял, хотя теперь предпочтение отдавалось более мирному и легальному занятию — защите собственности, — зачем ему было желать смерти такого человека? Получается, что он либо продал Партию, либо не знал, кто я такой, и имел какую-то иную цель, когда направлял Хасана убить меня. Либо Хасан действовал по приказу кого-то другого. Но кто мог быть этот другой? И опять же — почему? У меня не было ответа, и я решил, что хочу его получить. Первое соболезнование поступило от Джорджа. – Мне очень жаль, Конрад, — сказал он, глядя через мое плечо куда-то вниз на песок, а потом быстро посмотрел мне в лицо. Ему всегда бывает не по себе и хочется уйти, когда приходится говорить обычные человеческие слова. Я знаю, что говорю. Сомнительно, чтобы демонстрация отношений между мною и Эллен, имевшая место прошлым летом, сильно занимала его внимание. Его страсти ограничиваются стенами биологической лаборатории. Я помню, как он проводил вскрытие последнего пса на Земле. Четыре года Джордж чесал его за ухом, выбирал блох из хвоста и слушал его лай. А потом как-то раз подозвал Рольфа к себе. Рольф прибежал рысцой, таща за собой старую кухонную тряпку, с которой они обычно играли в перетягивание каната, и Джордж подтянул его совсем близко, сделал укол под кожу, а потом вскрыл. Он хотел заполучить пса, пока тот был еще в его руках. Скелет до сих пор стоит у него в лаборатории. Еще он хотел вырастить своих детей — Марка, Дороти и Джима — в скиннеровских боксах, но Эллен каждый раз топала ногами в послеродовом приступе материнства, продолжавшемся не меньше месяца — а этого времени бывало достаточно, чтобы нарушить разработанный Джорджем баланс стимуляторов. Таким образом, мне трудно было признать за ним особенно сильное желание снять с меня мерку для деревянного спального мешка подземного типа. Если бы он захотел меня убить, он, вероятно, нашел бы что-нибудь изощренное, быстрое и экзотическое — вроде яда дивбанского кролика. Но нет, Джорджа все это не настолько задевало, в этом я был уверен. Сама Эллен, хотя она и способна на сильные чувства, все-таки остается сломанной заводной куклой. Что-то в ней всегда успевает щелкнуть, прежде чем ее чувства перейдут в действия, а на следующий день она будет так же сильно переживать по другому поводу. Там, в Порт-о-Пренсе, она могла задушить меня насмерть, и подозревать ее значило бы разрабатывать тупиковую версию. Ее соболезнование звучало примерно так: – Конрад, ты даже не представляешь, как мне жаль! Правда. Хоть я ее никогда и не видела, я знаю, что ты должен чувствовать, — ее голос при этом менял громкость по всему диапазону, и я знал, что она верит тому, что говорит, поэтому поблагодарил ее тоже. Хасан подошел ко мне, пока я там стоял, глядя куда-то вдаль поверх внезапно вздыбившегося грязного Нила. Мы некоторое время постояли вместе, а потом он сказал: – Твоя женщина ушла, и на сердце у тебя тяжело. Слова не облегчат эту тяжесть, а что написано — то написано. Но пусть будет записано и то, что я скорблю вместе с тобой. Мы еще немного постояли, и он ушел. На его счет я не строил никаких догадок. Он был единственным, кого можно было сразу исключить, хотя это его рука пустила машину в ход. Он никогда не питал недобрых чувств; он никогда не убивал даром. У него не было личных причин убивать меня. Таким образом, его соболезнования были вполне искренними, в этом я был уверен. Попытка убить меня не могла иметь ничего общего с искренностью его чувств в таком вопросе, как этот. Настоящий профессионал должен соблюдать определенную границу между своей личной жизнью и своей работой. Миштиго никаких сочувственных слов не говорил. Это было бы чуждо его природе. У веганцев смерть — радостный момент. На духовном уровне она означала «сагл» — «завершение», то есть разделение души на крохотные испытывающие наслаждение частицы, которые рассеиваются повсюду и участвуют во вселенском оргазме. А в материальном плане она выражалась через «ансакундабад'т» — церемонию описи личной собственности покойного с зачтением его пожеланий по ее распределению и разделом его достояния. Причем все это сопровождается обильной едой, питьем и пением. Дос Сантос сказал мне: – То, что случилось с вами, друг мой, очень печально. Когда теряешь свою женщину, то будто кровь вытекает из вен. Ваша печаль велика, и вас невозможно утешить. Это как тлеющий огонь, который никак не хочет погаснуть; это печально и ужасно. – Смерть жестока и мрачна, — закончил он, и глаза его повлажнели. Для испанца жертва — всегда жертва, даже если речь идет о цыгане, еврее, мавре или о ком угодно еще — это можно понять лишь на одном из тех мистических тайных уровней, которых мне не хватает. Рыжая подошла ко мне и произнесла: – Ужасно… Очень жаль. Больше ничего не скажешь и не сделаешь, но мне очень жаль. – Благодарю, — кивнул я. – Я кое о чем должна вас спросить. Но не сейчас. Потом. – Конечно, — сказал я. И они ушли, а я снова стал смотреть на реку. Я думал о последней парочке. В их словах звучало то же сожаление, что и у остальных, но по всему выходило, что они были каким-то образом замешаны в деле с големом. При всем при том я был уверен, что это Диана закричала, когда Ролем меня душил, — закричала, чтобы Хасан остановил его. Значит, оставался Дон, а у меня к тому моменту возникли сильные сомнения, что он что-либо делает, не спросив предварительно у Дианы. В результате не осталось никого. И я не видел никакого реального мотива… И все это могло вообще оказаться несчастным случаем… Но… Но у меня было чувство, что кто-то хочет меня убить. Я знал, что Хасан не откажется взять одновременно две работы у двух различных нанимателей, если только нет взаимоисключающих интересов. От этой мысли я почувствовал себя счастливым. Она давала мне цель и какое-то дело. Чтобы захотеть остаться в живых, нет ничего лучше, чем узнать, что если кто-нибудь хочет твоей смерти. Я должен найти его, выяснить, зачем он этого хочет, и остановить. Глава 6 Вторую попытку смерть сделала очень скоро, и тут я не мог бы при всем своем желании возложить вину на кого-то из людей. Это был просто один из тех посланцев обманщицы-судьбы, что иногда заявляются к обеду незваными гостями. Однако финал этого происшествия привел меня в полное недоумение и дал новую пищу для размышлений. Дело было так. Внизу у Нила — стирателя границ, отца планиметрии, подателя плодородного ила — сидел веганец и делал зарисовки противоположного берега. Я подозреваю, что если бы он сидел на том берегу, то рисовал бы этот, на котором сидел сейчас, хотя такое предположение несколько цинично. Меня беспокоило то, что он в одиночку отправился в это теплое топкое местечко, никому об этом не сказав и не взяв с собой никакого оружия серьезнее карандаша. И это случилось. Старое бревно в пятнах гнили, болтавшееся вблизи берега, внезапно перестало быть старым бревном в пятнах гнили. Длинный змеиный хвост задрался к небу, с другого конца открылась полная зубов пасть, и уйма мелких лапок, найдя твердую почву, заработала как колесики. Я закричал и схватился за пояс. Миштиго уронил блокнот и кинулся наутек. Но зверь уже бросился на него, и я не мог выстрелить. Тогда я сделал рывок, но к тому времени, как я оказался на месте, вокруг Миштиго уже закрутились две петли, и он сам стал тона на два синее, а челюсти уже смыкались на нем. Есть один способ заставить любого удава ослабить хватку хотя бы ненадолго. Я ухватил его задранную вверх голову, когда она чуть-чуть пригнулась, чтобы получше рассмотреть свой завтрак, и сумел запустить пальцы в чешуйчатые борозды по бокам. Большие пальцы я воткнул ему в глаза и нажал из всех сил. Гигант дернулся и хлестнул меня серо-зеленым кнутом. Приземлился я футах в десяти от того места, где стоял. Миштиго был отброшен выше по склону. Он уже вставал на ноги, когда зверь снова атаковал. Только на этот раз зверь атаковал меня, а не его. Боадил поднялся над землей футов на восемь и обрушился на меня. Я дернулся в сторону, и огромная плоская голова прошла в дюйме от моего плеча, осыпав меня мусором и камешками. Я откатился подальше и уже поднимался на ноги, но хвост обвился вокруг меня и снова сбил с ног. Я попытался отползти назад, но было уже поздно, я не смог увернуться от новой наброшенной петли. Она обвила меня повыше колен, и я опять упал. Тут синие руки обхватили туловище зверя выше петли, но смогли продержаться лишь несколько секунд, а потом мы оба оказались завязаны в узлы. Я боролся, но как прикажете сражаться с толстым кабелем в гладкой броне с мириадами мелких лапок? Моя правая рука сразу оказалась прижата к телу, а левой я не мог дотянуться, чтобы снова попробовать выдавить ему глаз. Петли сжимались. Челюсти приближались ко мне, и я вцепился в туловище. Я бил по нему, и царапал, и в конце концов смог, ободрав на себе кожу, вытащить наружу правую руку. Голова все приближалась, и я остановил ее правой рукой — запустил руку под нижнюю челюсть, схватил ее и удерживал, отжимая голову назад. Большая петля сомкнулась вокруг моей груди, сжимая сильнее, чем руки голема. Потом зверь отвел голову вбок от моей руки, голова опустилась, и челюсти распахнулись. Миштиго тоже боролся, и это беспокоило зверя и замедляло его движения, что давало мне время для последней попытки. Я запустил ему в пасть обе руки и развел челюсти в стороны. Верхнее небо у него было покрыто слизью, и моя ладонь начала понемногу соскальзывать. Я изо всех сил нажал на нижнюю челюсть. Пасть раскрылась еще на полфута и, по-видимому, застопорилась. Я пытался выбраться, но петли обвивали нас слишком плотно, и мне не хватало опоры. Тут петли немного расширились и напряглись, а голова отошла назад. Я смог встать на колени. Миштиго в подвешенном и смятом состоянии находился футах в шести от меня. Моя правая рука проскользнула еще чуть-чуть дальше, почти до того места, где я потерял бы опору для рычага. И тут я услышал громкий крик. Содрогание я ощутил практически одновременно. Я почувствовал, что хватка этой твари на мгновение ослабла, и тут же вытащил руки. Раздалось ужасное щелканье зубов, и зверь в последний раз сдавил нас. У меня на мгновение потемнело в глазах. Теперь я вырывался на свободу, выпутываясь из узлов. Копье с гладким древком, от которого боадила так перекосило, исторгало из него жизнь, и движения зверя в какой-то момент стали уже не агрессивными, а спазматическими. Он дергался и бил хвостом, и я был дважды сбит с ног, пока освободил Миштиго; мы отошли футов на пятьдесят и стали смотреть, как эта тварь подыхает. Это продолжалось довольно долго. Хасан стоял тут же с ничего не выражающим лицом. Ассегай, с которым он столько времени тренировался, сделал свое дело. Потом, когда Джордж препарировал эту тварь, мы узнали, что копье воткнулось в двух дюймах от сердца и повредило большую артерию. Кстати, у боадила оказалось две дюжины лапок, симметрично, как и следовало ожидать, расположенных с обеих сторон. Дос Сантос стоял возле Хасана, а Диана — возле Дос Сантоса. Все остальные обитатели лагеря тоже присутствовали. – Хорошее зрелище, — сказал я. — Славный удар. Спасибо. – Ничего особенного, — ответил Хасан. Он сказал, ничего особенного. Ничего, кроме смертельного удара по моему предположению, что это он испортил голема. Если Хасан тогда пытался убить меня, то зачем ему было спасать меня от боадила? Если только не было правдой то, что он сказал тогда в Порт-о-Пренсе, — что его действительно наняли охранять веганца. Если это было его главной задачей, а убить меня — только второстепенной, то мое спасение было просто побочным эффектом при сохранении жизни Миштиго. Но тогда… К черту. Забудем это. Я швырнул камень как можно дальше, потом еще один. На следующий день к нашему лагерю должен был прилететь скиммер; мы собирались отбыть в Афины, сделав остановку только в Новом Каире, чтобы высадить Рамзеса и остальных местных. Я был рад, что покидаю Египет со всей его пылью, и обязательными объектами осмотра, и мертвыми звероподобными божествами. Я уже устал от этого места. Тут с нами по радио связался Фил из Порт-о-Пренса, и Рамзес позвал меня в радиопалатку. – Да? — сказал я в микрофон. – Конрад, это Фил. Я только что написал ее элегию и хочу прочесть тебе. Я с ней никогда не встречался, но слышал, как ты о ней рассказывал, и видел ее фото, и я думаю, что сделал хорошую вещь… – Ради Бога, Фил, только не сейчас. Я сейчас не хочу поэтических утешений. Может быть, в другой раз… – Эта элегия не из тех, которые «недостающее вписать, ненужное вычеркнуть». Я знаю, что ты этого не любишь, и в некотором роде согласен с тобой. Моя рука потянулась было к рычагу отключения, но зависла и вместо этого взяла одну из сигарет Рамзеса. – Ладно, давай. Я слушаю. И он начал читать, и вещь действительно была неплохая. Я мало что запомнил. Помню только, как эти живые, ясные слова долетали, обойдя полмира, и как я слушал их, весь в ссадинах изнутри и снаружи. Он описывал добродетели Нимфы. Посейдон добился ее любви, но вынужден был отдать ее своему брату Аиду. Он призывал стихии ко всеобщему трауру. Пока он читал, мои мысли перенеслись к тем двум счастливым месяцам на Косе, и все случившееся после исчезло. Мы снова были на борту «Кумира» и направлялись к островку, где было нечто вроде священной пещеры, в которой мы обычно устраивали пикники. И купались вместе, и вместе лежали на солнцепеке, держась за руки и ничего не говоря, просто ощущая, как солнечные лучи блестящим сухим нежным водопадом падают на наши розовые нагие души… Фил закончил чтение, пару раз прочистил глотку, и мой остров скрылся из глаз, унося с собой часть меня, потому что ушедшее не вернуть. – Спасибо, Фил, — сказал я. — Это было очень здорово. – Я рад, что ты нашел это достойным ее, — ответил он. — Я сегодня во второй половине дня вылетаю в Афины. Я хотел бы примкнуть к вам на этом участке вашего пути, если с тобой все в порядке. – Конечно, — отозвался я. — Но можно спросить, для чего? – Я решил, что надо бы еще раз побывать в Греции. Поскольку ты тоже туда собираешься, все могло бы получиться как встарь. Я хотел бы последний раз взглянуть на некоторые Прежние Места. – Звучит довольно похоронно. – Ну… Я практически исчерпал резервы С-процедур. Мне кажется, я чувствую, как кончается завод. Может быть, главная пружина выдержит еще несколько раз, а может, и нет. В любом случае я хочу еще раз увидеть Грецию и чувствую, что это мой последний шанс. – Я уверен, что это не так, но завтра вечером около восьми мы все будем обедать в отеле «Гарден». – Прекрасно. Я вас там найду. – Решено. – До свидания, Конрад. – До свидания. Я вымылся под душем, намазался мазью и надел чистую одежду. Тело еще кое-где саднило, но, по крайней мере, я чувствовал себя чистым. Потом я разыскал веганца, только что проделавшего те же процедуры, и остановил на нем свой мрачный взгляд. – Поправьте меня, если я не прав, — заявил я, — но одна из причин, по которым вы хотели видеть меня во главе этого мероприятия, это мой высокий потенциал выживания. Ведь так? – Так. – До сих пор я делал все что мог, чтобы это качество не осталось потенциалом, а было активно использовано на общее благо. – Именно это вы делали, когда с голыми руками атаковали всю группу? Я потянулся было к его глотке, но передумал и опустил руку. Все-таки я увидел, как на мгновение его глаза расширились от страха, а углы рта дернулись. Он отступил на шаг назад. – Я намерен пересмотреть это положение, — сказал я ему. — Я здесь только для того, чтобы доставить вас куда вам угодно и позаботиться, чтобы вы вернулись обратно целым и невредимым. Нынче утром вы мне доставили определенные хлопоты, выставив себя в качестве приманки для боадила. Но да будет вам известно, что не принято ходить к черту в пекло за огоньком для сигареты. Если вы надумаете куда-нибудь идти в одиночку, удостоверьтесь сначала, что это место безопасно, — тут его взгляд дрогнул, и он стал смотреть в сторону. Я продолжил: – А если это не так, то берите с собой вооруженный эскорт, если уж вы отказываетесь сами носить оружие. Это все, что я хотел вам сказать. Если вы не желаете сотрудничать, то скажите мне прямо сейчас, и я брошу это дело, а вам найду другого сопровождающего. Кстати, Лорел мне это уже предлагал. – Ну так что? — спросил я. – Лорел действительно это говорил? – Да. – Как странно… Хорошо, конечно, да. Я буду выполнять ваше требование. Я считаю его вполне разумным. – Прекрасно. Вы говорили, что хотите сегодня еще раз съездить в Долину Цариц. Рамзес вас свозит. Я что-то не расположен ехать туда сам. Отсюда будем выбираться завтра в десять утра. Будьте готовы. И я пошел прочь, ожидая, что он что-нибудь ответит, ну хоть словечко. Он ничего не ответил. К счастью, как для тех, кто пережил Три Дня, так и для тогда еще не родившихся, Шотландия не слишком пострадала. Я вытащил из морозильника лед и принес из обеденной палатки бутылку содовой. После этого я включил систему охлаждения возле своей койки, взял бутылку из своих личных запасов и остаток вечера провел в размышлениях о тщетности всех человеческих усилий. К ночи, протрезвев до приемлемого состояния и уговорив себя немного поесть, я вооружился и вышел подышать свежим воздухом. Голоса я услышал, подойдя к восточному краю огороженного проводом участка. Я сел на землю, в темноте прислонился спиной к довольно большому камню и прислушался. Я узнал вибрирующие диминуэндо голоса Миштиго, и мне захотелось узнать, что он говорит. Но разобрать его слов я не мог. Они находились чуть-чуть далековато, а в пустыне не самая лучшая акустика. Я сидел за камнем, напрягая слух, и это случилось, как бывало не раз: Я сидел на одеяле рядом с Эллен, и моя рука обнимала ее за плечи. Моя синяя рука… Что-то во мне запротестовало против осознания себя веганцем, даже в форме псевдотелепатического исполнения желаний, и картина померкла, а я снова оказался у камня. Но мне было одиноко, а Эллен на ощупь показалась мне гораздо мягче камня, и, кроме того, мне было любопытно. Поэтому я опять очутился там и наблюдал. – …отсюда ее не видно, — говорил я, — но Вега — звезда первой величины из созвездия, которое у вас называют созвездием Лиры. – А как оно выглядит там, на Талере? — спросила Эллен. Последовала долгая пауза. Потом прозвучало: – Самые важные и значительные вещи часто труднее всего описать. Иногда это связано с невозможностью передать то, для чего у ваших собеседников нет соответствующих понятий. Талер непохож на эти места. Там нет пустынь. Вся планета возделана как сад. Ну… Я беру вот этот цветок, который у вас в волосах — посмотрите на него. Что вы видите? – Прелестный белый цветок. Я поэтому его и сорвала и воткнула в волосы. – Но это вовсе не прелестный белый цветок, по крайней мере, для меня. Ваши глаза воспринимают свет в диапазоне длин волн от 4000 до 7200 ангстрем. Глаза веганца видят гораздо дальше в ультрафиолетовой области, примерно до 3000. Мы слепы к тому цвету, который вы называете красным, но в этом белом цветке я различаю еще два цвета, для которых в вашем языке нет слов. Мое тело покрыто узорами, которых вы не видите, но они достаточно похожи на узоры на теле других членов моей семьи, так что веганец, знающий род Штиго, при первом знакомстве может назвать семью и провинцию, откуда я родом. Некоторые наши картины на земной взгляд кажутся безвкусными, или даже выглядят одноцветными — обычно синими — потому что землянам не видны тонкие оттенки. Вам покажется, что в нашей музыке есть большие промежутки времени, где отсутствует звук, но на самом деле эти промежутки заполнены мелодией. Наши города логично устроены и содержатся в чистоте. Они улавливают дневной свет и долго сохраняют его ночью. Движения там медленны, а звуки приятны для слуха. Это многое значит для меня, но я не знаю, как описать это человеческому существу. – Но ведь люди — я имею в виду, земляне — живут на ваших планетах… – Но на самом деле они не могут ни видеть, ни слышать, ни ощущать наш мир так, как мы. Тут пропасть, которую мы можем осознать и даже измерить, но не можем перешагнуть. Вот почему я не могу рассказать вам, как выглядит Талер. Для вас это будет другой мир, не такой, как для меня. – Все равно, я хотела бы его увидеть. Очень хотела бы. Я думаю, что хотела бы даже там жить. – Я не думаю, что вы были бы там счастливы. – Почему? – Потому что иммигранты-невеганцы — это иммигранты-невеганцы. Здесь вы не принадлежите к низшей касте. Я знаю, что у вас этот термин не принят, но суть именно в этом. Вы — персонал Управления с семьями — представляете собой высшую касту этой планеты. Потом идут богатые люди, не служащие в Управлении, потом те, кто работает у этих богатых людей, потом те, кто зарабатывает себе на жизнь, работая на земле, и на самом дне — те несчастные, кто живет в Прежних Местах. Здесь вы принадлежите к высшей касте. На Талере вы были бы на дне. – Почему это должно быть так? – Потому что вы видите белый цветок, — я протянул его ей обратно. Последовало долгое молчание, заполненное холодным ветром. – Все равно, я рада, что вы сюда приехали, — сказала она. – Это действительно интересное место. – Я рада, что вам здесь нравится. – Правда, что человек по имени Конрад был вашим любовником? – Это не ваше синее дело, — произнесла она, — но отвечу вам — да. – Я могу понять, почему, — сказал он, и я почувствовал себя неудобно, будто занимался вуайеризмом или — еще тоньше — подглядывал за кем-то, кто занимается вуайеризмом. – Почему же? — спросила она. – Потому что вы тянетесь к странному, к сильному, к экзотическому, потому что вы никогда не бываете счастливы там, где вы находитесь, и такая, какая вы есть. – Это неправда… Может быть. Да, он как-то сказал мне что-то в этом роде. Возможно, это и так. В этот момент мне стало очень жалко ее. Сам того не сознавая, словно желая ее утешить, я взял ее за руку. Только это движение сделала рука Миштиго, а он вовсе не хотел, чтобы она двигалась. Это я так захотел. Я вдруг испугался. Он, впрочем, тоже — я это почувствовал. Ощущение было сродни опьянению, когда все вокруг тебя плывет — я понял, что он чувствует чье-то присутствие внутри своего сознания. Мне немедля захотелось убраться восвояси, и я снова оказался возле камня, но еще успел услышать ее слова: «Возьми меня!» Будь прокляты эти псевдотелепатические исполнения желаний, подумал я. Когда-нибудь я перестану верить, что они ограничиваются только этим. Я действительно различал в этом цветке два цвета, для которых у меня не было названия… Я направился обратно к лагерю, прошел через него и продолжал идти дальше. Дойдя до другого края огражденного участка, я уселся на землю и зажег сигарету. Ночь была холодная и темная. Две сигареты спустя я услышал позади себя голос, но не стал оборачиваться. – В Великом Доме и в Доме Огня, в тот Великий День, когда будут исчислены все дни и годы, да будет возвращено мне мое имя, — произнес голос. – Вы молодец, — сказал я мягко. — Цитата к месту. Узнаю поминаемую всуе Книгу Мертвых. – Я поминала ее не всуе, а как раз, как вы сказали, к месту. – Вы молодец. – Так вот, в тот великий день, когда будут исчислены все дни и годы, если вам возвратят ваше имя, то что же это будет за имя? – Не думаю, что мне его возвратят. Я намерен туда опоздать. И потом, что такого в имени? – Зависит от того, какое имя. Возьмем, например, «Карагиозис». – Сначала сядьте, чтобы мне было вас видно. Не люблю, когда стоят у меня за спиной. – Хорошо, села. Ну так что? – Что что? – Возьмем «Карагиозис». – Зачем это? – Затем, что это имя что-то значит. По крайней мере, раньше значило. – Карагиозис — это персонаж старинного греческого театра теней, что-то вроде Панча из европейских представлений о Панче и Джуди. Это был разгильдяй и фигляр. – Он был грек, и он был проницателен. – Ха! Он был отчасти трус, и вообще скользкий тип. – Он был отчасти герой. Хитрый. В чем-то вульгарный. С чувством юмора. Ему как раз впору разбирать пирамиду. Кроме того, когда хотел, он бывал сильным. – А где же он сейчас? – Я сама хотела бы знать. – Почему вы спрашиваете меня? – Потому что этим именем вас назвал Хасан той ночью, когда вы одолели голема. – А… Понятно. Ну, это было просто бранное слово, родовое обозначение — типа синонима для дурака — прозвище, как если бы я назвал вас «Рыжая». Кстати, когда я это произнес, я подумал — интересно, а как вы выглядите для Миштиго? Вы ведь знаете, веганцы не различают цвет ваших волос. – Мне, на самом деле, плевать, как я выгляжу для веганцев. Интересно, как вы сами-то выглядите. Я так понимаю, что у Миштиго на вас собрано толстенное досье. Он что-то говорил, что, дескать, вам несколько сотен лет. – Это, несомненно, преувеличение. А вы, видно, много об этом знаете. А какой толщины досье вы собрали на Миштиго? – Пока еще не очень толстое. – Судя по всему, вы его ненавидите больше, чем кого-либо другого. Это так? – Так. – Почему? – Он веганец. – И что? – Я ненавижу веганцев, вот и все. – Нет, тут есть что-то еще. – Есть. Вы ведь очень сильный, вы знаете? – Знаю. – По правде, вы самый сильный человек из всех, кого я видела. Настолько сильный, что можете сломать шею вампиру, а потом упасть в гавань Пирея, выплыть на берег и позавтракать. – Странный пример вы выбрали. – Не такой уж и странный. Ведь вы это сделали? – Почему? – Я хочу это знать, мне надо. – Извините. – «Извините» — это не ответ. Говорите дальше. – Я все сказал. – Нет. Нам нужен Карагиозис. – Кому это «нам»? – Сети. Мне. – Опять же — зачем? – Хасан прожил половину вечности. Карагиозис еще старше. Хасан знал вас прежде, вспомнил и назвал «Карагиозис». Вы действительно Карагиозис, убийца, защитник Земли — и сейчас вы нужны нам. Чертовски нужны. Армагеддон пришел — не в грохоте грома, а в шелесте чековой книжки. Этот веганец должен умереть. Другого выхода нет. Помогите нам остановить его. – Чего вы хотите от меня? – Дайте Хасану его уничтожить. – Нет. – Почему? Что он для вас? – Ничего. По правде говоря, он мне очень не нравится. Но что он для вас? – Наш погубитель. – Тогда объясните мне, в чем дело, и, может быть, я дам вам ответ получше. – Не могу. – Почему? – Потому что не знаю. – Тогда спокойной ночи. Все. – Погодите! Я действительно не знаю, но с Талера пришло сообщение от тамошнего агента Сети: этот веганец должен умереть. Его книга — это не книга, он это не он, у него много лиц. Я не знаю, что это означает, но наши агенты никогда еще не лгали. Вы жили на Талере, на Бакабе и на дюжине других планет. Вы Карагиозис. Вы знаете, что наши агенты не лгут, потому что вы Карагиозис, и это вы создавали нашу систему разведки. Теперь вам передано их сообщение, но вы не обращаете на него внимания. Я говорю, это они сказали, что он должен умереть. Он представляет собой конец всему, за что мы боролись. Они сказали, что он наблюдатель, которому нельзя позволить наблюдать. Вы знаете их принцип — деньги за Землю. Это усиление веганской эксплуатации. Они не могут сказать на этот счет ничего более определенного. – Жаль. Но я сам выступаю его поручителем и буду его защищать. Укажите мне более серьезную причину, и может быть, я дам вам ответ получше. А Хасан, между прочим, пытался меня убить. – Ему было велено только остановить вас, нейтрализовать, чтобы мы могли уничтожить веганца. – Нет-нет, это недостаточно весомо. Я не могу это принять. Идите своей дорогой. А я забуду об этом разговоре. – Нет, вы должны нам помочь. Что значит жизнь одного веганца для Карагиозиса? – Я не могу согласиться на его уничтожение, не имея на то конкретных и достаточно веских оснований. До сих пор вы не представили никаких доказательств. – Это все, что у меня есть. – Тогда спокойной ночи. – Нет. У вас два разных профиля. Если глядеть справа — вы полубог; слева — вы дьявол. Один из этих двоих поможет нам, должен помочь. Мне все равно, который из них это сделает. – Не пытайтесь причинить вред веганцу. Мы будем его защищать. Мы еще посидели. Потом она взяла одну из моих сигарет, и мы закурили. – …Ненавидеть вас было бы легко, — сказала она через некоторое время, — но я не могу. Я ничего не ответил. – Я много раз видела, как вы с важным видом расхаживаете в своем Черном Костюме и хлещете ром, как воду, — надменный в своей силе, будто знаете что-то, о чем никому не говорите. Вы ведь можете побороть в своем весе все, что движется, правда? – Только не красных муравьев и не шмелей. – Может у вас есть какой-то план, о котором я ничего не знаю? Скажите нам, и мы поможем вам его осуществить. – Насчет того, что я Карагиозис — это вы так думаете. Я уже объяснил, почему Хасан назвал меня этим именем. Фил знал Карагиозиса, а вы знаете Фила. Разве он когда-нибудь хоть что-то об этом говорил? – Вы сами знаете, что не говорил. Он вам друг и не станет вас выдавать. – Кроме случайных слов Хасана, еще что-нибудь указывает на то, что это я? – Зафиксированных описаний внешности Карагиозиса не осталось. Вы были очень аккуратны. – Тогда все в порядке. Идите и не приставайте ко мне. – И не пристаю. Пожалуйста. – Хасан пытался меня убить. – Да; он, должно быть, подумал, что это проще, чем постоянно убирать вас с дороги. В конце концов, он знает о вас больше, чем мы. – Тогда почему он сегодня спас меня от боадила вместе с Миштиго? – Я лучше не буду говорить. – Тогда забудем. – Нет, я вам скажу. Ассегай оказался единственным оружием у него под рукой. Хасан его еще не вполне освоил. Он целился не в боадила. – Ах так. – Но он целился и не в вас. Эта тварь слишком сильно извивалась. Он хотел убить веганца; потом он просто сказал бы, что пытался спасти вас единственным оружием, которое было под рукой, но произошел ужасный несчастный случай. Он промахнулся. – Почему же он не дал боадилу самому убить веганца? – Потому что вы уже наложили на зверя руки. Он боялся, что вам удастся его спасти. Он боится ваших рук. – Это приятно слышать. Он будет продолжать свои попытки, даже если я откажусь сотрудничать? – Боюсь, что да. – Это весьма прискорбно, моя дорогая, потому что я этого не позволю. – Вы его не остановите. И мы тоже не дадим ему отбой. Даже если вы Карагиозис, и вы уязвлены, а я вам безмерно сочувствую — Хасана все же никто не остановит: ни вы, ни я. Ведь он — Убийца. Он никогда не терпел поражений. – Я тоже. – Нет, вы проигрывали. Вы проиграли и Сеть, и Землю, и все, что имеет хоть какое-нибудь значение. – Это мое дело, женщина. Идите своей дорогой. – Не могу. – Почему это? – Если вы не знаете, то Карагиозис действительно дурак, фигляр, персонаж из театра теней. – Человек по имени Томас Карлейль когда-то писал о героях и поклонении героям. Он тоже был дурак. Он верил, что герои существуют. На самом деле, героизм — дело случая и целесообразности. – Иногда на сцену выходят идеалы. – Что такое идеал? Призрак призрака, вот и все. – Пожалуйста, не говорите мне таких вещей. – Приходится — ведь это правда. – Вы лжете, Карагиозис. – Нет, не лгу, девочка, — а если и лгу, то из лучших побуждений. – Мне столько лет, что я гожусь в бабушки любому, кроме вас, так что не зовите меня девочкой. Вы знаете, что мои волосы — это парик? – Да. – Вы знаете, что я как-то подцепила одну веганскую болезнь — и поэтому мне приходится носить парик? – Нет, простите, я не знал. – Когда я была молода, много лет назад, я работала на веганском курорте. Я была проституткой. Никогда не забуду пыхтения их ужасных легких и прикосновения их плоти трупного цвета. Только человек вроде вас, Карагиозис, способен понять, как я их ненавижу — только тот, кто испытал каждую великую ненависть, сколько их существует. – Простите, Диана. Мне очень жаль, что это вас до сих пор ранит. Но я еще не готов сдвинуться с места. Не толкайте меня. – Вы действительно Карагиозис? – Да. – Тогда я в некотором роде удовлетворена. – Но веганец будет жить. – Посмотрим. – Спокойной ночи. – Спокойной ночи, Конрад. Я встал и вернулся к себе в палатку, а она осталась сидеть. Позже в эту ночь она пришла ко мне. Шорох полога палатки и простынь, и вот она уже здесь. И когда я позабуду все остальное — ее рыжий парик, перевернутую галочку между бровями, плотно сжатые челюсти, отрывистую речь, манерные жесты, ее тело, горячее как сердце звезды, ее странные обвинения того человека, которым я должен был быть когда-то, когда я все это забуду, я буду помнить только одно — она пришла ко мне, когда была мне нужна, она была мягкой и теплой, она пришла ко мне… Глава 7 На следующее утро после завтрака я собирался пойти поискать Миштиго, но он первым нашел меня. Я был внизу у реки — беседовал с людьми, которым мы оставляли фелуку. – Конрад, — мягко сказал он, — можно мне с вами поговорить? Я кивнул и указал рукой в сторону лощины. – Давайте пройдемся в том направлении. Я здесь уже закончил. Мы пошли. Спустя минуту он сказал: – Вы знаете, что на моей планете существуют разные системы мыслительной дисциплины. Иногда они позволяют развить экстрасенсорные способности… – Да, — я слышал, — отозвался я. – Большинство веганцев в том или ином возрасте практикуют эти методы. У кого-то есть к этому способности, у большинства нет. Но практически все мы способны ощущать такое воздействие, распознавать его. – Да? – Я сам не владею телепатией, но я знаю, что вы обладаете этой способностью — прошлой ночью вы испытали ее на мне. Я это почувствовал. Среди ваших людей телепаты встречаются крайне редко, поэтому я этого не ожидал и не принял никаких мер предосторожности. Так что вы захватили меня врасплох, и в результате мой мозг оказался открыт перед вами. Я должен знать, насколько много вы там прочли. Итак, что-то экстрасенсорное явно было связано с этими подглядываниями-прозрениями. Обычно их содержание представляло собой непосредственные ощущения субъекта, плюс те мысли и чувства, которые отливались в произносимые им слова, — иногда я воспринимал их неправильно. Вопрос Миштиго показал, что он не знал масштаба моих способностей, а мне приходилось слышать, что некоторые веганские профессиональные ловцы душ могли забираться даже в подсознание. Поэтому я решил блефовать. – Я понял, что вы пишете не просто книгу о путешествии, — сказал я. Он ничего не ответил. – К несчастью, я не единственный, кто об этом знает, — продолжил я, — и это создает для вас угрозу. – Почему? — внезапно спросил он. – Возможно, они неправильно вас понимают, — предположил я. Он покачал головой. – Кто они? – Извините. – Но мне нужно знать. – Еще раз извините. Если вы хотите выйти из игры, я могу сегодня же доставить вас обратно в Порт-о-Пренс. – Нет, я не могу так поступить. Я должен ехать дальше. Что мне делать. – Расскажите мне еще немного об этом, и я попробую вам что-нибудь предложить. – Нет, вы уже слишком много знаете… Он замолчал. – Тогда это и есть реальная причина того, почему Дональд Дос Сантос здесь находится, — сказал веганец. — Он из числа умеренных. Должно быть, активное крыло Сети что-то об этом прознало и, как вы сказали, неправильно поняло. Он, видимо, осведомлен о грозящей опасности. Может быть, мне надо пойти к нему… – Нет, — быстро сказал я, — не думаю, что вам следует это делать. Это на самом деле ничего не изменит. И потом, что вы ему скажете? Пауза. Потом он ответил: – Я знаю, что вы имеете в виду. Мне тоже приходила в голову мысль, что он, возможно, не такой умеренный, как я прежде думал… Если дело обстоит так, то… – Угу, — сказал я. — Хотите уехать обратно? – Я не могу. – Ну хорошо, горе мое синее, тогда вам придется довериться мне. Для начала можете рассказать мне поподробнее об этой инспекции. – Нет! Я не знаю, что вы уже разнюхали, а что нет. Ясно, что вы пытаетесь вытянуть из меня побольше информации, так что я не думаю, чтобы вы знали особенно много. То, чем я занят, останется тайной. – Я пытаюсь защитить вас, — сказал я, — поэтому я хотел бы получить как можно больше информации. – В таком случае, защищайте мое тело и предоставьте мне самому беспокоиться о моих чувствах и мыслях. В дальнейшем мой мозг будет для вас закрыт, так что можете не терять время на попытки меня прощупать. Я протянул ему пистолет. – Я хотел бы, чтобы до конца нашего путешествия вы носили оружие — для защиты ваших мыслей. – Хорошо. И пистолет исчез в складках его болтающейся рубахи. – Пуфф-пуфф-пуфф, — сопел веганец. – Черт побери, черт побери, черт побери, — раздавалось у меня в голове. – Идите собирайтесь, — сказал я. — Скоро отправляемся. Возвращаясь в лагерь другой дорогой, я анализировал свои собственные мысли. Сама по себе книга не могла ни сокрушить, ни создать Землю, сеть, Ретурнизм. Даже «Зову Земли» Фила это не удалось. Но затея Миштиго должна была стать больше, чем просто книгой. Инспекция? — Какая? Толчок в каком направлении? Я не знал ответа, но найти его было необходимо. Если этой книге предстояло сокрушить нас, то Миштиго нельзя было оставлять в живых — но если она могла хоть чем-то помочь нам, то я не должен был допустить его гибели. А она могла нам помочь. Значит, кому-то следовало потребовать тайм-аут до тех пор, пока мы не будем знать наверняка. Свора была спущена, и я последовал за ней. – Диана, — сказал я, когда мы стояли в тени ее скиммера, — вы говорите, что я что-то значу для вас — как я сам и как Карагиозис. – Выходит, так. – Тогда послушайте меня. Я думаю, что вы можете ошибаться насчет веганца. Я не уверен, но если вы неправы, то было бы большой ошибкой убивать его. Вот почему я не могу этого допустить. Отложите исполнение всех ваших планов до нашего прибытия в Афины. А там затребуйте разъяснение по поводу этого сообщения от Сети. Она уставилась на меня во все глаза, потом ответила: – Хорошо. – А как тогда с Хасаном? – Он ждет. – Но ведь он сам выбирает время и место, не так ли? Он ждет только удобного случая, чтобы нанести удар? – Да. – Тогда ему должно быть приказано воздержаться от действий, пока мы не будем знать наверняка. – Хорошо. – Вы скажете ему? – Ему скажут. – Это хорошо. Я повернулся уходить. – А когда сообщение будет получено, — спросила она, — что если там будет говориться то же, что и раньше? – Посмотрим, — сказал я, не оборачиваясь. Я оставил ее около скиммера и вернулся к своему. Когда сообщение наконец пришло, оно полностью подтвердило мои худшие ожидания — я понял, что у меня еще прибавится хлопот. А все потому, что я уже принял решение. Далеко на юго-востоке от нас отдельные части Мадагаскара до сих пор оглушали счетчики Гейгера радиоактивными криками — память о меткости одного из нас. А Хасан — в этом я был уверен — по-прежнему мог встретить любое препятствие, даже не моргнув своими опаленными солнцем и привычными к смерти желтыми глазами. Его будет нелегко остановить. Вот оно. Далеко внизу. Смерть, жар, потоки грязи, новые контуры берегов… Извержения вулканов на Хиосе, Самосе, Икарии, Наксосе… Галикарнас смыт начисто… Западный край Коса снова виден, но что с того? …Смерть, жар, потоки грязи. Новые контуры берегов… Наш караван отклонился от курса, чтобы выяснить ситуацию в зоне бедствия. Миштиго делал записи и фотографировал. Лорел передал: – Продолжайте путешествие. Ущерб собственности не слишком значителен, поскольку в Средиземном море был в основном всякий утиль. Ранения людей оказались либо смертельными, либо легкими — о них позаботились. Так что продолжайте движение. Я на малой высоте пролетел над тем, что осталось от Коса — над западной оконечностью острова. Это была дикая, вулканическая местность; среди наброшенных на сушу кружев воды здесь и там виднелись свежие дымящиеся кратеры. Когда-то на этом месте была древняя столица Астипалайя. Фукидид сообщает, что ее разрушило сильное землетрясение — посмотрел бы он на это, последнее. Мое родное селение на севере Коса существовало с 366 года до нашей эры. Теперь все сгинуло — все, кроме сырости и жары. Ничего и никого не осталось. Гиппократов платан и мечеть Лоджиа, и замок Родосских рыцарей, и фонтаны, и мой дом, и моя жена — уж не знаю, смыты ли потоками или погребены под толщей воды — ушли дорогой умершего Феокрита, того самого, который много раньше приложил столько сил, чтобы увековечить это место. Ушли. Прочь. Далеко… Бессмертны и мертвы для меня. От той высокой горной гряды, что рассекала северную прибрежную равнину, остались несколько пиков которые торчали из воды. Одним из них был мощный пик Дикаиос, или пик Христа Справедливого, возвышавшийся раньше над деревнями на северных склонах. Теперь это был крохотный островок, и никто не успел вовремя добраться до его вершины. Наверное, так все и было в тот раз, много лет назад, когда море возле моих родных мест на полуострове Халкидик поднялось и поглотило землю, когда воды внутреннего моря прорвались сквозь устье Темпы, когда содрогнулись даже горы — эти стены божественного Олимпа. Спаслись лишь мистер и миссис Девкалион, удержавшиеся на плаву по воле богов, желавших, чтобы родился миф и было кому его рассказать. – Вы жили там, — сказал Миштиго. Я кивнул. – Но ведь родились вы в деревне Макриница, в Фессалийских горах? – Да. – Но дом ваш был здесь? – Недолго. – «Дом» — понятие всеобщее, — сказал он. — Я это тоже понимаю. – Благодарю. Я продолжал смотреть вниз — грустный, больной, сумасшедший, а под конец уже бесчувственный. После долгого отсутствия Афины встретили меня неожиданной приветливостью — она всегда освежает, часто обновляет, иногда побуждает к действию. Фил как-то процитировал мне строки одного из последних великих поэтов Греции — Джорджа Сефериса, — где говорилось: «страна, не принадлежащая больше ни нам, ни вам» — из-за веганцев. Когда я напомнил ему, что при жизни Сефериса не было никаких веганцев, Фил резко возразил, что поэзия существует независимо от времени и пространства и содержит тот смысл, который извлекает из нее читатель. Хотя я никогда не считал, что диплом литератора может заменить водительские права для путешествий во времени, у меня были и другие причины не согласиться и не считать цитату универсальной. Это наша страна. Готы, гунны, болгары, сербы, франки, турки и, наконец, веганцы так и не смогли отобрать ее у нас. Люди, я все еще жив. Афины и я — мы менялись вместе. Но материковая Греция остается Грецией и не меняется для меня. Только попробуйте отобрать ее — вы, кто бы вы ни были, — и мои разбойники затаятся в горах как древние хтонические мстители. Вы уйдете, а холмы Греции останутся неизменными, останется запах копченых козьих окороков, смесь вина и крови, ее сладковатый привкус миндаля, холодный ночной ветер и небеса, пронзительно-голубые как глаза бога. Троньте их, если посмеете. Вот почему освежает меня каждый приезд сюда — потому что сейчас, когда за моей спиной длинная череда прожитых лет, я отношусь так ко всей Земле. Вот почему я дрался, почему я убивал и взрывал, почему я испробовал все юридические уловки для того, чтобы помешать веганцам шаг за шагом откупить Землю у ее правительства на Талере. Вот почему я внедрился под новым именем в громадную машину Управления Земли — и именно в Департамент Искусств, Памятников и Архивов. Здесь, в ожидании дальнейшего развития событий я мог бороться за сохранение того, что еще осталось. Вендетта Сети напугала не только веганцев, но и экспатриантов. Они не понимали, что потомки тех, кто пережил Три Дня, не согласятся добровольно уступить лучшие участки побережья под веганские курорты, отдать туда своих детей в услужение, водить веганцев на экскурсии по руинам своих городов, развлекая интересными подробностями. По этой причине большая часть персонала Управления — чужеземцы. Мы послали потомкам землян в колониях на Марсе и Титане призыв возвращаться, но возвращение не состоялось. Их размягчила тамошняя жизнь, размягчило паразитирование на культуре более древней, чем наша. Они утратили свою земную сущность. Они бросили нас. Да, конечно, de jure они были Правительством Земли, законно избранным большинством людей, проживающих вне Земли, — может быть, и de facto тоже, если бы до этого дошло. Возможно. Я надеялся, что до этого не дойдет. Уже более полувека сохранялась патовая ситуация. Никаких новых веганских курортов, никаких терактов со стороны Сети. Но и никакого Возвращения. Назревало новое развитие событий. Это носилось в воздухе — если Миштиго действительно проводил инспекцию. Итак, холодным и ветреным дождливым днем я вернулся в Афины, вздыбленные и исковерканные недавними судорогами Земли. Голова моя была полна вопросов, а тело покрыто ранами, но я почувствовал облегчение. Национальный Музей все так же стоял между Тоссизой и Василеос Ираклиу, Акрополь был разрушен еще больше, чем мне помнилось, а гостиница «Гарден» — бывший королевский дворец — в северо-западной части Национальных Садов, напротив площади Синдагма, хоть и получила хорошую встряску, но все же выстояла, и несмотря ни на что была открыта. Мы вошли и расписались в книге постояльцев. Меня как Уполномоченного по делам Искусств, Памятников и Архивов, принимали с особым почтением. Я получил Тот Самый Номер — 19. Он выглядел не совсем таким, каким я его оставил. В номере было чисто и прибрано. Маленькая металлическая табличка на двери извещала: «В этом номере находилась штаб-квартира Константина Карагиозиса в период основания Сети и на протяжении большей части Ретурнистского Восстания.» На ножке кровати помещался плакатик, который сообщал: «Константин Карагиозис спал в этой кровати». В длинной узкой гостиной на дальней стене я заметил следующую надпись: «Пятно на этой стене — след от бутылки со спиртным, которой Константин Карагиозис запустил через всю комнату, празднуя взрыв на Мадагаскаре». Верьте этому, если хотите. Другая надпись свидетельствовала: «Константин Карагиозис сидел в этом кресле». Мне было просто страшно входить в ванную комнату. Позже в тот вечер я шел по булыжным мостовым моего почти безлюдного города; воспоминания и нынешние мои размышления сливались подобно рекам. Я оставил моих спутников зевать в гостинице, а сам спустился вниз по широкой лестнице и остановился, чтобы прочесть одну из надписей на боковой стороне Мемориала Неизвестному Солдату — цитату из похоронной речи Перикла: «Вся Земля есть могила великих людей», — я некоторое время изучал мощное тело этого древнего воина, возлежащего на своем погребальном ложе в полном вооружении. Казалось, в этом мраморном барельефе еще живет тепло, — вокруг дышала теплая афинская ночь. Затем я пошел дальше, направляясь к бульвару Амалиас. Отличный получился ужин: узо, гювеч, вино «Коккинелли», йогурт, коньяк «Метакса», огромное количество черного кофе и перебранка Фила с Джорджем по поводу эволюции. – Неужели ты не видишь, как реальность и миф сливаются здесь воедино — сейчас, в последние дни жизни на этой планете? – Что ты имеешь в виду? — спросил Джордж, подчищая остатки нарантци в своей тарелке и надевая очки, чтобы было удобнее пялиться на собеседника. – Я хочу сказать, что человечество, восстав из тьмы, принесло с собой легенды, мифы, воспоминания о сказочных существах. Теперь мы снова нисходим в ту же самую тьму. Жизненная Сила слабеет, теряется устойчивость, и происходит возврат к тем первобытным формам, которые до сих пор существовали лишь как смутные воспоминания человеческого рода. – Ерунда, Фил. Жизненная Сила? Да в каком веке ты живешь? Ты говоришь так, будто все живое — нечто единое и чувствующее. – Так оно и есть. – Докажи, пожалуйста. – В твоем музее есть скелеты трех сатиров и фотографии живых. Они обитают на здешних холмах. Кентавров тут тоже встречали — а еще есть цветки-вурдалаки, крылатые лошади. Во всех морях водятся морские змеи. Завезенные к нам вампиры бороздят небеса. Имеются даже клятвенные заверения тех, кто видел Фессалийского Черного Вепря — пожирателя людей. В общем, оживают всевозможные легенды. Джордж вздохнул. – Все, что ты до сих пор сказал, доказывает только то, что любая из бесконечно разнообразных форм жизни может стать реальностью при наличии соответствующих ускоряющих эволюцию факторов и благоприятного окружения. Упомянутые тобой существа, появившиеся на самой Земле, — всего лишь мутации, порожденные соседством с различными Горячими Местами по всей планете. Одно такое Место находится неподалеку, в Фессалийских горах. Если бы сию секунду в дверь вломился Черный Вепрь с сатиром на загривке, это не изменило бы моего мнения и не подтвердило твое. В этот момент я взглянул на дверь, ожидая — ну, конечно, не Черного Вепря, — а какого-нибудь безобидного старичка, который нерешительно потопчется у порога и войдет, или официанта, который принесет Диане незаказанный ею напиток и записку, спрятанную внутри сложенной салфетки. Но ничего такого не случилось. Когда я шел по бульвару Амалиас через Ворота Адриана, а затем проходил мимо Олимпийона, я по-прежнему не знал ответа. Диана связалась с Сетью, но сообщение оттуда еще не пришло. Через тридцать шесть часов нам предстояло на скиммерах добраться из Афин до Ламии, а дальше пешком двинуться через область, поросшую странными новыми деревьями с длинными бледными листьями с красными прожилками. Деревья эти обвиты были плющом и еще какими-то штуками, разветвляющимися высоко вверху, а между их корнями прятались цветки-вурдалаки. И еще дальше — через омытые солнцем равнины, вверх по извилистым козьим тропам к высоким скалам — и снова вниз, в глубокие ущелья, мимо разрушенных монастырей. Это была бредовая затея, но Миштиго выбрал именно этот маршрут. Он считал себя в безопасности только потому, что я родился в этих местах. Я пытался рассказать ему о диких зверях, о кочующих туземцах — каннибалах-куретах. Но он желал уподобиться Павсанию и увидеть все это своими глазами. Ну что ж, решил я, Сеть не смогла достать его — так это делает фауна. Но на всякий случай я все же зашел в ближайшее почтовое отделение Правительства Земли, оформил разрешение на дуэль и уплатил пошлину за убийство. Мне как Уполномоченному и все такое имело смысл подготовиться подобным образом. Если Хасана придется убивать, я сделаю это на законном основании. Из маленького кафе на другой стороне улицы до меня донеслись звуки бузуки. Отчасти по собственному желанию, отчасти потому, что я, кажется, почувствовал за собой слежку, я перешел через дорогу и вошел в кафе. Выбрав маленький столик, за которым я мог сидеть спиной к стене и лицом к двери, я заказал турецкий кофе, пачку сигарет и стал слушать песни о смерти, изгнании, беде и вечной неверности мужчин и женщин. Внутри заведение оказалось еще меньше, чем выглядело с улицы — низкий потолок, грязный пол и темень. Певица оказалась приземистой, густо накрашенной женщиной в желтом платье. Слышалось позвякивание стаканов, в сумеречном воздухе висела пыль, под ногами пружинили сырые опилки. Мой столик стоял недалеко от стойки бара. Во всем кафе было человек десять-двенадцать: три девицы с заспанными глазами, держа бокалы сидели за стойкой, потом еще человек в грязной феске и еще один, уткнувшийся головой в скрещенные руки и похрапывающий. По диагонали от меня за столиком сидели и смеялись еще четверо. Остальные, каждый сам по себе, пили кофе, слушали, рассеянно глядели по сторонам и ждали, а может, наоборот, не ждали, событий. Однако никаких событий не последовало. Поэтому после третьей чашки кофе я расплатился с толстым усатым хозяином и вышел. Мне показалось, что температура на улице упала на несколько градусов. Было пустынно и совершенно темно. Я свернул вправо — на бульвар Дионисия Ареопагита — и продолжал идти, пока не добрался до полуразрушенной ограды, огибающей южный склон Акрополя. Позади за углом я услышал звук шагов. Постоял с полминуты — но вокруг была только тишина и кромешная ночная мгла. Пожав плечами, я вошел в ворота и направился дальше, к Дионисию Елевферию. От самого храма остался один фундамент. Я прошел мимо, к Театру. Вечером, в гостинице, Фил предположил, что историческое развитие циклично, точно гигантские стрелки часов, день за днем проходящие через одни и те же числа. – Историческая биология доказывает, что ты ошибаешься, — сказал Джордж. – Я не имел в виду буквально, — ответил Фил. – Тогда сначала нужно договориться о языке, на котором мы будем изъясняться. Миштиго рассмеялся. Эллен потянула Дос Сантоса за рукав и спросила что-то о бедных лошадках, на которых ездят пикадоры. Тот пожал плечами, налил ей еще Коккинелли и отпил из своего бокала. – Это часть зрелища, — ответил он. И по-прежнему никаких известий… Я шел мимо того хлама и мусора, в который время превращает былое величие. Справа от меня вспорхнула потревоженная птица, испуганно вскрикнула и улетела прочь. Я продолжал идти, наконец добрался до старого Театра и спустился внутрь… Дурацкие надписи, украшавшие мой номер, не развеселили Диану так, как я рассчитывал. – Они здесь уместны. Конечно, уместны. – Ха! – В прежние времена тут висели бы головы убитых вами животных. Или щиты поверженных вами врагов. Теперь мы цивилизованны. Это новая манера. – Еще раз ха-ха! — Я сменил тему. — Насчет веганца что-нибудь слышно? – Нет. – Вы охотитесь за его головой. – Я не цивилизованна. Скажите-ка, Фил и прежде был таким придурком? – Нет. Он и сейчас не дурак. Его беда в том, что он лишь наполовину талантлив. Сейчас его величают последним поэтом-романтиком, и он весь выпал в осадок. Его мистицизм дошел до абсурда, потому что он, подобно Водсворту, пережил свое время. Окружающий мир для него лишь искаженная копия прошлого. Подобно Байрону, он некогда переплыл Геллеспонт, но теперь его, совсем как Йетса, развлекает лишь общество молодых девушек, которых он может утомлять своей философией или время от времени очаровывать каким-нибудь уместным воспоминанием. Он стар. В его творчестве еще вспыхивают иногда отблески былой мощи, но сам процесс создания был главным в стиле его жизни. – Как это? – Ну, как вам объяснить… Мне помнится один облачный день, когда он стоял на сцене Театра Диониса и читал написанный им гимн Пану. Там сидело человек двести-триста — бог знает, зачем они собрались. Он еще не очень хорошо знал греческий, но очень внушительно говорил, в этакой харизматической манере. Через некоторое время начался слабый дождь, но никто не ушел. Гимн уже заканчивался, когда раздался удар грома, прозвучавший как взрыв хохота — и по толпе пробежала внезапная дрожь. Я, конечно, не хочу сказать, что все было как во времена Феспида, но многие из слушателей, уходя оглядывались. Я тоже был под сильным впечатлением. Спустя несколько дней перечел стихи — и ничего не нашел в них, это была бессмыслица и банальность. То, как он читал, — вот что было важно. Часть своей силы он утратил вместе с молодостью, а остаток того, что можно было бы назвать талантом, не настолько значителен, чтобы придавать ему величие и поддерживать легенду о нем. Он сопротивляется, утешает себя невразумительной философией. Но все же на ваш вопрос я отвечаю: нет, он не всегда был таким придурком. – Возможно, что и в его философии есть разумное зерно. – Что вы имеете в виду? – Большие циклы. На нас действительно снова надвигается эпоха странных животных и героев-полубогов. – Что-то мне встречаются только странные животные. – Тут сказано: «Карагиозис спал в этой кровати». Она кажется удобной. – Так оно и есть. Видите? – Да. Можно, я возьму табличку себе? – Если хотите. Глава 8 Я вышел на просцениум. Вдоль ступеней шел ряд барельефов, изображающих эпизоды из жизни Диониса. Каждый гид и каждый экскурсант, согласно изданному мной распоряжению, должен «во время путешествия иметь при себе не менее трех магниевых осветительных патронов». Я выдернул из одного предохранитель и бросил патрон на землю. Снаружи ослепительный свет виден не будет благодаря склону холма и каменной кладке. Я смотрел не на патрон, а поверх, на посеребренные фигуры. Там был Гермес, представляющий младенца-бога Зевсу, вокруг трона которого в безумной пляске извивались Корибанты; еще там был Икар, которого Дионис научил выращивать виноград, — Икар готовился принести в жертву козла, а Икарова дочь подносила Дионису хлебы (бог стоял рядом, обсуждая с сатиром ее прелести); на другом барельефе пьяный Силен пытался, подражая Атланту, удержать на плечах небесный свод, только получалось у него плохо; наконец, там были другие боги городов, посещающие Театр Диониса, — я узнал Гестию, Тезея и Эйрене с рогом изобилия.. – Ты возжигаешь подношение богам, — произнес голос рядом со мной. Я не обернулся. Говорящий стоял у меня за спиной, но я не обернулся, потому что знал, кому принадлежит этот голос. – Может, и так, — сказал я. – Ты давно не был на этой земле, в Греции. – Верно. – Это из-за того, что тут никогда не было бессмертной Пенелопы — терпеливой, как горы, верящей в возвращение своего калликанзароса и ткущей свое бесконечное покрывало. – Ты теперь деревенский сказитель? Он усмехнулся. – Я пасу многоногих овец высоко в горах, там, куда раньше всего добираются пальчики Авроры, усыпающей небеса розами. – Ты и впрямь сказитель. А что же ты сейчас не в горах, не охмуряешь молодых своими песнями? – Это все из-за снов. – Ах вот как. Я повернулся и взглянул в древнее лицо — морщины, в свете гаснущего патрона черные, как рыбацкая сеть, забытая на морском дне; борода белая, как сползающие с гор снега; глаза, гармонирующие с синевой его головной повязки. На свой посох он опирался не сильнее, чем воин на копье. Я знал, что ему уже перевалило за сто, а он никогда не прибегал к С-процедурам. – Недавно привиделось мне, что я стоял в центре черного храма, — сказал он, — и подошел Бог Аид, и встал возле меня, и взял меня за руку, и принуждал идти с ним. Но я ответил ему «нет» и проснулся. Этот сон встревожил меня. – Что ты ел в тот вечер? Ягоды из Горячего Места? – Прошу тебя, не смейся. Позже, в другую ночь, привиделось мне, что я стоял в стране песков и тьмы. И была во мне сила древних героев, и сражался я с Антеем, сыном Земли, и победил его. Тогда снова пришел ко мне Бог Аид и, взяв меня за руку, сказал: «Теперь пойдем со мной». Но я снова ответил ему отказом и проснулся. В ту ночь Земля дрожала. – Это все? – Нет. Еще позднее и уже не ночью, а когда я сидел под деревом и стерег стадо, увидел я сон наяву. Подобно Фебу бился я с чудовищем Питоном, и тот почти уничтожил меня. В этот раз Аид не появлялся, но, обернувшись, я увидал его прислужника, Гермеса, — тот улыбался и направлял на меня свой кадуцей будто ружье. Я покачал головой, и он опустил кадуцей. Затем он еще раз поднял его, и я посмотрел, куда он указывал. Там, передо мной, лежали Афины — я увидел это место, этот Театр, тебя, а здесь, рядом, сидели старухи. Та, что отмеряет нить жизни, выглядела раздосадованной, потому что закинула твою нить за горизонт, так что ни конца, ни начала ее не было видно. Но та, что прядет, разделила эту нить на две совсем тонких пряди. Одна шла через море, назад, и исчезала из глаз. Другая вела в холмы. На первом же холме стоял Мертвец и держал твою нить в неестественно белых руках. Выше, на следующем холме, пролегала она по горящим камням. Еще выше стоял Черный Вепрь и тряс, и теребил твою нить зубами. А вдоль нее крался огромный чужеземный воин, желты были его глаза и обнаженный клинок был в его руках, и несколько раз он взмахнул клинком, угрожая. Вот почему я спустился в Афины — встретиться с тобой здесь, в этом месте, и предупредить: возвращайся морем и не поднимайся в горы, где тебя подстерегает смерть. Потому что, когда Гермес поднял свой жезл, я понял, что то были не мои сны, они предназначались тебе, о отец мой, и я понял, что должен найти тебя здесь и предостеречь. Уходи сейчас, пока это еще возможно. Уходи, прошу тебя. Я положил руку ему на плечо. – Язон, сын мой, я не поверну обратно. Я несу полную ответственность за свои действия — верны они или ошибочны — и даже за свою смерть, если это потребуется — и в этот раз я должен идти в горы, к Горячему Месту. Спасибо за предупреждение. В нашей семье всегда видели вещие сны, но часто они уводят по ложному пути. И у меня бывают видения — видения, в которых я вижу мир глазами других людей — иногда ясно, иногда не очень. Спасибо за предупреждение. Жаль, что не могу им воспользоваться. – Тогда я возвращаюсь к своему стаду. – Пойдем со мной в гостиницу. Завтра мы подкинем тебя на скиммере до Ламии. – Нет, я не сплю в больших домах и не летаю. – Может быть, как раз сейчас стоит начать. Впрочем, пойду тебе навстречу — мы можем сегодня заночевать здесь. Я, как-никак, Уполномоченный по делам этого памятника архитектуры. – Я слышал, что ты снова важная шишка в Большом Правительстве. Опять будут убийства? – Надеюсь, что нет. Мы нашли ровное место и устроились на плаще Язона. – Как ты истолковываешь эти сны? — спросил я. – Каждый год до нас доходят твои дары, но когда ты сам приезжал сюда в последний раз? – Около девятнадцати лет назад, — ответил я. – Тогда ты ничего не знаешь про Мертвеца? – Нет. – Он крупнее обычных людей — выше и толще. Его кожа цветом напоминает рыбье брюхо, а зубы как у зверя. О нем начали говорить лет пятнадцать назад. Он выходит только по ночам. Он пьет кровь. Он смеется детским смехом, бродя по полям и лесам в поисках крови — неважно чьей — людской или звериной. Ночами он заглядывает, дико ухмыляясь, в окна спален. Он поджигает церкви. Он портит молоко. От страха у женщин случаются выкидыши. Говорят, что днем он спит в гробу, под охраной туземцев-куретов. – Звучит так же отвратительно, как калликанзарос. – Но отец, он действительно существует. Не так давно кто-то повадился убивать моих овец. Этот кто-то наполовину их съедал и выпивал почти всю кровь. Я выкопал себе яму и прикрыл ее ветками. Всю ночь я был настороже, и под утро он появился, он так напугал меня, что я не смог даже вложить камень в пращу; он именно такой, как я описал тебе: громадный, даже больше тебя, тучный, а цветом напоминает свежевыкопанный труп. Он голыми руками сломал овце шею и пил кровь у нее из горла. Я рыдал, глядя на это, но боялся пошевелиться. На следующий день я перегнал стадо — и Мертвец больше не беспокоил меня. Я пугаю этой историей своих правнуков — твоих пра-правнуков, — если они плохо ведут себя. И он стоит там на холмах и ждет. – Мм, да… Если ты утверждаешь, что видел его, то это, должно быть, правда. В Горячих Местах действительно происходят странные вещи, уж мы-то знаем. – …Там, где Прометей пролил слишком много огня творения! – Нет, там, где какой-то сукин сын уронил кобальтовую бомбу, а яркоглазые мальчики и девочки приветствовали ее криками «Элон». А что это за Черный Вепрь? – Он тоже реально существует, я в этом уверен. Правда, мне самому не случалось его видеть. Величиной он со слона, очень быстр в движениях. Пожиратель плоти — так его называют. Он охотится на равнинах. Быть может, когда-нибудь он и Мертвец встретятся и прикончат друг друга. – Обычно так не бывает, но мысль приятная. Это все, что ты о нем знаешь? – Да. Насколько мне известно, его видали только мельком. – Ну, я постараюсь обойтись и без этой малости. – …А еще мне нужно рассказать тебе про Бортана. – Бортан? Знакомое имя. – Твоя собака. Когда я был маленьким, я любил ездить на нем верхом и колотить пятками по его огромным бронированным бокам. Он рычал и легонько покусывал меня за ноги. – Мой Бортан умер так давно, что не смог бы раскусить даже собственные кости, если бы ему случилось раскопать их в своем нынешнем воплощении. – Я тоже так думал. Но через два дня после твоего последнего посещения он вломился к нам в дом. По-видимому, он шел по твоим следам через пол-Греции. – Ты уверен, что это был Бортан? – Разве была когда-нибудь другая собака размером с небольшую лошадь, с бронированными пластинами по бокам и челюстями вроде медвежьих капканов? – Да нет, не думаю. Наверное, поэтому собаки и вымерли. Если собираешься иметь дело с людьми, и вправду нужна броня, но собаки не успели ее отрастить. Если Бортан еще жив, то он, вероятно, последняя собака на Земле. Ты знаешь, я и он — мы оба были щенками, это было так давно, что и вспомнить больно. В тот день, когда он пропал на охоте, я подумал, что с ним что-то случилось. Я искал его, но потом решил, что он мертв. Он был тогда невероятно стар. – Может быть, он был ранен, и скитался так годами. Но он оставался собой и нашел твой след в тот последний раз. Поняв, что ты уехал, он взвыл и снова кинулся искать тебя. С тех пор мы больше его не видели. Но иногда, глубокой ночью, я слышу в горах его охотничий клич… – Дурацкой дворняге уже пора бы понять, что не следует ни к кому привязываться так сильно. – Странные существа были эти собаки. – Да, странные. Тут до меня долетело дуновение ночного ветра, вобравшего в себя прохладу длинных коридоров времени. Ветер коснулся моих глаз, и они, усталые, закрылись. Греция полна легенд и преисполнена угрозы. Многие материковые области вблизи Горячих Мест опасны в силу исторических причин. Вот почему Управление, теоретически контролируя всю Землю, фактически ограничивается лишь островами. На большей части материка персонал Управления напоминает налоговых инспекторов в некоторых горных районах в ХХ веке. Они, так сказать, «разрешены для отстрела» круглый год. Острова в ходе Трех Дней понесли меньший ущерб, чем остальная часть планеты, поэтому именно на них разумно было расположить Региональные конторы, когда талериты решили, что у нас можно завести какую-нибудь администрацию. Обитатели материков всегда возражали против этого. Но надо сказать, что в окрестностях Горячих Мест коренные жители не всегда являлись людьми в полном смысле слова. Так возник сплав исторически сложившейся антипатии и аномальных поведенческих реакций. Вот почему Греция преисполнена угрозы. Мы могли бы добраться до Волоса морем, вдоль берега. Мы могли бы долететь туда — и практически куда угодно, если уж на то пошло — на скиммерах. Но Миштиго желал, чтобы мы отправились из Ламии пешком — шли и наслаждались освежающим ароматом легенд и враждебного окружения. Вот почему мы оставили свои скиммеры в Ламии. Вот почему мы отправились в Волос пешком. Вот почему мы встретились с легендой. Я простился с Язоном в Афинах. Он решил добираться домой морем. Мудро. Фил настоял на том, чтобы разделить с нами тяготы пешего пути, вместо того чтобы воспользоваться скиммером и встретить нас где-нибудь дальше по маршруту. Хотя, может быть, и это оказалось к лучшему… Путь в Волос лежит через лес, то густой, то редкий. По обочинам дороги попадаются огромные валуны, редкие скопления хижин, поля опиумного мака. Дорога пересекает небольшие речушки, вьется вокруг холмов, иногда переваливает через них, то расширяясь, то сужаясь без всяких видимых причин. Было раннее утро. Небо напоминало голубое зеркало — казалось, что солнечный свет струится отовсюду. В тенистых местах на траве и на нижних ветвях деревьев еще не высохла роса. Вот там, на прогалине у дороги в Волос, я и встретил сатира. Когда-то, в Настоящие Прежние Времена, это место было чем-то вроде святилища. В молодости я часто приходил туда, меня привлекала — как бы это сказать — царящая там умиротворенность. Иногда я встречал там полулюдей и нелюдей. Там меня посещали сладостные видения. Там случалось мне находить древнюю керамику, головы статуй или еще что-нибудь в этом роде, что можно было продать в Ламии или в Афинах. Никакая тропа не приведет вас в это место — нужно просто знать, где оно. Я бы не стал показывать его такой компании, если бы не то обстоятельство, что с нами был Фил, который обожает все, помогающее проникнуть в святая святых, исполненное тайного смысла, позволяющее увидеть тени давно минувшего. Если вы отойдете примерно полмили от дороги через небольшой лесок — беспорядочное смешение зелени и тени, набросанные то тут, то там груды камней — и неожиданно круто спуститесь под гору, то обнаружите на своем пути непролазную чащобу — проберетесь сквозь нее и вы окажитесь перед голой каменной стеной. Если затем вы, держась вплотную к стене, пригнетесь и продвинетесь вправо, то окажетесь на прогалине — там стоит передохнуть, прежде чем отправляться дальше. Прогалина заканчивается невысоким крутым обрывом. Внизу под ним — поляна яйцевидной формы, метров пятидесяти в длину и двадцати в ширину. Острый конец яйца упирается в выбоину в скале; на другой стороне поляны есть неглубокая пещера, обычно пустующая. Вокруг случайным образом разбросаны несколько камней почти кубической формы, наполовину ушедшие в землю. По периметру растет дикий виноград, а в центре поляны — огромное древнее дерево. Его ветви нависают над землей как зонт, создавая вечный полумрак. Вот почему даже с прогалины трудно разглядеть это место. Но мы все же увидели сатира, который что-то вынюхивал и высматривал. Я заметил, как рука Джорджа потянулась к ружью. Я взял его за плечо, поймал его взгляд и отрицательно покачал головой. Он пожал плечами, но все же кивнул и опустил руку. Я вынул из-за пояса пастушью свирель — по моей просьбе ее отдал мне Язон. Сделав остальным знак пригнуться и оставаться на своих местах, я продвинулся на несколько шагов вперед и поднес свирель к губам. Первые ноты как бы нащупывали мелодию — мне слишком давно не приходилось играть. Сатир навострил уши и встревоженно завертел головой. Потом сделал несколько резких скачков в трех разных направлениях, будто вспугнутая белка, не знающая, к какому дереву бежать. Затем, когда я поймал мотив и начал играть, он застыл, подрагивая, на месте. Я играл, вспоминая — вспоминая свирель, мелодии, горечь и сладость, и то пьянящее чувство, которое на самом деле я не забывал никогда. Все это вернулось ко мне, пока я стоял там и играл для малыша с косматыми ножками: как перебирать пальцами, как правильно дуть, как извлечь из свирели то, что подвластно ей одной — и переливы, и осколки звуков. В городах я играть не могу, но здесь я внезапно снова стал самим собой, и заметил лица среди листвы, и услышал цоканье копыт. Я двигался вперед. Будто во сне, я вдруг осознал, что стою, прислонясь спиной к стволу дерева, а они со всех сторон окружают меня. Они переминались с ноги на ногу, ни минуты не стоя спокойно, а я играл им — точно так же, как часто играл раньше, много лет назад, не зная, да и не заботясь о том, действительно ли это те же самые, что слушали меня тогда. Они вертелись вокруг меня, раскрывали рты в ослепительно белозубых улыбках, и глаза тоже выплясывали на их лицах. Кружась, они бодали рогами воздух, высоко вскидывали козлиные ножки, наклонялись далеко вперед, подпрыгивали, топали. Я остановился и опустил свирель. Они мгновенно превратились в статуи и теперь стояли, уставившись на меня дикими темными глазами, за которыми угадывался нечеловеческий разум. Я еще раз медленно поднес свирель к губам. Теперь я играл последнюю из сочиненных мной песен. О, как хорошо я ее помнил… Это было нечто вроде погребальной мелодии — я сыграл ее в ту ночь, когда решил, что Карагиозису пора умереть. Я стал свидетелем провала Ретурнизма. Они не вернутся, они не вернутся никогда. Земля умрет. Я спустился в Сады и сыграл эту, последнюю, мелодию, подслушанную у ветра и звезд. На следующий день красавец-корабль Карагиозиса потерпел крушение в Пирейской гавани. Они расселись на траве. Время от времени то один, то другой утирал глаза рукой. Они окружили меня со всех сторон и слушали. Не знаю, долго ли я играл. Закончив, я опустил свирель и сам опустился на землю. Немного погодя один из них подобрался поближе, робко тронул свирель и тотчас же отдернул руку. Потом он поднял на меня глаза. – Уходите, — сказал я, но они, казалось, не поняли моих слов. Тогда я поднес свирель к губам и повторил еще раз последние такты. Умирает Земля… Умирает и скоро умрет… Возвращайся домой. Кончен праздник и ночь настает. Самый большой сатир замотал головой. Наслаждайся молчаньем. Учись понимать тишину. Гаснут краски и звуки. Земля проиграла войну… И напуганной птицей надежда уносится прочь. И уносимся мы. Скоро ночь, скоро ночь, скоро ночь… Они продолжали сидеть, тогда я вскочил, хлопнул в ладоши, крикнул: «Пошли прочь!» и быстро ушел. Собрав своих спутников, я повел их обратно к дороге. Глава 9 От Ламии до Волоса примерно шестьдесят пять километров, включая обход вокруг Горячего Пятна. В первый день мы одолели примерно пятую часть пути. В тот вечер мы разбили лагерь на поляне в стороне от дороги. Диана подошла ко мне и спросила: – Ну так что? – Что что? – Я только что говорила с Афинами. Ничего. Сеть молчит. Я жду вашего решения — сейчас же. – Вы очень решительно настроены. Почему бы нам не подождать еще немного? – Мы и так уже прождали слишком долго. А вдруг он вздумает закончить путешествие раньше намеченного? Здесь очень подходящая местность. Здесь так легко произойти любому несчастному случаю… Вы знаете, что скажет Сеть — то же, что и раньше, и решение будет то же: убить. – Мой ответ остается прежним: нет. Она моргнула и опустила голову. – Почему вы просто не отправите его на тот свет и не избавите меня от хлопот? – Я не хочу этого делать. – Я и не думал, что вы захотите. Она снова подняла на меня глаза. Они были влажные, но ни выражение лица, ни голос не изменились. – Мне будет очень жаль, если окажется, что вы правы, а мы ошиблись, — сказала она. – Мне тоже, — ответил я. — Очень. Всю эту ночь я продремал на расстоянии броска ножа от Миштиго, но ничего не случилось и даже не попыталось случиться. Следующее утро прошло без происшествий, как и большая часть дня. – Я не могу этого сделать. – Дос Сантос сделает, если вы ему скажете. – Дело не в административных тонкостях! Будь оно все проклято! Лучше бы мне никогда с вами не встречаться! – Извините. – Земля поставлена на карту, а вы играете не на той стороне. – Я думаю, что это вы не на той стороне. – И что вы собираетесь делать? – Я не могу переубедить вас, поэтому мне придется просто остановить вас. – Вы не можете без огласки отправить на тот свет Секретаря Сети и его подругу. У нас очень неустойчивое политическое положение. – Я это знаю. – Вы не можете убрать Дона, и я надеюсь, что вы не станете убирать меня. – Вы правы. – Тогда остается Хасан. – Вы опять же правы. – А Хасан это Хасан. Что вы будете делать? Прошу вас, передумайте. – Нет. – Тогда прошу вас только об одном — забудьте об этом. Обо всем. Умойте руки и выйдите из игры. Поймайте Лорела на слове и назначьте нам другого сопровождающего. Вы можете утром улететь отсюда на скиммере. – Нет. – Вы это действительно серьезно — насчет того, чтобы защищать Миштиго? – Да. – Я не хочу, чтобы вы пострадали, или еще хуже. – Мне самому не слишком нравится такая перспектива. Объявив отбой, вы можете избавить нас обоих от изрядных хлопот. – Миштиго, — сказал я, когда мы с ним остановились, чтобы сфотографировать склон холма, — почему бы вам не отправиться домой? Не вернуться на Талер? Не податься куда-нибудь еще? Не выйти из этой игры, не начать писать какую-нибудь другую книгу? Чем дальше мы уходим от цивилизации, тем меньше у меня возможностей вас защищать. – Вы ведь дали мне пистолет, помните? — сказал он и сделал правой рукой жест, будто стреляет. – Хорошо, я просто подумал, что надо попытаться еще раз. – Это что, козел стоит там на нижней ветке? – Угу; они любят объедать молодые зеленые побеги, которые пробиваются на сучьях. – Я хочу его тоже снять. Это ведь олива, верно? – Да. – Хорошо. Я хотел знать, как мне назвать снимок. Подпись, — проговорил он в диктофон, — будет такая: «Козел, объедающий зеленые побеги оливы». – Превосходно. Снимайте, пока вы его не упустили. Если бы он только не был таким некоммуникабельным, таким чужим, не относился так наплевательски к собственному благополучию! Я его ненавидел. Я не мог его понять. Он не желал разговаривать, разве что спрашивал что-нибудь или отвечал на вопрос. Даже если он отвечал на вопросы, он был немногословен, уклончив и держался вызывающе — все это сразу. Самодовольный, высокомерный, синий, властный — он заставил меня усомниться в том, что роду Штиго свойственна склонность к философии, филантропии и просвещенной журналистике. Он мне совершенно не нравился. Но в тот же вечер я завязал разговор с Хасаном (перед тем я весь день не спускал с него голубого глаза). Хасан сидел у костра и смотрелся как рисунок Делакруа. Поблизости сидели и пили кофе Эллен и Дос Сантос, поэтому я смахнул пыль со своего арабского и приступил: – Приветствую тебя. – Приветствую. – Сегодня ты не пытался меня убить. – Нет. – Может быть, завтра? Он пожал плечами. – Хасан, посмотри на меня. Он посмотрел. – Тебя наняли убить этого синего. Он снова пожал плечами. – Тебе не надо ни отрицать, ни подтверждать это. Я уже знаю. Я не могу допустить, чтобы ты это сделал. Отдай Дос Сантосу обратно деньги, которые он тебе заплатил, и ступай своей дорогой. Я могу на утро вызвать тебе скиммер. Он тебя доставит, куда ты захочешь. – Но мне хорошо здесь, Караги. – Тебе скоро станет здесь плохо, если только что-нибудь случится с этим синим. – Я только телохранитель, Караги. – Нет, Хасан. Ты сын верблюда, страдающего диспепсией. – Что такое «диспепсия», Караги? – Я не знаю, как это будет по-арабски, а по-гречески ты не поймешь. Погоди, я подберу другое оскорбление. Ты трус и пожиратель падали, прячущийся по закоулкам, ты помесь шакала с обезьяной. – Это, должно быть, именно так, Караги. Мой отец мне говорил, что с меня надо содрать с живого кожу и разорвать на части. – Это почему он так говорил? – Я был непочтителен к Дьяволу. – Да? – Да. Это были дьяволы — те, кому ты вчера играл на свирели? У них были копыта и рога… – Нет, это были не дьяволы. Это детишки, родившиеся в Горячем Месте у несчастных родителей, которые бросили их умирать в лесу. Но они выжили, потому что лесная глушь и есть их настоящий дом. – Ах так! Я надеялся, что это дьяволы. Я все равно думаю, что это они, потому что один из них мне улыбнулся, когда я молил их о прощении. – Прощении? За что? В глазах у него появилось отсутствующее выражение. – Мой отец был очень достойный человек, добрый и религиозный, — начал он. — Он поклонялся Малаки-Таузу, которого погрязшие в невежестве шииты (тут он сплюнул) называют Иблисом, или Шайтаном, или Сатаной; и он всегда выражал уважение Аллаху и всем остальным. Отец был известен своей набожностью и многими добродетелями. Я любил его, но у меня, мальчишки, сидел внутри какой-то чертенок. Я был очень скверным мальчишкой — я взял мертвого цыпленка, насадил его на палку и назвал Ангелом-Павлином, как Малаки-Тауза, — я швырял в него камнями и выщипывал из него перья. Кто-то из мальчишек испугался и рассказал об этом моему отцу. Отец высек меня прямо там же, на улице, и сказал, что за такое богохульство с меня надо с живого содрать кожу и разорвать на части. Он заставил меня отправиться на гору Синджар и там молить о прощении — я туда пошел, но чертенок, несмотря на порку, все еще сидел у меня внутри, и я молился, но на самом деле не верил. Теперь я стал старше, и чертенка больше нет, но и моего отца уже много лет как не стало, и я не могу сказать ему: «Я сожалею, что насмехался над Ангелом-Павлином». С годами я почувствовал, что необходима религия. Я надеюсь, что Дьявол в своей мудрости и милосердии поймет это и простит меня. – Хасан, тебя трудно как следует оскорбить, — сказал я. — Но я тебя предупреждаю — с этим синим ничего не должно случиться. – Я только простой телохранитель. – Ха! У тебя хитрость и яд змеи. Ты вероломен и коварен, и вдобавок порочен. – Нет, Караги. Спасибо, но это неправда. Я горжусь тем, что всегда выполняю свои обязательства. Это все. Это закон, по которому я живу. И ты не сможешь оскорбить меня так, чтобы я вызвал тебя на дуэль и тем самым дал тебе возможность выбрать схватку голыми руками или бой на саблях или кинжалах. Нет. Я не принимаю твоих оскорблений. – Тогда берегись, — сказал я ему. — Первое твое движение, направленное против веганца, станет для тебя последним. – Если так предначертано, Караги… – И называй меня Конрад! И я отошел, полный скверных мыслей. На следующий день все были по-прежнему живы; мы свернули лагерь и до следующей внезапной остановки сделали около восьми километров. – Похоже на детский плач, — произнес Фил. – Действительно. – Откуда это? – Оттуда, слева. Мы продрались через какой-то кустарник, обнаружили высохшее русло ручья и прошли по нему. Младенец лежал на камнях, частично прикрытый грязным одеяльцем. Его лицо и руки уже покраснели от солнца — должно быть, он пролежал здесь большую часть предыдущего дня. На крохотном мокром личике виднелись многочисленные следы от укусов насекомых. Я опустился на колени и стал поправлять одеяльце, чтобы получше его прикрыть. Одеяльце спереди приоткрылось, и Эллен ойкнула, увидев младенца. В груди ребенка был врожденный свищ, и внутри что-то шевелилось. Рыжая вскрикнула, отвернулась и заплакала. – Что это? — спросил Миштиго. – Один из брошенных детей, — ответил я. — Из меченых. – Как ужасно, — произнесла Рыжая. – Что ужасно — его вид? Или то, что его бросили? — спросил я. – И то, и другое. – Дайте его мне, — сказала Эллен. – Не трогай его, — остановил ее Джордж. — Вызовите скиммер, — приказал он, — его надо сразу отправить в госпиталь. У меня здесь нет инструментов, чтобы сделать операцию. Эллен, помоги мне. Она уже была рядом, и они вместе стали рыться в его медицинской сумке. – Запиши, что я делаю, и приколи бумажку к чистой пеленке, чтобы врачи в Афинах знали. Дос Сантос тем временем вышел на связь с Ламией, чтобы к нам направили один из наших скиммеров. Эллен наполняла шприцы для Джорджа, протирала порезы и укусы ватными тампонами, мазала мазью ожоги и все это записывала. Они накачали младенца витаминами, антибиотиками, адаптогенами общего действия и еще полудюжиной разных средств — я в конце концов сбился со счета. На грудь положили марлевую салфетку, чем-то сверху побрызгали, завернули ребенка в чистую пеленку и прикололи записку. – Какой ужас! — произнес Дос Сантос. — Бросить ребенка-калеку, оставить его умирать такой смертью! – Здесь всегда так делают, — заметил я ему, — особенно вблизи Горячих Мест. В Греции всегда существовала традиция детоубийства. Меня самого оставили на вершине холма в тот день, когда я родился. И я тоже пролежал там всю ночь. Он в тот момент зажигал сигарету, но остановился, услышав эти слова, и уставился на меня. – Вы? Почему? Я засмеялся и показал глазами на свою ногу. – Это запутанная история. Я ведь ношу ортопедический ботинок, потому что эта нога короче другой. Кроме того, я, кажется, был очень волосатым младенцем, и вдобавок у меня разные глаза. Я подозреваю, что меня бы оставили в доме, если бы все ограничивалось только этим, но я еще и родился на Рождество, и это решило дело. – А что плохого в том, чтобы родиться на Рождество? – По местным поверьям, боги считают такой поступок чересчур самонадеянным. Поэтому дети, рожденные в это время, — не люди по крови. Они из племени разрушителей, они сеют опустошение и панику. Их называют калликанзаросами. В идеальном случае они выглядят как наши вчерашние знакомцы с рогами, копытами и так далее, но это не всегда так. Они могут выглядеть и так, как я, — решили мои родители, если только они действительно были моими родителями. Вот они и оставили меня на вершине холма, чтобы вернуть по принадлежности. – А что же случилось потом? – В деревне был старый православный священник. Он прослышал об этом, пришел к ним и сказал, что это смертный грех так поступать, и пусть они лучше поскорее заберут ребенка обратно и к следующему дню подготовят его к крещению. – Ах так! И таким вот образом вы были спасены и окрещены? – В некотором роде да, — я взял одну из его сигарет. — Они действительно принесли меня обратно, но они утверждали, что я — вовсе не тот младенец, которого они там оставили. По их словам, они оставили подозрительного мутанта, а забрали еще более сомнительного подменыша. И еще более уродливого, по их мнению; то есть взамен они получили еще одно рождественское дитя. Их ребенок, как они вспоминали, был сатиром, и они предположили, что какая-нибудь тварь из Горячего места родила дитя, похожее на человеческое, и бросила его так же, как они — в результате получился обмен. До того меня никто не видел, так что их рассказ невозможно проверить. Священник не желал ничего об этом слышать и сказал им, что они должны принять меня. Но они были очень добры ко мне, когда примирились с фактом. Я очень быстро рос и был силен не по годам. Им это нравилось. – Так вас окрестили? – В некотором роде, наполовину. – Наполовину? – Со священником случился удар, когда он меня крестил, и вскоре он умер. Это был единственный священник в округе, и я не знаю, прошел ли я должным образом всю процедуру. – Одной капли уже достаточно. – Я тоже так думаю. Но я в самом деле не знаю, как было дело. – Может быть, вам лучше окреститься заново? Просто для надежности. – Нет, если уж Небо не пожелало меня тогда, второй раз проситься я не стану. Мы поставили посадочный знак на поляне поблизости и стали ждать скиммер. В этот день мы прошли еще километров двенадцать, что было весьма неплохо, учитывая задержку. Ребенка у нас забрали и отправили прямо в Афины. Когда скиммер сел, я громким голосом осведомился, не желает ли кто-нибудь еще улететь. Однако желающих не нашлось. А случилось все в тот же вечер. Мы все собрались у огня. Костер был восхитительный — он хлопал в ночи сверкающими крыльями, согревая нас, от него распространялся смолистый запах и в воздух поднимался столб дыма… Очень мило. Хасан сидел здесь же и чистил свой дробовик с алюминиевым стволом. Это ружье с пластиковым прикладом было действительно очень легким и удобным. Пока он занимался этим делом, ружье медленно клонилось вперед, постепенно поворачиваясь, и в результате оказалось направлено прямо на Миштиго. Надо признать, он это все проделал очень четко. В течение примерно получаса он перемещал ствол ружья практически незаметными движениями. Я почти попался, но когда в моем сознании отпечаталось направление ствола, я в три прыжка оказался рядом с ними вышиб ружье у него из рук. Оно звякнуло о какой-то камешек футах в восьми от нас. У меня руку прожгло, так сильно я по нему ударил. Хасан вскочил на ноги, челюсти его ходили туда-сюда под бородой и щелкали, как кремень о кресало. Только что искр не было. – Ну скажи же! — заорал я. — Давай, скажи что-нибудь! Что угодно! Ты, черт возьми, прекрасно понимаешь, что ты сейчас делаешь! Его передернуло. – Давай! — повторил я. — Ударь меня! Только тронь меня. Тогда все, что я сделаю, будет самообороной, спровоцированным нападением. Даже Джордж потом не сможет собрать тебя обратно. – Я всего лишь чистил ружье. Вы мне его повредили. – Ты никогда не наводишь ружье на человека случайно. Ты собирался убить Миштиго. – Вы ошиблись. – Ударь меня. Или ты трус? – Я не ссорился с вами. – Ты действительно трус. – Нет, я не трус. Через несколько секунд он улыбнулся. – Ты что, боишься меня вызвать? Вот оно. Это был единственный способ. Первое движение должен был сделать я. Я надеялся, что удастся без этого обойтись. Я надеялся, что смогу рассердить его, или опозорить, или спровоцировать, чтобы он меня ударил или вызвал. Теперь я знал, что это не выйдет. Что было плохо, очень плохо. Я был уверен, что смогу одолеть его любым известным мне оружием. Но если выбор будет за ним, то дело обернется по-другому. Каждый знает, что есть люди с музыкальными способностями. Они могут раз услышать какую-то пьесу, а потом сесть и сыграть ее на пианино или фелинстре. Они могут взять какой-нибудь новый инструмент, и через несколько часов будут играть на нем так, будто делали это годами. У них очень хорошо получаются такие вещи благодаря таланту — способности координировать особое понимание с последовательностью новых движений. У Хасана был такой талант к оружию. Может быть, кто-то еще так может, но другие люди не практикуются в этом деле — год за годом, десятки лет, со всем чем угодно — от бумерангов до трубок с отравленными стрелами. Дуэльный кодекс должен был предоставить Хасану выбор оружия, а Хасан был самым высококвалифицированным убийцей, какого я когда-либо знал. Но я должен был его остановить, и мне было понятно, что это единственный способ, не считая простого убийства. Я должен был сразиться с ним на его условиях. – Аминь, — сказал я. — Я вызываю вас на дуэль. Улыбка на его лице не исчезла, а даже стала шире. – Согласен, перед свидетелями. Назовите вашего секунданта. – Фил Грабер. Назовите вашего. – Мистер Дос Сантос. – Очень хорошо. У меня как раз есть с собой разрешение на дуэль и регистрационные формуляры, и я уже заплатил пошлину на убийство за одно лицо. Так что нет нужды особо откладывать. Где, когда и как вам угодно? – Примерно в километре назад по дороге есть хорошая поляна. – Да, я припоминаю. – Мы встретимся там завтра на рассвете. – Решено, — сказал я. — А оружие? Он притащил свой саквояж и раскрыл его. Там щетинились всякие интересные острые штучки, поблескивали овальные зажигательные припасы, извивались металлические и кожаные петли. Хасан извлек два каких-то предмета и закрыл саквояж. Сердце мое упало. – Праща Давида, — объявил он. Я осмотрел пращи. – На каком расстоянии? – Пятьдесят метров, — ответил Хасан. – Вы сделали хороший выбор, — сказал я ему (я-то не держал пращу в руках больше сотни лет). — Я бы хотел попросить у вас одну на сегодняшнюю ночь, попрактиковаться. Если вы не хотите мне ее одолжить, я могу сам сделать. – Можете взять любую и практиковаться с ней хоть всю ночь. – Благодарю. — Я выбрал себе пращу и прицепил ее на пояс, а потом взял один из трех имевшихся у нас аккумуляторных фонарей. — Если я кому понадоблюсь, я буду на поляне, назад по дороге. Не забудьте на ночь выставить охрану. Здесь место небезопасное. – Хочешь, я пойду с тобой? — спросил Фил. – Нет. Но все равно, спасибо. Я пойду один. Пока. – Тогда спокойной ночи. Я прошел назад по дороге до поляны. У края открытого пространства я поставил фонарь, так чтобы он освещал группу невысоких деревьев, а сам отошел на другой край. Я набрал несколько камней и метнул один из них в дерево. Промах. Я отправил туда же еще дюжину и четыре раза попал. Продолжая это занятие, примерно через час я стал попадать несколько более регулярно. Но все равно на расстоянии пятидесяти метров я вряд ли мог бы сравниться с Хасаном. Приближалось утро, а я все работал с пращой. В какой-то момент я, видимо, достиг предела. Примерно шесть из семи моих бросков попадали в цель. У меня есть одно преимущество, подумал я, крутя над головой пращу и отправляя в дерево очередной камень. Свои удары я наношу с жуткой силой. Если уж я попадаю в цель, то удар получается мощный. Я уже разнес в щепки несколько деревьев поменьше, а Хасан, в этом я был уверен, не смог бы это сделать и за вдвое большее число бросков. Если я смогу в него попасть, отлично; но вся сила в мире будет бесполезна, если я промахнусь. А в том, что он сможет меня достать, я не сомневался. Я только гадал, сколько попаданий я смогу выдержать, оставаясь на ногах. Это, конечно, будет зависеть от того, куда придется удар. Услышав, как вдалеке хрустнула ветка, я бросил пращу и рванул с пояса пистолет. На поляну вышел Хасан. – Что вам надо? — спросил я. – Я пришел посмотреть, как у вас идут дела, — ответил он, разглядывая поломанные деревья. Я пожал плечами, сунул пистолет в кобуру и подобрал с земли пращу. – Настанет восход, и увидите. Мы пересекли поляну, и я забрал фонарь. Хасан оглядел небольшое деревцо, превращенное в зубочистки, и ничего не сказал. Мы пошли обратно к лагерю. Все, кроме Дос Сантоса, уже ушли спать. Дон охранял лагерь. Он с автоматической винтовкой расхаживал вдоль проволочного ограждения. Мы помахали ему и вошли в лагерь. Хасан всегда ставил легкую как перышко и очень прочную палатку из материала толщиной в один молекулярный слой. Спать он в ней не спал, просто держал там свое барахло. Я уселся на бревно у костра, а Хасан нырнул в свою палатку. Через мгновение он вылез оттуда со своей трубкой и куском чего-то твердого, похожего на смолу; эту штуку он стал чистить и растирать. Смешав порошок с небольшим количеством табака, он наполнил трубку. Потом он разжег ее головешкой из костра и уселся дымить возле меня. – Я не хочу убивать тебя, Караги, — произнес он. – Я разделяю это чувство. Мне вовсе не хочется быть убитым. – Но завтра мы должны сражаться. – Да. – Ты можешь отказаться от своего вызова. – А ты можешь улететь отсюда на скиммере. – Я не улечу. – А я не стану отказываться от вызова. – Печально, — проговорил он через некоторое время. — Печально, что двое таких, как мы, должны драться из-за какого-то синего. Он не стоит твоей жизни, и моей тоже. – Это верно, — сказал я, — но речь идет о большем, чем просто его жизнь. Будущее нашей планеты каким-то образом связано с тем, что он делает. – Я не смыслю в этих вещах, Караги. Я дерусь за деньги. У меня нет другого ремесла. – Да, я знаю. Огонь угасал. Я подбросил в костер хвороста. – Помнишь то время, когда мы взрывали бомбы на Золотом Берегу во Франции? — спросил он. – Помню. – Помимо этих синих, мы убили массу народу. – Да. – Будущее нашей планеты от этого не изменилось, Караги. Вот мы тут сидим, много лет спустя, и все осталось, как было. – Я это знаю. – А помнишь те дни, когда мы засели в норе на берегу, над Пирейской гаванью? Ты тогда подавал ленту, а я стрелял по кораблям, а когда я уставал, ты становился к пулемету. Боеприпасов у нас хватало. Гвардейцы Управления так и не высадились в тот день, и на следующий тоже. Они не смогли занять Афины и не смогли уничтожить Сеть. А мы много о чем говорили, пока сидели там те два дня и две ночи, ожидая, когда взорвется Огненный Шар; ты еще тогда рассказал мне о Небесных Силах. – Я уж и забыл… – А я нет. Ты рассказал мне, что существуют люди вроде нас, которые живут там, наверху, среди звезд. Там живут и эти синие. Некоторые из людей, ты говорил, ищут милостей у синих и хотят продать им Землю, чтобы превратить ее в музей. Другие же этого не хотят, а хотят, чтобы все осталось как сейчас — чтобы Земля оставалась их владением, а Управление ею управляло. Синие тоже разделились между собой на этот счет, потому что стоял вопрос, насколько такое дело будет законно и этично. В свое время все пошли на компромисс, и синим продали некоторые чистые участки, которые они использовали под курорты и оттуда отправлялись на экскурсии в остальные места на Земле. Но ты хотел, чтобы Земля принадлежала только людям. Ты говорил, что стоит только пядь уступить этим синим, и они захотят получить все. Ты хотел, чтобы люди со звезд вернулись обратно, восстановили города, засыпали горячие места, поубивали зверей, охотящихся на людей. Когда мы там сидели в ожидании Огненного Шара, ты сказал, что мы воюем не из-за чего-нибудь такого, что можно увидеть, услышать или потрогать, а из-за Небесных Сил, которые нас никогда не видели и которых мы никогда не увидим. Небесные Силы все это устроили, и это из-за них люди должны погибать тут, на Земле. Ты сказал, что из-за гибели людей и синих эти Силы могут вернуться на Землю. Но они так и не вернулись. Была только гибель. А спасли нас в конце концов именно эти Небесные Силы, потому что у них надо было спрашивать разрешения, прежде чем взрывать Огненный Шар над Афинами. Они напомнили Управлению об одном старом законе, установленном после Трех Дней, о том, что больше никогда нельзя зажигать Огненный Шар в небе Земли. Ты думал, что они все равно его взорвут, но они не стали. Только благодаря этому мы остановили их в Пирее. Для тебя, Караги, я взорвал контору на Мадагаскаре, но те Силы так и не вернулись на Землю. А как только люди заработают побольше денег, они уезжают отсюда и никогда больше не возвращаются с небес. Ничего из того, что мы тогда сделали, не привело к переменам. – Но благодаря тому, что мы сделали, — сказал я, — все осталось как было, а не стало хуже. – Что случится, если этот синий умрет? – Не знаю. Дела могут пойти хуже. Если он осматривает те места, где мы проезжаем, на предмет покупки недвижимости для веганцев, то значит опять начинается старая история. – И Сеть снова будет сражаться и взрывать бомбы? – Думаю, что да. – Так дай нам убить его сейчас, пока он не забрался дальше и не увидел еще больше. – Все может быть не так просто — и они могут послать другого. Кроме того, будут и последствия — возможны массовые аресты членов Сети. Сеть давно уже отвыкла ходить по лезвию ножа, как бывало прежде. Люди не готовы. Им надо дать время собраться с силами. Этот синий, по крайней мере, сейчас у меня в руках. Я могу за ним следить и узнать его планы. Потом, если это станет необходимо, я сам могу его уничтожить. Он закурил трубку. Я вдохнул — запах был похож на запах сандалового дерева. – Что это ты куришь? – Это из тех краев, откуда я родом. Я побывал там недавно. Одно из новых растений, которых там раньше не было. Попробуй. Я несколько раз втянул в легкие дым. Сперва никаких ощущений не было, но я продолжал курить, и через минуту пришло чувство покоя и отрешенности — пришло и стало постепенно распространяться по всему телу. Дым отдавал горечью, но приносил облегчение. Я вернул Хасану трубку. Ощущение сохранялось и даже усиливалось. Было очень приятно. Я уже много недель не чувствовал себя таким спокойным и умиротворенным. Огонь, тени и земля вокруг нас вдруг стали более реальными, и яснее сделались ночной воздух, далекая луна, звук шагов Дос Сантоса. Борьба представлялась смешной. В итоге мы все равно проиграем. Человечеству на роду написано стать кошками, собаками и дрессированными обезьянами у настоящих людей, веганцев — и это, в определенном смысле, не так уж плохо. Может быть, нам просто необходим кто-то более мудрый, чтобы присматривать за нами и руководить нашей жизнью. Три Дня превратили наш мир в бойню, а у веганцев никогда не было ядерной войны. Они создали квалифицированное межзвездное правительство, которое успешно руководит десятками планет. Все, что они делают, приятно с эстетической точки зрения. Жизнь каждого из них проходит упорядоченно и счастливо. Почему бы не отдать им во владение Землю? Вполне возможно, они обошлись бы с ней лучше, чем мы. И почему бы нам не служить у них? Это была бы неплохая жизнь. Пускай забирают этот ком грязи, покрытый радиоактивными язвами и населенный калеками. Почему бы и нет? Я еще раз взял у Хасана трубку и вдохнул еще немного покоя. Было так приятно не думать обо всех этих делах. Не думать ни о чем таком, с чем ты все равно ничего не можешь поделать. Просто сидеть и дышать ночным воздухом, и быть заодно с огнем и ветром — этого достаточно. Вся вселенная пела гимн единству. Зачем же здесь, в этом храме, выпускать на волю хаос? Но я потерял мою Кассандру, мою колдунью с Коса — безумные силы, движущие Землю и воды, забрали ее у меня. Ничто не способно избавить меня от чувства потери. Казалось, оно ушло куда-то далеко и осталось как бы за стеклом, но ведь оно по-прежнему со мной, и все трубки Востока не смогут смягчить боль. Я не хотел мира. Я желал войны. Я желал сорвать все маски вселенной — землю, воду, небо, Талер, Правительство Земли, Управление — чтобы под одной из них обнаружить ту силу, которая отняла Кассандру, и заставить эту силу познать страдание тоже. Я не хотел мира. Я не хотел быть заодно с чем-то, посягнувшим на то, что принадлежало мне — по праву крови и по праву любви. Хотя бы на пять минут — снова стать Карагиозисом, глядящим на все это через прицел и нажимающим на спуск! О Зевс, владыка раскаленных докрасна молний, дай мне низвергнуть Небесные Силы! Я вновь протянул Хасану трубку. – Спасибо, Хасан, но я не готов для дерева Бо. Я встал и направился к тому месту, где бросил свои вещи. – Мне жаль, что утром я должен тебя убить, — сказал он мне вслед. Как-то раз, потягивая пиво в горном домике на планете Дивба в компании веганского торговца информацией по имени Крим (сейчас его уже нет на свете), я посмотрел через широкое окно на высочайшую из всех гор в известном нам мире. Она зовется Касла, и на ее вершину еще никто не восходил. Здесь я упоминаю об этом потому что, утром в день дуэли мне вдруг стало жалко, что я так и не попытался на нее взобраться. Это одно из таких безумных дел, о которых думаешь и обещаешь себе когда-нибудь попробовать, но в одно прекрасное утро просыпаешься и понимаешь, что, вероятно, уже поздно: ты этого никогда не сделаешь. Утром все вы глядели так, будто ничего не произошло. Мир вокруг нас был ярок, светел, чист и наполнен пением птиц. Я запретил пользоваться радиосвязью, пока не закончится дуэль, а Фил для надежности сунул к себе в карман куртки некоторые детали от радиостанции. Лорел ничего не узнает. Никто ничего не узнает, пока все не совершится. Приготовления были окончены, и нам отмерили расстояние. Мы заняли места на противоположных концах поляны. Солнце всходило слева от меня. – Вы готовы, джентльмены? — крикнул Дос Сантос. Ответом было «да» и «готов». – Я делаю последнюю попытку отговорить вас от того, что вы задумали. Желает ли кто-нибудь из вас передумать? Ответом были два «нет». – Каждый из вас имеет по десять камней одинакового размера и веса. Первый удар, естественно, наносит тот, кого вызвали — Хасан. Мы оба кивнули. – Приступайте. Он отошел назад, и между нами не осталось ничего, кроме пятидесяти метров воздуха. Мы оба стояли боком, подставляя под удар минимальную поверхность. Хасан вложил в пращу первый камень. Я смотрел, как он быстро крутит пращу в воздухе перед собой; внезапно он резко выбросил руку вперед. Позади меня раздался звук удара. Больше ничего не произошло. Хасан промахнулся. Я вложил камень в пращу и крутанул ее назад и по кругу. Раздался свист рассекаемого пращой воздуха. Всей силой правой руки я послал камень вперед. Он оцарапал левое плечо Хасана, едва коснувшись его. В основном пострадала одежда. Камень несколько раз рикошетом отскочил от дерева к дереву позади Хасана и наконец исчез из виду. Кругом стояла тишина. Птицы прекратили свой утренний концерт. – Джентльмены, — крикнул нам Дос Сантос, — каждый из вас уже использовал один шанс уладить ваши разногласия. Можно сказать, что вы с честью противостояли друг другу, дали выход своей ярости и теперь удовлетворены. Вы желаете прекратить дуэль? – Нет, — ответил я. Хасан потер плечо и отрицательно помотал головой. Потом он вложил в пращу второй камень, раскрутил по мощной кривой и метнул в меня. Камень попал мне точно между бедром и грудной клеткой. Я упал на землю, и в глазах у меня потемнело. Хасан оставался на месте. Через секунду я снова стал видеть свет, но в глазах у меня двоилось; казалось, кто-то тысячью острых зубов впился мне в бок и не хочет отпускать. Все присутствовавшие разом кинулись ко мне, но Фил остановил их взмахом руки. Хасан оставался на месте. Подошел Дос Сантос. – Что с тобой? — мягко спросил Фил. — Ты можешь подняться? – Сейчас. Мне нужно минуту передохнуть и очухаться, но я встану. – Каково положение? — спросил Дос Сантос. Фил объяснил ему. Я зажал бок рукой и медленно встал. На пару дюймов выше или ниже — и у меня была бы сломана какая-нибудь кость. А так только жгло, как на угольях. Я потер место удара, потом несколько раз покрутил правой рукой, проверяя работу мышц с этой стороны. Порядок. Я подобрал с земли пращу и вложил в нее камень. На этот раз я должен был попасть, я это чувствовал. Праща раскрутилась и выбросила камень. Хасан повалился наземь, схватившись за левое бедро. Дос Сантос подошел к нему, и они заговорили между собой. Просторное одеяние Хасана ослабило удар, частично отклонив его. Нога не была сломана. Хасан намеревался продолжить дуэль, как только сможет встать. В течение пяти минут Хасан массировал бедро, а потом снова встал на ноги. За это время моя острая боль превратилась в тупое пульсирование. Хасан выбрал себе третий камень. Медленно, тщательно вложил его в пращу… Смерил меня взглядом и начал рассекать пращой воздух… Все это время у меня было ощущение, и с каждым мгновением оно крепло, что мне следует отклониться чуть-чуть вправо. Так я и сделал. Хасан раскрутил пращу и бросил камень. Я понял, что вместо щеки у меня мокрое место. Камень ободрал грибок на моем лице и рассек мне левое ухо. Эллен коротко вскрикнула. Чуть-чуть левее — и я бы ее уже не услышал. Теперь была моя очередь. От гладкого серого камня, казалось исходило дыхание смерти. Казалось, он говорит, — ну вот, сейчас. Будто кто-то предостерегающе дергал меня за рукав — я всегда с почтением отношусь к таким предостережениям. Я вытер кровь со щеки и вложил камень в пращу. Я поднимал правую руку, и в руке этой была смерть. Хасан тоже почувствовал это и сделал шаг назад — мне было видно через поле. – Всем оставаться на своих местах и бросить оружие, — раздался голос. Слова были произнесены по-гречески, так что вряд ли кто-нибудь понял их, кроме Фила, Хасана и меня. Разве что Рыжая и Дос Сантос, но тут у меня уверенности нет. Но всем была вполне понятна автоматическая винтовка в руках у говорящего, а также мечи, дубинки и ножи в руках у столпившихся за его спиной трех десятков людей и полулюдей. Это были куреты. Куреты — это плохо. Они никогда не упустят свой кусок мяса. Обычно жареного. Но иногда вареного или даже сырого. Огнестрельное оружие, судя по всему, было только у говорившего. …А я крутил над головой смерть. Надо сделать ему подарочек, решил я. Подарочек он получил, и голова его разлетелась вдребезги. – Бейте их, — крикнул я, и мы начали. Джордж и Диана первыми открыли огонь. Потом Фил достал какую-то пушку, а Дос Сантос побежал за своей сумкой. Эллен тоже рванула туда. Хасану не требовалось моего приказа, чтобы начать убивать. У него и у меня единственным оружием были пращи. Но куреты находились ближе пятидесяти метров и сбились в кучу. Метко посланными камнями он успел уложить двоих, прежде чем они кинулись на нас. Я прибил еще одного. Теперь они были уже на полпути через поляну и неслись на нас, перескакивая через своих убитых и упавших и дико вопя. Как я уже говорил, не все они были людьми: был там один длинный и тощий с трехфутовыми крыльями, сплошь покрытыми язвами, была пара микроцефалов с такой массой волос, что они выглядели вовсе безголовыми, был даже один малый, из которого, вероятно, должны были получиться близнецы; еще было несколько экземпляров со здоровенными курдюками и трое неповоротливых верзил, которые продолжали идти на нас, несмотря на дырки от пуль в груди и в животе — у одного из них кисти рук были дюймов тридцать длиной и около фута в ширину, а другой страдал чем-то вроде слоновой болезни. Были и такие, что смотрелись почти нормально, но все они имели вид подлый и шелудивый, одеты были в лохмотья или вовсе не одеты, и, конечно, были небриты и смердели. Я швырнул еще один камень, но увидеть, куда он попал, мне не пришлось — куреты уже набросились на меня. Я стал раздавать удары во все стороны — ногами, кулаками, локтями, не соблюдая излишних церемоний. Стрельба замедлилась, а потом и вовсе прекратилась. Время от времени оружие приходится перезаряжать, а вдобавок еще что-то заело. Очень скверным делом была боль у меня в боку. Все-таки я успел уложить еще троих до того момента, когда что-то тупое и тяжелое сбоку обрушилось на мою голову, и я упал замертво. Глава 10 Прийти в себя в жарком и душном месте… Прийти в себя в жарком и душном месте, где пахнет конюшней… Прийти в себя в темном, удушающе жарком месте, где пахнет конюшней… …Это не слишком способствует спокойствию духа, равновесию в желудке, а также нормальному функционированию органов чувств. Кругом воняло и было чертовски жарко, а загаженный пол мне не особенно хотелось разглядывать с близкого расстояния — хотя из моего положения это было как раз очень удобно. Я застонал, пересчитал свои косточки — все ли на месте — и сел. Потолок был низкий и еще понижался к задней стене. Единственное маленькое окошко наружу было забрано решеткой. Мы находились в глубине деревянной хибары. В противоположной стене имелось еще одно окошко. Но это было окно не наружу, а внутрь — за ним была более просторная комната, и Джордж с Дос Сантосом разговаривали с кем-то, кто стоял по ту сторону решетки. Хасан лежал без сознания или мертвый футах в четырех от меня; на голове у него была запекшаяся кровь. Фил, Миштиго и дамы тихо беседовали в дальнем углу. Пока все это отпечатывалось в моем сознании, я рукой тер висок. Левый бок по-прежнему болел, и многие другие части моего тела решили составить ему компанию. – Он очнулся, — внезапно сказал Миштиго. – Всем привет. Я вернулся, — согласился я. Они подошли ко мне, и я принял вертикальное положение. Это была сущая бравада, но мне удалось его сохранить. – Мы в плену, — сказал Миштиго. – Правда? В жизни не догадался бы. – На Талере такого не бывает, — заметил он, — и на других планетах Веганской системы тоже. – Тем хуже для вас, что вы там не остались, — сказал я. — Вспомните, сколько раз я просил вас вернуться. – Этого всего не случилось бы, если бы не ваша дуэль. Я отвесил ему оплеуху. Рука не поднималась поколотить его как следует — слишком уж он был патетичен. Я только шлепнул его тыльной стороной руки, и он отлетел к стене. – Вы хотите сказать, что не знаете, из-за чего я нынче утром изображал из себя мишень? – Из-за вашей ссоры с моим телохранителем, — заявил он, потирая щеку. – А ссора была по тому поводу, собирается он вас убить или нет. – Меня? Убить… – Забудьте об этом, — сказал я. — На самом деле это не имеет никакого значения. Сейчас — никакого. Вы по-прежнему на Талере, и можете оставаться там последние отведенные вам несколько часов. Было бы славно, если бы вы смогли приехать на Землю и погостить у нас. Но обстоятельства сложились иначе. – Мы что, здесь погибнем? — спросил он. – Такие порядки в этих краях. Я отвернулся и стал разглядывать человека, который разглядывал меня через решетку. Хасан тем временем сел, прислонившись к дальней стене и поддерживая руками голову. Я и не заметил, как он очнулся. – Добрый вечер, — сказал человек по ту сторону решетки, и сказано это было по-английски. – А это действительно вечер? — спросил я. – Действительно, — подтвердил он. – Почему нас не убили? — поинтересовался я. – Потому что вы мне были нужны живыми, — заявил он. — Нет, не лично вы — Конрад Номикос, Уполномоченный по делам искусств, памятников и архивов, и не ваши чиновные друзья, включая поэта-лауреата. Мне нужны были живыми любые пленники, которых им удалось бы захватить. То, что вы оказались такими персонами — это, можно сказать, приправа. – С кем имею удовольствие беседовать? — осведомился я. – Это доктор Морбай, — сказал Джордж. — Он у них знахарь, — добавил Дос Сантос. – Я предпочитаю термин «шаман» или «главный врач», — с улыбкой поправил Морбай. Придвинувшись поближе к решетке, я разглядел, что он худ, темнолиц, чисто выбрит; волосы у него были заплетены в одну огромную косу, свернувшуюся на голове, как кобра. У него были близко поставленные темные глаза, высокий лоб; выступающий подбородок закрывал кадык. На нем были плетеные сандалии, чистое зеленое сари и ожерелье из фаланг человеческих пальцев. В ушах он носил здоровые серебряные кольца в форме змей. – Вы говорите на прекрасном английском, — заметил я ему, — и имя Морбай тоже не греческое. – О господи! — он грациозно развел руками, изображая изумление. — Я же не местный! Как это вы могли принять меня за местного? – Простите, — сказал я, — теперь я вижу, что вы слишком хорошо одеты. Он хихикнул. – Ах, эта старая тряпка… Я только что ее напялил. Нет, я с Талера. Я начитался всяких воодушевляющих писаний насчет ретурнизма и решил вернуться и помочь возродить Землю. – Ах так? И что же случилось потом? – Управление в то время не набирало новых служащих, а в поисках работы на месте я столкнулся с определенными трудностями. Так что я решил заняться исследовательской работой. Тут масса возможностей для этого. – Какого же рода исследованиями вы занялись? – У меня два диплома Нового Гарварда по культурной антропологии. Я решил подробно изучить какое-нибудь горячее племя, и после определенных уговоров одно из племен согласилось меня принять. Вскоре со мной стали считаться повсюду в здешних краях. Это очень тешит самолюбие. Со временем исследования и общественная деятельность постепенно начали терять для меня значение. Я полагаю, вы читали «Сердце Тьмы», так что понимаете, о чем я говорю. Местные нравы весьма, я бы сказал, примитивны. Я обнаружил, что гораздо увлекательнее не наблюдать за здешней жизнью, а участвовать в ней. Я поставил себе задачу перевести некоторые их наиболее грубые обычаи в более эстетическое русло. Так что, в конечном итоге, я действительно принес им просвещение. Теперь они делают свои дела гораздо более стильно, чем когда я сюда прибыл. – Дела? Какие это? – Ну, например, раньше они были просто каннибалами. Они совершенно не проявляли изобретательности в том, как можно использовать пленников, прежде чем их зарезать. А такие вещи очень важны. Если это делать должным образом, это придает вам шик — если вы понимаете, что я имею в виду. И тут появляюсь я со всем ворохом обычаев, суеверий, табу, собранным из разных культур, из разных времен — вот оно все, у меня в руках, — он сделал соответствующий жест. — Человеку — даже происходящему из Горячих Мест — свойственна любовь к ритуалам, а я знаю множество ритуалов и тому подобных вещей. Я пустил все это в оборот, и вот теперь я занимаю весьма почетный пост и пользуюсь глубочайшим уважением. – Так что вы мне можете сказать насчет нас? — спросил я. – Последнее время тут как-то очень скучно, — начал он, — и туземцы становятся беспокойными. Поэтому я решил, что пришло время для очередной церемонии. Я поговорил с Прокрустом — это их военный вождь — и предложил ему взять живьем несколько пленников. В «Золотой ветви», кажется, на 577 странице сокращенного издания сказано: «Члены племени толалаки, прославленные охотники за головами из центральной части Целебеса, чтобы набраться храбрости, выпивают кровь и съедают мозг своих жертв. Италоны Филиппинских островов, чтобы стать отважными, пьют кровь убитых врагов и съедают затылочную часть их головы и внутренности.» А сейчас у нас есть язык поэта, кровь двоих великолепных воинов, мозги выдающегося ученого, пропитанная желчью печень политикана и интересное по цвету мясо веганца — и все тут, в одной этой комнате. Можно сказать, что улов превосходен. – Вы замечательно ясно выражаетесь, — отметил я. — А что с женщинами? – Ну, для них мы детально разработаем ритуал «плодородие», завершающийся длительным жертвоприношением. – Понятно. – …Но все это, разумеется, если мы не позволим вам всем продолжить путь без какого-либо ущерба. – Это как? – А вот так. Прокрусту нравится давать людям шанс примерить себя к стандарту, испытать себя и, может быть, выкупить свою жизнь. В этом отношении он настоящий христианин. – Как я полагаю, он вполне оправдывает свое имя? Хасан подошел поближе и встал рядом со мной, глядя на Морбая сквозь решетку. – Ну ладно, ладно, — произнес Морбай. — Вы знаете, я в самом деле хотел бы оставить вас в живых. У вас есть чувство юмора. Большинству куретов не хватает только этой малости, в остальном это замечательные ребята. Я мог бы приучить себя к мысли, что вы мне нравитесь… – Не стоит утруждаться. Однако расскажите мне о выкупе. – Да. Мы — стражи и хранители Мертвеца. Это самое интересное из моих созданий. Я уверен, что одному из вас двоих удастся в этом убедиться в ходе короткого знакомства с ним, — при этом он переводил взгляд с меня на Хасана и обратно. – Я знаю о нем, — сказал я. — Расскажите, что надо будет делать. – Вам предлагается выставить бойца, который будет биться с Мертвецом нынче вечером, когда тот снова восстанет из мертвых. – Кто он? – Вампир. – Чушь. Кто он на самом деле? – Он настоящий вампир. Сами увидите. – Хорошо, пусть будет по-вашему. Он вампир, и один из нас будет с ним биться. Каким образом? – Как сможете, но голыми руками — а его очень тяжело побороть. Он будет стоять и поджидать вас. Он, бедняга, будет мучиться жаждой, да и голодом тоже. – А если он будет побежден, ваши пленники получают свободу? – Таково правило — я сам его установил лет шестнадцать-семнадцать назад. Но, конечно, такого еще ни разу не случалось… – Понимаю. Вы хотите сказать, что это крутой малый. – О, он непобедим. В этом вся прелесть. Если бы дело в принципе могло кончиться по-другому, хорошей церемонии не получилось бы. Я рассказываю весь ход боя перед его началом, а потом мой народ видит это своими глазами. И это укрепляет их веру в Провидение и мою собственную тесную связь с ним. Хасан взглянул на меня. – К чему он клонит, Караги? – Это бой с заранее известным исходом, — сказал я ему. – Напротив, — возразил Морбай, — исход неизвестен. На этой планете прежде существовала поговорка, связанная с одним древним видом спорта: «Никогда не держи пари против проклятых янки, а не то плакали твои денежки». Мертвец непобедим, потому что он родился с изрядными природными способностями, которые я еще изрядно развил. Он пообедал множеством бойцов, так что его сила, естественно, сравнялась с силами их всех. Каждый, кто читал Фрэзера, знает об этом. Он зевнул, прикрывая рот украшенным перьями веером. – Мне пора идти на площадку, где мы жарим мясо; надо проследить, чтобы зал устлали ветками остролиста. Сейчас выберите вашего чемпиона, а позже вечером мы еще увидимся. Привет. – Ступай сверни себе шею. Он улыбнулся и вышел из хибары. Я собрал совет. – Итак, — сказал я, — у них тут есть какое-то невероятное существо, явно из Горячих, которое называют Мертвецом. Говорят, что он страшно силен. Сегодня вечером я собираюсь побороться с ним. Предполагается, что если мне удастся одержать верх, нас отпустят на свободу, хотя я бы не стал верить Морбаю на слово. Поэтому нам нужно разработать план побега, иначе мы рискуем оказаться на жаровне. – Фил, ты помнишь дорогу в Волос? — спросил я. – Думаю, что да. Хотя это было так давно… Но где именно мы сейчас находимся? – Если это вам чем-нибудь поможет, — заговорил Миштиго, устроившийся у окна, — то я вижу мерцание. В вашем языке нет слова для обозначения этого цвета, но мерцание идет вон оттуда, — он показал рукой. Этот цвет я обычно различаю в излучении радиоактивных материалов, если вокруг них достаточно плотная атмосфера. Свет исходит от довольно большого участка. Я подошел к окну и посмотрел в указанном направлении. – Тогда это может быть Горячее Пятно, — сказал я. — Если это так, то они протащили нас дальше в направлении берега, и это хорошо. Когда нас сюда волокли, кто-нибудь был в сознании? Ответа не было. – Ладно. Тогда будем действовать, исходя из предположения, что это действительно Горячее Пятно, и что мы совсем близко к нему. Значит, дорога в Волос должна быть позади, вон там, — я указал в противоположном направлении. — Поскольку солнце с нашей стороны хижины и дело к вечеру, то вам, когда попадете на дорогу, нужно идти в другую сторону — от заката. Скорее всего тут не больше двадцати пяти километров. – Они нас выследят, — сказал Дос Сантос. – Здесь есть лошади, — вступил в разговор Хасан. – Что? – Дальше по улице, в загоне. Раньше их там было три, привязанных у изгороди. Сейчас они за углом этого дома. Может быть, есть и еще. Правда, эти лошади не выглядят сильными. – Все умеют ездить верхом? — спросил я. – Никогда не ездил на лошади, — сказал Миштиго, — но трид — это примерно то же самое. Я ездил на триде. Всем остальным приходилось ездить верхом. – Тогда сегодня, — сказал я. — Если понадобится, садитесь по двое на одну лошадь. Если их окажется больше, чем нужно, отвязывайте всех и уводите с собой. Пока они будут смотреть на мою схватку с Мертвецом, бегите к загону. Хватайте любое оружие, какое сможете, и пытайтесь пробиться к лошадям. — Фил, доставь их в Макриницу и в любом доме назови имя Коронеса. Вас впустят и защитят. – Я, конечно, извиняюсь, — вмешался Дос Сантос, — но ваш план плох. – Если у вас есть другой, лучше, давайте выслушаем, — сказал я. – Прежде всего, — начал он, — мы не можем серьезно рассчитывать на мистера Грабера. Пока вы были еще без сознания, он страдал от сильной боли и слабости. Джордж полагает, что он перенес сердечный приступ во время или вскоре после нашей схватки с куретами. Вдруг с ним что-нибудь случится — тогда мы пропали. Если нам удастся освободиться, то чтобы вывести нас отсюда, нам потребуетесь вы. Мы не можем рассчитывать на мистера Грабера. – Во-вторых, — продолжил он, — вы не единственный, кто способен противостоять экзотической угрозе. Хасан справится с Мертвецом. – Я не могу просить его об этом, — сказал я. — Даже если он победит, то, вероятно, окажется к этому моменту отрезанным от нас, и они, несомненно, быстро его схватят. Скорее всего, это будет стоить ему жизни. Вы наняли его убивать для вас, а не умирать. – Я поборю его, Караги, — сказал Хасан. – Тебе не придется этого делать. – Но я так хочу. – Фил, как ты себя чувствуешь сейчас? — спросил я. – Лучше, гораздо лучше. Думаю, что это было простое несварение желудка. Не стоит беспокоиться. – Ты чувствуешь себя достаточно хорошо, чтобы верхом добраться до Макриницы? – Никаких проблем. Это будет проще, чем идти пешком. Я ведь чуть ли не родился верхом на лошади — ты же помнишь. – «Помнишь?» — переспросил Дос Сантос. — Что вы этим хотели сказать, мистер Грабер? Каким образом Конрад может помнить… – «Помнишь» относится к знаменитой «Балладе верхом на лошади», — сказала Рыжая. — К чему вы клоните, Конрад? – Благодарю вас. Я здесь за главного. Я отдаю приказы, и я решил, что сам буду драться с вампиром. – Мне кажется, в подобной ситуации нам следует более демократично решать вопросы жизни и смерти, — ответила она. — Вы родились на этой земле. Как бы ни была хороша память Фила, вы лучше сумеете вывести нас отсюда за кратчайшее время. Вы не приказываете Хасану умирать, не бросаете его. Он вызывается добровольно. – Я убью Мертвеца, — сказал Хасан, — и последую за вами. Я умею прятаться от людей. Я пойду по вашим следам. – Это моя работа, — ответил я ему. – Раз уж мы не можем сами прийти к согласию, то предоставим выбор судьбе, — сказал Хасан. — Бросим монетку. – Отлично. Деньги они у нас тоже забрали, вместе с оружием? – У меня есть какая-то мелочь, — откликнулась Эллен. – Подбрось монетку в воздух. Когда монетка упала на пол, я сказал: – Орел. – Решка, — ответила она. – Не трогай! Но выпала и вправду решка. А на другой стороне действительно был орел. – Ну что ж, Хасан, ты счастливчик, — сказал я. — Выиграл набор «Сделай-сам-себя-героем» в комплекте с монстром. Удачи тебе. Он пожал плечами. – Так было предначертано. Затем, сев спиной к стене, он извлек из подметки левой сандалии крошечный нож и принялся подравнивать ногти на руках. Он всегда был очень ухоженным убийцей. Мне кажется, что чистоплотность в определенном смысле соседствует с дьявольщиной. Когда солнце медленно скатилось к западу, к нам снова заявился Морбай, приведя с собой целый отряд воинов-куретов, вооруженных мечами. – Час настал, — объявил он. — Вы решили, кто у вас чемпион? – Драться будет Хасан. – Отлично. Тогда идем. Пожалуйста, не делайте никаких глупостей. Мне ненавистна сама мысль о том, чтобы доставить на праздник поврежденный товар. Двигаясь внутри плотного кольца охранников, мы вышли из хижины и направились по дороге к деревне, мимо загона. В нем, понурив головы, стояли восемь лошадей. Даже в наступающих сумерках я смог заметить, что это были не слишком хорошие лошади. Спины у них были покрыты рубцами и болячками; кроме того, всех их отличала сильная худоба. Проходя мимо, каждый из нас бросил на них взгляд. В деревне было порядка тридцати жилищ, типа того, в котором мы были заперты. Мы шли по грязной дороге, покрытой бесчисленными рытвинами и кучами мусора. В воздухе висел смешанный запах пота, мочи, гниющих фруктов и дыма. Пройдя метров восемьдесят, мы свернули влево. Улица здесь обрывалась, и тропинка под гору вывела нас на большую расчищенную площадку. Жирная лысая баба с грудью невероятных размеров и лицом, изъеденным карциномой, с отвратительно понятной целью разводила невысокий огонь в яме под огромной жаровней. Когда мы проходили мимо, баба осклабилась и причмокнула. Вокруг нее на земле были разложены длинные заостренные вертела… Перед нами была ровная площадка утоптанной голой земли. На одном ее конце росло какое-то огромное, оплетенное лианами тропическое дерево, сумевшее приспособиться к нашему климату. По краям поля рядами стояли двухметровые факелы, над которыми уже извивались, как вымпелы, длинные языки пламени. На другом краю стояла самая внушительная из здешних построек — метров пяти в высоту и десяти в длину по фасаду. Она была выкрашена в ярко-красный цвет и испещрена изображениями Пенсильванской эмблемы. Середину фасада занимала высокая раздвижная дверь, которую охраняли двое вооруженных куретов. Солнце словно клочок еще виднелось на западе апельсиновой корки. Морбай провел нас через все поле прямиком к дереву. По обеим сторонам за рядами факелов на земле уже сидели человек восемьдесят-сто зрителей. Указывая на красную хижину, Морбай спросил: – Ну что, как вам нравится мое жилище? – Миленько, — ответил я. – У меня есть сосед, но днем он спит. Вы скоро с ним встретитесь. Мы дошли до основания гигантского дерева, и Морбай оставил нас там в окружении своих охранников. Он вышел на середину поля и обратился к куретам по-гречески. Мы договорились между собой дождаться, когда бой приблизится к какому бы то ни было концу и только тогда бежать, когда туземцы будут возбуждены и поглощены зрелищем. Мы разместили женщин в центре нашей группы, а мне удалось встать от охранника слева — с ним я собирался разделаться быстро. К сожалению, мы оказались на дальнем конце поля и чтобы добраться до лошадей, нам предстояло пробиваться обратно через поляну с жаровней. – …и тогда, в ту ночь, — говорил меж тем Морбай, — поднялся Мертвец, поразил могучего воина Хасана, переломав его кости, и поверг его наземь на поле торжеств. Наконец, он убил этого великого противника, и выпил кровь у него из горла, и сожрал его печень, сырую и еще дымящуюся в прохладе ночи. Вот что совершил Мертвец в ту ночь. Велика его мощь! – Велика, о как велика! — возопила толпа, и кто-то начал бить в барабан. – А теперь мы снова призовем его к жизни… Толпа ободряюще зашумела: – Снова к жизни! – Снова к жизни! – Снова к жизни! – Ого-го! – Эге-гей! – Острые белые зубы… — говорил Морбай. – Острые белые зубы! — вторила толпа. – Белая-белая кожа… – Белая-белая кожа! – Руки, которые сокрушают… – Руки, которые сокрушают! – Рот, который пьет… – Рот, который пьет! – Кровь жизни! – Кровь жизни! — Велико наше племя! – Велико наше племя! – Велик Мертвец! – Велик Мертвец! – Велик Мертвец! – ВЕЛИК МЕРТВЕЦ! Под конец это был уже дикий рев. Человеческие, получеловеческие и вовсе нечеловеческие глотки исторгали эту краткую литанию, затопляющую поле подобно приливной волне. Наши стражники выкрикивали вместе со всеми. Миштиго прикрывал руками свои чувствительные уши, на лице у него был написан предсмертный ужас. У меня тоже звенело в голове. Дос Сантос перекрестился, и один из стражников покачал головой и выразительно приподнял меч. Дон пожал плечами и отвернулся. Морбай подошел к красной хижине и трижды постучал кулаком по двери. Стражник толкнул дверь в сторону. Внутри был установлен необъятный черный катафалк, окруженный черепами людей и животных. На нем покоился гроб темного дерева, разрисованный яркими загогулинами. По команде Морбая охранники подняли крышку. Следующие двадцать минут он делал подкожные инъекции чему-то, лежащему в гробу. Он проделывал все медленно и торжественно, как бы исполняя некий ритуал. Один из стражников отложил клинок в сторону и ассистировал. Барабанщики отбивали непрерывный медленный ритм. Толпа стояла молча и не шевелясь. Затем Морбай повернулся. – Теперь Мертвец поднимается, — объявил он. – Поднимается, — откликнулась толпа. – Теперь он приходит принять жертву. – Теперь он приходит принять жертву. – Теперь он приходит… – Приди, Мертвец, — воззвал он, снова поворачиваясь к катафалку. И он пришел. В больших количествах. Потому что был он огромен. Чудовищен и тучен. Воистину велик был Мертвец. Фунтов, наверное, 350. Он сел в своем гробу и осмотрелся. Почесал грудь, подмышки, шею, пах. Вылез из ящика и встал возле катафалка — рядом с ним Морбай сразу превратился в карлика. На Мертвеце была только набедренная повязка и здоровенные сандалии козлиной кожи. Кожа его была белой, мертвенно-белой, белой, как рыбье брюхо, как луна… мертвенно-белой. – Альбинос, — сказал Джордж, и его голос разнесся по всему полю, потому что это был единственный звук в окружавшей нас ночной тишине. Морбай взглянул в его сторону и улыбнулся. Он взял Мертвеца за короткопалую руку и вывел его из хижины на поле. Мертвец отворачивал голову от света факелов. По мере того, как он приближался, я изучал выражение на его лице. – В этом лице нет ни капли разума, — сказала Рыжая. – Тебе видны его глаза? — спросил Джордж, щурясь, — его очки были разбиты во время заварушки. – Да, они розоватые. – А эпикантус есть? – Мм… есть. – Угу. Идиот, я вам ручаюсь — вот почему Морбаю было так просто сделать с ним то, что он сделал. Только взгляните на его зубы — они похожи на зубья пилы. Я взглянул. Мертвец ухмылялся, завидев яркую гриву Рыжей. Напоказ было выставлено множество отличных острых зубов. – Его альбинизм — подоплека ночного образа жизни, который привил ему Морбай. Смотрите! Он жмурится даже от света факелов. Он сверхчувствителен к любому фотохимическому излучению. – А что насчет его пищевых пристрастий? – Это приобретенное — его приучили. Многие примитивные народы пьют кровь у своего скота. Казахи так поступали вплоть до ХХ века, и тогда тоже. Вы же видели рубцы у лошадей, когда мы шли мимо загона. Знаете, кровь действительно очень питательна, если научиться ее усваивать — а я уверен, что Морбай занимался диетой этого идиота еще с тех пор, как тот был ребенком. Естественно, он вампир — он так воспитан. – Мертвец поднялся, — сказал Морбай. – Мертвец поднялся, — согласно отозвалась толпа. – Велик Мертвец! – Велик Мертвец! Тут Морбай отпустил мертвенно-белую руку и направился к нам, оставив единственного известного нам вампира стоящим и ухмыляющимся посреди поля. – Велик Мертвец, — сказал подошедший к нам Морбай, тоже ухмыльнувшись. — Величественно выглядит, правда? – Что вы сделали с этим несчастным существом? — спросила Рыжая. – Очень немного, — ответил Морбай. — Он родился уже хорошо оснащенным. – Что это были за инъекции? — поинтересовался Джордж. – Перед такими встречами, как сегодняшняя, я накачиваю его болевые центры новокаином. Отсутствие реакции на боль добавляет веры в его неуязвимость. Еще я вколол ему гормонов. За последнее время он прибавил в весе и стал немного вяловат. Гормоны это скомпенсируют. – Вы говорите о нем и обращаетесь с ним так, будто это механическая игрушка, — сказала Диана. – Так и есть. Неуязвимая игрушка. И притом бесценная. — Ну что, Хасан, готов? — спросил он. – Готов, — отозвался Хасан, снимая с себя плащ и бурнус и передавая их Эллен. Его бицепсы напряглись, пальцы слегка согнулись, и он шагнул вперед, за кольцо охранников. На левом плече у него был заметен шрам, на спине — еще несколько. Свет факела выхватил из темноты его бороду, придав ей кровавую окраску — я поневоле вспомнил ту ночь в унфоре, когда он изображал удушение. Мама Джулия сказала тогда: «Твой друг одержим Ангельсу» и «Ангельсу — бог смерти и приходит только к своим». – Велик воин Хасан, — провозгласил Морбай, отворачиваясь от нас. – Велик воин Хасан, — откликнулась толпа. – Силой он один равен многим. – Силой он один равен многим. – Но Мертвец еще сильнее. – Но Мертвец еще сильнее. – Он переломает ему кости и повергнет его на землю поля торжеств. – Он переломает ему кости… – Он съест его печень. – Он съест его печень. – Он выпьет кровь у него из горла. – Он выпьет кровь у него из горла. – Велика его сила! – Велика его сила! – Велик Мертвец! – Велик Мертвец! – Сегодня, — спокойно сказал Хасан, — он у меня действительно станет Мертвецом. – Мертвец! — возопил Морбай, когда Хасан подошел и остановился рядом с ним. — Я отдаю тебе в жертву этого человека, Хасана! Тут Морбай освободил место и жестом приказал стражникам отвести нас к дальнему концу поля. Идиот расплылся в еще более широкой ухмылке и медленно направился к Хасану. – Бисмалла, — сказал Хасан, сделал обманное движение, будто хотел уклониться, и в то же время наклонился вниз и в сторону. Он оторвал руку от земли и резко вынес ее вперед — этот мощнейший удар кулака пришелся Мертвецу слева в челюсть. Белая-белая голова сдвинулась на какие-то пять дюймов. И он все так же ухмылялся. Затем его короткие толстые руки пришли в движение и схватили Хасана подмышки. Тот уцепился за плечи Мертвеца, прочертил ногтями тонкие красные полосы по его бокам, а там, где пальцы вонзились в мускулы, из-под белой кожи выступили капли крови. При виде крови Мертвеца толпа разразилась воплями. Видимо, и самого идиота возбудил ее запах — а может быть, не запах, а вопли. Во всяком случае, он оторвал Хасана на два фута от земли и бросился с ним вперед. На его пути встретилось то большое дерево — и голова Хасана едва не расплющилась от удара. Мертвец с разбегу уткнулся в Хасана, отступил назад, встряхнулся и начал его бить. Это было настоящее избиение. Мертвец молотил его своими почти гротескно короткими и толстыми руками. Хасан держал руки перед лицом, а локтями прикрывал живот. Но Мертвец продолжал лупить его по бокам и голове — руки безостановочно поднимались и опускались. И он не переставал ухмыляться. Наконец, руки Хасана опустились, и он скрестил их на уровне живота. …И в уголках его рта показалась кровь. А неуязвимая игрушка продолжала свою забаву. И тогда далеко-далеко за краем ночи, так далеко, что только я один смог это расслышать, раздался голос, который я узнал. Это был жуткий охотничий вой моего адского пса, Бортана. Где-то там он напал на мой след и теперь приближался, мчался сквозь ночь, по-козлиному подпрыгивал, накатывался как река — пятнистый, с глазами как угли и зубами как циркулярная пила. Он никогда не знал усталости в беге, мой Бортан. Такие, как он, рождены не знающими страха; они самой судьбой предназначены для охоты и отмечены печатью смерти. Мой адский пес приближался, и никто не смог бы остановить Бортана на его пути. Но он был далеко, так далеко, по другую сторону ночи… Толпа вопила. Хасан не выдержал бы долго. Никто не выдержал бы. Уголком карего глаза я заметил короткое движение Эллен. Выглядело это так, будто она что-то бросила правой рукой… Двумя секундами позже это случилось. Я быстро отвернулся от нестерпимо яркой точки, вдруг вспыхнувшей перед идиотом. Мертвец взвыл, потеряв ориентировку. Старое доброе Распоряжение 237.1 (изданное мной): «Каждый гид и каждый экскурсант должен во время путешествия иметь при себе не менее трех магниевых осветительных патронов». Значит, у Эллен их осталось всего два. Идиот перестал избивать Хасана. Он попытался отбросить патрон прочь. Он завопил. Снова попробовал отшвырнуть патрон. Закрыл глаза. Стал кататься по земле. Хасан смотрел на него, истекая кровью и задыхаясь.. Патрон продолжал гореть, Мертвец вопил… Хасан наконец сдвинулся с места. Он дотянулся и ухватил одну из толстых лиан, свисавших с дерева. Потянул за нее — она сопротивлялась. Потянул сильнее. Лиана оторвалась. Движения Хасана стали более уверенными, концы лианы он обмотал вокруг кистей рук. Патрон зашипел, заискрился, затем снова ярко вспыхнул… Хасан быстрым движением опустился на колени возле Мертвеца и петлей закрутил лиану вокруг его глотки. Патрон снова зашипел. Хасан затянул удавку потуже. Мертвец делал судорожные попытки подняться. А Хасан все туже затягивал петлю. Идиот обхватил его вокруг пояса. Мускулы на плечах Убийцы напряглись как канаты. На лице выступила кровавая испарина. Мертвец поднялся, одновременно подняв и Хасана. Тот тянул все сильнее. Лицо идиота утратило прежнюю белизну, покрылось пятнами; на лбу и шее напряглись и набухли вены. Он оторвал Хасана от земли… Он поднял его так, как я когда-то поднял голема. Он напряг все свои нечеловеческие силы — и лиана все глубже врезалась в его шею. Из толпы раздавалось несогласованное пение и вопли. Барабанная дробь не замолкала ни на секунду и, ускоряясь, достигла бешеного темпа. И тут я снова услышал собачий вой, все еще очень далеко от нас. Патрон начал гаснуть. Мертвец покачнулся. …Затем он сильнейшим судорожным рывком отшвырнул Хасана прочь от себя. Вырванная из рук Хасана, лиана перестала стягивать горло Мертвеца. Хасан сделал укеми и перекатился на колени. Мертвец надвигался на него. Внезапно его шаги стали неуверенными. Он весь задрожал. Издал горловой звук и схватился за свою шею. Лицо его потемнело. Шатаясь, он вытянул руку и оперся о дерево. Постоял, согнувшись и еле дыша. Захрипел, с шумом втягивая воздух ртом. Рука его скользнула вдоль ствола, и он повалился наземь. Снова приподнялся на всех четырех конечностях. Хасан встал и подобрал с земли упавший кусок лианы. Подобрался к идиоту. В этот раз его хватка была железной. Мертвец упал и больше уже не двигался. Глава 11 Это было, словно вдруг выключили радио, которое орало на полную громкость: щелк — и все. И долгое молчание — слишком быстро все это произошло. И ночь была нежна, вот уж точно, когда я рванулся сквозь нее, и свернул шею стоявшему рядом со мной стражнику, и завладел его клинком. Потом я повернулся влево и этим клинком рассек череп другому стражнику. Потом снова: щелк — и опять на полную громкость, но на этот раз все статично. Ночь была разодрана пополам. Миштиго уложил своего стражника жестоким ударом в затылок, а другого пнул по голени. Джордж проворно вмазал коленом в пах тому, что стоял возле него. Дос Сантос, не столь проворный — или просто не столь удачливый — получил две тяжелых раны, в грудь и в плечо. Зрители, до того в беспорядке сидевшие на земле, вскочили на ноги — это было похоже на ускоренную съемку роста бобов. Все двинулись на нас. Эллен набросила бурнус Хасана на голову стражника, который уже нацелился мечом выпустить кишки ее мужу, а поэт — лауреат Земли с размаху ударил по бурнусу камнем: несомненно, что этим он сильно подпортил себе карму, но было незаметно, чтобы это его слишком тревожило. Хасан тем временем присоединился к нашей небольшой группе; он рукой парировал удар меча старинным самурайским приемом (а я уж думал, что он навсегда утерян). Еще мгновение, и Хасан быстрым движением тоже заполучил меч, а владел он им превосходно. Мы убили или покалечили всех своих стражников, пока толпа была еще на полпути к нам; потом Диана по примеру Эллен запустила три своих магниевых патрона через поле в гущу бегущих. После этого мы побежали: Эллен и Рыжая поддерживали еле держащегося на ногах Дос Сантоса. Но куреты перерезали нам путь, и мы повернули к северу, по касательной к нашей цели. – Нам не уйти, Караги, — крикнул Хасан. – Я знаю. – Если только мы с тобой не задержим их, пока остальные уйдут вперед. – Идет. Где? – У дальней ямы с угольями, где по сторонам густой лес. Это бутылочное горло. Они не смогут все разом достать нас. – Годится! — Я повернулся к остальным. — Эй, вы слышите? Бегите к лошадям! Фил вас поведет. Мы с Хасаном задержим их, насколько сможем. Рыжая повернула голову и начала что-то говорить. – Не спорить! Бегом! Вам что, жить не хочется?! Им хотелось и они побежали. Возле ямы с угольями мы с Хасаном остановились и стали ждать. Остальные снова свернули и побежали через лес по направлению к селению. Толпа продолжала надвигаться на нас с Хасаном. Первая волна накатилась на нас, и мы взялись за дело. Площадка, где мы стояли, имела треугольную форму — в этом месте тропа выходила из леса на поляну. Слева от нас была яма с тлеющими угольями, справа — довольно густой древесный подрост. Мы успели убить троих и еще скольких-то ранить; нападавшие отступили и через некоторое время стали обходить нас с флангов. Мы встали спиной к стене и рубили всех, кто приближался. – Если хоть у одного есть ружье, Караги, то нам конец. — Знаю. Еще один получеловек наткнулся на мой меч. Кого-то визжащего Хасан швырнул в яму. Теперь они навалились на нас всей кучей. Один из клинков прошел через мою защиту и ранил меня в плечо. Еще один угодил в бедро. – Назад, придурки! Я сказал, всем отойти, уроды! При этих словах они повиновались и отошли на безопасное расстояние. Человек, который это произнес, был ростом примерно пять с половиной футов. Его нижняя челюсть двигалась как на шарнирах, напоминая куклу-марионетку, а зубы были похожи на костяшки домино — все в темных пятнах; вдобавок, когда он закрывал и открывал рот, раздавалось щелканье. Я услышал, как один из нападавших назвал его Прокрустом. – Принести сети! Взять их живыми! Не приближайтесь к ним! Они и так уже слишком дорого нам обошлись! Рядом с ним находился Морбай, скуливший что-то вроде: – Господин мой, я не знал… – Молчать! Ты, пивовар, готовящий разбавленное пиво! Из-за тебя мы лишились бога и множества людей! – Будем атаковать? — спросил Хасан. – Нет, но будь готов резать сети, когда их принесут. – Это плохо, что они хотят взять нас живьем, — заключил он. – Мы уже многих отправили в ад, чтобы приготовить себе путь, — сказал я, — но мы пока на ногах и при оружии. Чего еще желать? – Если мы атакуем, то можем захватить с собой еще двоих, а то и четверых. А если будем ждать, то нас свяжут, и придется умереть без них. – Какая разница, если все равно помирать? Давай подождем. Пока мы живы, масса возможностей может раскрыться перед нами в следующее мгновение, словно павлиний хвост. – Будь по-твоему. Они разыскали сети и принялись за дело. Три сети мы разрубили на куски, но четвертой они нас опутали. Сеть затянулась, и они приблизились. Я почувствовал, как меч выдернули у меня из руки, и кто-то пнул меня. Это был Морбай. – Теперь вы умрете так, как мало кто умирает, — заявил он. – Остальным удалось уйти? – Только на время, — ответил он. — Мы их выследим, найдем и приведем обратно. Я засмеялся. – Ты проиграл, — сказал я. — Они уйдут. Он снова меня пнул. – Вот так вы соблюдаете свое правило? — спросил я. — Ведь Хасан победил Мертвеца. – Он сжульничал. Ваша женщина бросила патрон. Пока нас увязывали в сети, Прокруст подошел и встал рядом с ним. – Давайте отнесем их в Долину Сна, — сказал Морбай, — и там сделаем с ними то, что хотим; а потом пусть они хранятся для будущего празднества. – Это хорошо, — согласился Прокруст. — Да, надо сделать так. Хасан, видимо, все это время пытался просунуть левую руку через ячейки сети: ему удалось вытянуть ее на небольшое расстояние, и его ногти прочертили борозды на ноге Прокруста. Прокруст в ответ несколько раз ударил его ногой, а потом заодно разок и меня — для порядка; после этого он стал тереть царапины на своей икре. – Хасан, зачем ты это сделал? — спросил я, когда Прокруст отвернулся, чтобы отдать приказ для переноски привязать нас к кольям от жаровен. – Под ногтями у меня еще должно было остаться немного метацианида, — объяснил он. – А как он туда попал? – Из шариков, которые у меня на ремне, Караги. Они ведь не отобрали у меня ремень. Я покрыл ногти метацианидом после того, как сегодня наточил их. – А, так ты в самом начале боя оцарапал Мертвеца… – Да, Караги. Так что мое дело было просто остаться в живых до того момента, как он упадет. – Ты прямо-таки образцовый убийца, Хасан. – Спасибо, Караги. Не распутывая сетей, нас привязали к кольям. По приказу Прокруста четыре человека подняли колья на плечи. Морбай и Прокруст заняли место во главе процессии, и нас понесли через ночь. Мы двигались по извилистой тропке, и мир вокруг нас постепенно менялся. Так всегда бывает, когда приближаешься к Горячему Пятну — будто возвращаешься вспять через геологические эры. Деревья вдоль тропы становились все более странными. Мы двигались уже по сырому коридору меж темных башен с листьями, напоминавшими папоротники; из-за них выглядывали узкие желтые глаза каких-то тварей. Высоко над головами ночь натянула на верхушки деревьев свой брезентовый полог с мелкими дырочками звезд и зазубренным желтым разрезом месяца. Птичьи крики, переходящие в хрип, доносились из глубины леса. Дорогу перед нами пересекла какая-то темная фигура. Чем дальше мы углублялись, тем меньше становились деревья и шире просветы между ними. И деревья были непохожи на те, что мы видели у селения. Кругом — перекрученные (и извивающиеся!) ветви, перепутанные как морские водоросли, причудливые стволы, торчащие наружу корни, медленно крадущиеся по поверхности земли. Мелкие невидимые твари, стрекоча, разбегались, испуганные светом фонарика Морбая. Повернув голову, я разглядел слабое пульсирующее свечение на самом краю видимого спектра. Источник его был как раз впереди нас. Под ногами в изобилии росла темная лоза. Отростки начинали извиваться, когда кто-нибудь из носильщиков на них наступал. Деревья уступили место папоротникам, потом исчезли и они. На смену пришли кровавого цвета лишайники, сплошным мохнатым ковром покрывающие камни. От лишайников исходило слабое свечение. Звуков животного мира больше не было слышно. Не было слышно вообще никаких звуков, кроме тяжелого дыхания четверых носильщиков, да изредка раздавался приглушенный стук, когда автоматическая винтовка Прокруста задевала за обросший лишайником камень. У носильщиков были клинки на поясе, у Морбая сразу несколько, и еще небольшой пистолет. Тропа круто пошла вверх. Один из носильщиков выругался. Полог ночи уже стягивался к углам, у горизонта появилась едва заметная пурпурная дымка — не ярче, чем дым от сигареты. Высоко в небе, медленно рассекая воздух, как осьминог воду, проплыл черный силуэт вампира, на мгновение закрыв собой луну. Прокруст упал. Морбай помог ему встать на ноги, но Прокруст закачался и повалился на него. – Что с вами, господин мой? – Внезапная слабость, руки и ноги онемели… Возьми мою винтовку, мне тяжело. Хасан сдавленно фыркнул. Прокруст обернулся к нему и его кукольная челюсть беспомощно упала. Потом упал и сам Прокруст. Морбай только что забрал винтовку, и руки у него были заняты. Стражники торопливо опустили нас на землю и кинулись к Прокрусту. – Есть у кого-нибудь вода? — спросил он, закрывая глаза. Больше он их уже не открыл. Морбай приложил ухо к его груди, потом поднес к его лицу оперенную часть своего жезла, и наконец объявил: – Он умер. – Умер? Тот из носильщиков, что был сплошь покрыт чешуей, начал всхлипывать. – Он был хороший, — прорыдал он. — Он был великий вождь. Что мы будем делать? – Он умер, — повторил Морбай, — и я теперь ваш предводитель до тех пор, пока не будет избран новый вождь. Заверните его в свои плащи и положите вон на тот плоский камень. Звери сюда не приходят, и его никто не тронет. А теперь мы должны исполнить долг мщения в отношении этих двоих. Долина Сна тут совсем рядом, — он показал рукой. — Вы приняли таблетки, которые я вам дал? – Да. — Они согласно закивали. – Отлично. Теперь снимите свои плащи и заверните его. Они исполнили приказание, и вскоре нас снова подняли и понесли на вершину гряды, откуда тропа спускалась во флуоресцирующую котловину. Здоровенные камни внизу, казалось, пылали. – Все это, — сказал я Хасану, — описал мне мой сын как место, где нить моей жизни проходит по горящим камням. Ему виделось, что мне угрожает Мертвец, но судьба передумала и отдала эту угрозу тебе. Еще тогда, когда я был всего лишь сном, приснившимся Смерти, это место было назначено мне как одно из мест, где я могу умереть. – Упасть с Шинвата — значит изжариться, — сказал Хасан. Нас снесли в расщелину и бросили на камни. Морбай снял винтовку с предохранителя и отступил на шаг. – Распутайте грека и привяжите его вон к тому каменному столбу, — приказал он, делая знак стволом винтовки. Воины повиновались и накрепко привязали меня за руки и за ноги. Камень был гладкий, сырой, и смертельная опасность, исходившая от него не нуждалась в комментариях. Тем же способом они привязали и Хасана футах в восьми справа от меня. Морбай поставил фонарь на землю, и мы оказались в полукруге желтого света. Четыре курета стояли рядом с ним, как изваяния демонов. Он ухмыльнулся и прислонил винтовку к камню позади себя. – Это Долина Сна, — сказал он, обращаясь к нам. — Кто здесь засыпает, больше не просыпается. При этом мясо не портится; мы его держим про запас на случай голодных лет. Но прежде чем мы вас тут оставим… — тут он поглядел на меня. — Вам видно, где я поставил винтовку? Я ничего не ответил. – Я думаю, Уполномоченный, что ваши кишки дотуда дотянутся. В любом случае, я постараюсь выяснить, так ли это. Он вытащил из-за пояса кинжал и направился ко мне. Четверо полулюдей двинулись вместе с ним. – Как вы думаете, у кого из вас больше требухи, у вас или у араба? Никто из нас не ответил. – Сейчас вы оба это узнаете, — произнес он сквозь зубы. — Вы первый! Он взялся за мою рубашку и разрезал ее спереди сверху вниз. Медленным выразительным жестом он повертел клинком в нескольких дюймах от моего живота, внимательно глядя мне в лицо. – Вам страшно, — сказал он. — По вашему лицу это пока не заметно, но скоро станет заметно. Потом он продолжил: – Смотрите на меня! Я буду погружать нож в ваше тело очень-очень медленно. А когда-нибудь потом я вами пообедаю. Что вы об этом думаете? Я рассмеялся. Внезапно все это показалось мне смешным. Его лицо перекосилось, а потом не мгновение приняло озадаченное выражение. – Вы что, Уполномоченный, от страха сошли с ума? – Перья или свинец? — спросил я его. Он знал, что это означает. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, и тут услышал, как футах в двенадцати стукнул камешек. Голова его повернулась в том направлении. Последнюю секунду своей жизни он потратил на вопль — Бортан в своем прыжке размазал его по земле, а потом голова Морбая оказалась оторвана от плеч. Явился мой адский пес. Куреты закричали от ужаса, потому что глаза у него были как раскаленные угли, а зубы как циркулярная пила. Голова его располагается на такой же высоте, как голова рослого мужчины. Куреты выхватили мечи и бросились на него, но у него бока, как у броненосца. Собачка в четверть тонны весом — вот каков мой Бортан… Это не совсем то, о чем писал Альберт Пэйсон Терхьюн. Бортан занимался делом добрую минуту, и когда он закончил, никого из них не осталось в живых: все они были разорваны в клочья. – Что это? — спросил Хасан. – Щенок — я нашел его в мешке в бухте; он был слишком крепок, чтобы утонуть, — сказал я. — Моя собака. Бортан. На мягкой части его плеча была небольшая рана. Он не мог получить ее в этой драке. – Он сперва разыскивал нас в деревне, — сказал я, — и они пытались его остановить. Сегодня погибло много куретов. Пес подбежал и стал лизать мое лицо. Он вилял хвостом, повизгивал и сопел по-собачьи, крутился волчком, как щенок, и бегал кругами. Он прыгал на меня и снова лизал мое лицо. Потом он вновь отбежал и стал скакать по разорванным трупам куретов. – Хорошо, когда у мужчины есть собака, — произнес Хасан. — Я всегда любил собак. Пока он это говорил, Бортан его обнюхивал. – Ты вернулся, старая грязная псина, — сказал я ему. — Ты что, не знаешь, что собаки вымерли? Он завилял хвостом, снова подошел ко мне и лизнул мою руку. – Жалко, я не могу почесать тебя за ухом. Но ты же знаешь, что я бы это с удовольствием сделал, правда? Он повилял хвостом. Я разжал и сжал правый кулак, насколько позволяли веревки, и при этом повернул голову в ту же сторону. Бортан смотрел, его влажные ноздри возбужденно дрожали. – Руки, Бортан. Чтобы меня освободить, нужны руки. Руки, чтобы развязать веревки. Ты должен сходить за ними, Бортан, и доставить их сюда. Он подобрал одну из валявшихся на земле рук и положил ее к моим нога, а потом поднял глаза и повилял хвостом. – Нет, Бортан. Живые руки. Руки друзей. Руки, чтобы меня развязать. Ты понял? Он лизнул мою руку. – Иди и отыщи руки, чтобы меня освободить. Приставленные к телу и живые. Руки друзей. А теперь давай быстро! Пошел! Он повернулся и затрусил прочь, потом остановился, еще раз взглянул назад и стал подниматься по тропе. – Он все понял? — спросил Хасан. – Думаю, да, — ответил я. — У него мозги не как у обычной собаки, и у него было очень много времени — гораздо больше, чем отпущено людям, — чтобы научиться понимать. – Тогда будем надеяться, что он найдет кого-нибудь достаточно быстро, пока мы еще не заснули. – Да. Глава 12 Мы продолжали там висеть. Ночь была холодна. Ждать нам пришлось долго. В конце концов мы потеряли счет времени. Мышцы у нас были сведены судорогой и болели. Нас покрывала засохшая кровь из бесчисленных мелких ран. Мы были все в синяках. Нас мутило от усталости и бессонных ночей. Мы продолжали там висеть, и веревки врезались нам в тело. – Ты думаешь, они доберутся до твоей деревни? – Мы им обеспечили хороший старт. Я думаю, у них приличные шансы. – С тобой всегда трудно работать, Караги. – Я знаю. Я сам тоже это заметил. – Помнишь, мы тогда летом гнили в башнях на Корсике. – Угу. – Или марш-бросок до Чикаго, когда мы потеряли все снаряжение в Огайо. – Да, тогда был тяжелый год. – Подумай, Караги, у тебя всегда неприятности. Ты просто рожден, чтобы дергать тигра за хвост — так говорят о людях вроде тебя. С такими трудно быть рядом. Что касается меня, то я люблю тишину и тень, книгу стихов, мою трубку… – Тихо! Я что-то слышу! Это был цокот копыт. В конусе света от упавшего фонаря появился сатир. Двигался он нервно, переводя глаза с меня на Хасана, потом обратно, вверх, вниз, кругом, за нас. – Помоги нам, малыш с рожками, — сказал я по-гречески. Он осторожно приблизился. Заметив кровь и разорванных в клочья куретов, он повернулся, будто собираясь бежать. – Вернись! Ты мне нужен! Это я — тот, который играл на свирели. Он остановился и опять повернулся к нам; ноздри его вздрагивали, раздуваясь и опадая. Заостренные уши дернулись. Он вернулся обратно; на почти человеческом лице появилось страдальческое выражение, когда пришлось идти через запекшуюся кровь. – Нож. Вон там, у моих ног, — сказал я, показывая глазами. — Подбери его. Ему, видимо, претило даже касаться чего-либо, сделанного руками человека, в особенности оружия. Я просвистел последние такты моей последней мелодии. «Скоро ночь, скоро ночь, скоро ночь…» Его глаза повлажнели. Он вытер их тыльной стороной мохнатых кулачков. – Возьми нож и разрежь на мне веревки. Возьми его. Не так, ты порежешься. Другим концом. Вот так. Он взял нож как следует и посмотрел на меня. Я шевельнул правой рукой. – Веревки. Разрежь их. Он разрезал. Это заняло у него двадцать минут, а у меня на руке остался кровавый браслет. Мне пришлось постоянно двигать рукой, чтобы он не проткнул мне артерию. Но он все же освободил мою руку и теперь выжидательно глядел на меня. – Теперь дай мне нож, а остальное я сделаю сам. Он вложил нож в мою протянутую руку. Я взял его, и через несколько секунд был на свободе. Когда я освободил Хасана, сатир уже исчез. Я услышал лишь отдаленный цокот копыт. – Дьявол простил меня, — сказал Хасан. Мы как могли быстро удалились от Горячего Пятна, обогнули селение куретов и продолжили путь дальше к северу, пока не вышли на тропу — я узнал ее, она вела в Волос. Бортан ли отыскал сатира и каким-то образом убедил его прийти к нам, или же сатир сам наткнулся на нас и узнал меня — этого я не мог знать наверняка. Бортан, однако, не вернулся, так что я склонялся к последнему варианту. Ближайшим местом, где можно было найти друзей, был Волос — добрых двадцать пять километров на восток. Если Бортан отправился туда, то там его должны узнать многие из моих родственников, но все же до его возвращения пройдет еще много времени. Посылать его за помощью было все равно что хвататься за соломинку. Если он отправился не в Волос, а куда-то еще, то тем более неизвестно, когда он вернется. Но он уже раз нашел мой след, и снова пойдет по нему. Так что мы продолжили путь, стараясь оставить позади как можно большее расстояние. Километров через десять мы уже шатались. Было ясно, что без отдыха нам много не пройти, и мы стали присматривать более или менее безопасное место для сна. В конце концов я увидел знакомый крутой каменистый холм, где еще мальчишкой пас овец. Небольшая пастушья пещера, расположенная выше середины холма, оказалась сухой и пустой. Деревянная стенка у входа сильно обветшала, но еще держалась. Мы натаскали чистой травы на подстилку, укрепили дверь и забрались внутрь. Через мгновение Хасан уже похрапывал. Мое сознание еще секунду работало, прежде чем уплыть, и за эту секунду я понял, что из всех наслаждений глоток холодной воды, когда хочется пить, спиртное, когда хочется выпить, секс, сигарета после многих дней без курева ничто не может сравниться со сном. Сон лучше всего… Надо сказать, если бы наша компания отправилась из Ламии в Волос длинной дорогой — по берегу — то всего этого могло бы и не случиться, и Фил мог бы быть жив сейчас. Но я не могу объективно судить о том, что произошло бы в этом случае; даже сейчас, оглядываясь назад, я не могу сказать, как бы я все устроил, если бы можно было все начать сначала. Силы окончательного распада уже маршировали меж руин с оружием наизготовку… Мы добрались до Волоса на следующий день после полудня, и через гору Пелион вышли к Портарии. На другой стороне глубокой ложбины лежала Макриница. Мы перешли ложбину и нашли там всех наших. Фил привел их в Макриницу, попросил бутылку вина и том «Прометея Раскованного» и с двумя этими предметами засиделся до глубокой ночи. Утром Диана нашла его улыбающимся и уже холодным. Я соорудил для него погребальный костер среди кедров, вблизи развалин епископства — Фил не хотел, чтобы его похоронили. В костер я положил ладан и ароматические травы; он получился вдвое выше человеческого роста. Этой ночью он сгорит, и я попрощаюсь еще с одним другом. При взгляде назад вся моя жизнь кажется мне состоящей главным образом из приходов и уходов. Я говорю «здравствуй», я говорю «прощай», и только Земля остается. К черту. После полудня я со всей компанией отправился пешком в Пагасу, порт древнего Иолка, расположенный на мысу напротив Волоса. Мы остановились в тени миндальных деревьев на холме, с которого открывается вид на море и на скалистый берег. – Вот здесь аргонавты подняли парус, отправляясь на поиски золотого руна, — сказал я, ни к кому особенно не обращаясь. – А кто они были? — спросила Эллен. — Я читала об этом в школе, но забыла. – Там были Геракл, и Тесей, и певец Орфей, и Асклепий, и сыновья Северного Ветра, и Язон, их капитан — он был воспитанником кентавра Хирона; кстати, пещера Хирона как раз тут, у вершины горы Пелион. – Правда? – Я тебе как-нибудь ее покажу. – Ладно. – Битва богов с титанами тоже была здесь неподалеку, — сказала Диана, подойдя ко мне с другой стороны. — Разве титаны не вырвали с корнем гору Пелион и не взгромоздили ее на Оссу, чтобы взобраться на Олимп? – Говорят, что так. Но боги позаботились восстановить все декорации по завершении кровавой битвы. – Парус, — сказал Хасан, указывая зажатым в руке полуочищенным апельсином. Я взглянул на море — у самого горизонта виднелось крохотное пятнышко. – Да, это место по-прежнему служит портом. – Может, на борту этого корабля плывут герои, — сказала Эллен, — возвращаясь с новым руном. Что они будут делать с этим руном? – Важно не само руно, — вмешалась Рыжая, — а его добывание. Любой хороший сказитель это знает. Женщины всегда делают из руна потрясающие наряды. Они умеют подбирать остатки после геройских поисков. – Но, милочка, к вашим волосам оно не пойдет. – К вашим тоже, детка. – Я могу поменять цвет. Конечно, мне это не так просто, как вам… – Там, через дорогу, — произнес я громким голосом, — видны развалины византийской церкви. Это епископство, оно назначено к реставрации в ближайшие два года. По преданию, на этом месте праздновалась свадьба Пелея, тоже аргонавта, с морской нимфой Фетидой. Может быть, вы слышали историю об этом празднестве? Все были приглашены, кроме богини раздора, но она все-таки пришла и подбросила золотое яблоко с надписью «Прекраснейшей». Парис присудил его Афродите, и судьба Трои была решена. Последний раз, когда Париса видели, он был не слишком счастлив. Вот так оно бывает с решениями! Как я много раз говорил, эта земля просто полна мифов. – Как долго мы тут пробудем? — спросила Эллен. – Я хотел бы еще на пару дней остаться в Макринице, — сказал я, — а потом мы направимся к северу. Допустим, еще неделя в Греции, а затем поедем в Рим. – Нет, — сказал Миштиго, который все это время сидел на камне и разговаривал со своим диктофоном, глядя поверх воды. — Нет, путешествие окончено. Это последняя остановка. – Почему так? – Я удовлетворен и теперь возвращаюсь домой. – А как же ваша книга? – Я уже нашел сюжет. – Какого рода? – Я пришлю вам экземпляр с автографом, когда закончу. Мое время дорого, а все, что я хочу, у меня уже есть. Или, по крайней мере, все, что мне нужно. Я сегодня утром связывался по радио с Порт-о-Пренсом, и вечером они пришлют за мной скиммер. Вы все можете ехать дальше и делать, что вам угодно, а я закончил. – Что-нибудь не так? – Нет, все в порядке, но мне пора уезжать. Мне много надо сделать. Он вскочил на ноги и заторопился идти. – Мне надо уложить кое-какой багаж, так что я возвращаюсь. У вас действительно очень красивая страна, Конрад, несмотря ни на что. Я вас всех еще увижу за обедом. Он повернулся и стал спускаться с холма. Я сделал несколько шагов вслед, глядя, как он уходит. – Интересно, с чего это он? — подумал я вслух. Возле меня послышались шаги. – Он умирает, — сказал Джордж мягко. Мой сын Язон, опередивший нас на несколько дней, покинул деревню. Соседи сказали, что он отбыл к Аиду накануне вечером. Патриарха унес на спине адский пес с горящими глазами, выбивший дверь его жилища и утащивший его в ночь. Все мои родственники наперебой зазывали меня на обед. Дос Сантос все еще отлеживался; Джордж обработал его раны и не счел необходимым отправлять его в госпиталь в Афины. Всегда приятно вернуться домой. Я прошелся до Площади и полдня провел в разговорах со своими потомками. Не расскажу ли я им про Талер, про Гаити, про Афины? Ну что ж, расскажу. И рассказал. Не расскажут ли они мне про последние двадцать лет жизни в Макринице? Рассказано. Я отнес цветы на кладбище и немного побыл там. Потом отправился домой к Язону и починил дверь с помощью найденных в сарае инструментов. Обнаружив там бутылку вина, всю ее выпил. Выкурил сигару. Сварил и выпил целый кофейник кофе. Я по-прежнему пребывал в подавленном состоянии. Я не понимал, что происходит. Джордж был в курсе болезни веганца; он сказал, что у Миштиго налицо несомненные симптомы нервного заболевания, неизлечимого и безусловно смертельного. И тут даже Хасана ни в чем нельзя было обвинить. «Этиология неизвестна» — таков был диагноз Джорджа. Поэтому все планы изменились. Джордж знал о болезни Миштиго с самого его приезда. Что навело его на эту мысль? Фил попросил его обследовать веганца на предмет выявления признаков смертельного заболевания. Почему? Ну, он не объяснил почему, а я в тот момент не мог пойти и спросить. Это была задача. Миштиго либо выполнил свою работу, либо не имел достаточно времени для ее завершения. Он сказал, что закончил все дела. Если это не так, то я всю дорогу безо всякого смысла защищал покойника. Если же работа действительно выполнена, то мне нужно было узнать ее результаты, чтобы быстро принять решение касательно оставшегося кусочка его жизни. Обед ничего не прояснил. Миштиго говорил обо всем, что приходило ему в голову, и либо игнорировал наши вопросы, либо уклонялся от ответа. Наконец, после кофе мы с Рыжей вышли выкурить по сигарете. – Что случилось? — спросила она. – Не знаю. Думал, может, вы знаете. – Нет. И что теперь? – Это вы мне скажите. – Убить его? – Может быть, и так. Но сперва — почему? – Он кончил свою работу. – Какую? Что это была за работа? – Откуда мне знать? – О черт! Мне нужно знать! Я хочу знать, почему я убиваю. Такая у меня забавная привычка. – Забавная? Да, очень. Это же очевидно, не так ли? Веганцы снова хотят скупить Землю. А он возвращается, чтобы привезти им отчет об интересующих их местах. – Тогда почему он не объездил все эти места? Зачем прерывать поездку после Египта и Греции? Пески, скалы, джунгли и отборные чудовища — вот все, что он видел. Вряд ли это заслуживает одобрительного отзыва. – Значит, его все это достало — вот почему он уезжает. Ему еще повезло, что остался в живых. А мог бы быть съеден боадилом или куретами. Так что он просто бежит. – Отлично. Тогда дадим ему сбежать. Пусть он напишет плохой отзыв. – Он не может. Если они всерьез хотят покупать, они не ограничатся таким беглым осмотром. Просто пришлют кого-нибудь другого — покрепче — чтобы закончить работу. Если мы убьем Миштиго, они поймут, что мы по-прежнему существуем, протестуем, твердо стоим на своем. – …И он не боится за свою жизнь, — пробормотал я. – Нет? Ну и что из этого? – Не знаю. Но хочу выяснить. – Каким образом? – Думаю, что просто спрошу его. – Вы лунатик, — и она повернулась уходить. – Делайте, как я говорю, или не делайте вовсе. – Тогда все равно, что делать. Это уже неважно. Мы проиграли. Я взял ее за плечи и поцеловал в шею. – Еще нет. Вот увидите. Она стояла, вся сжавшись. – Возвращайтесь домой, — сказала она. — Скоро ночь. Я так и поступил, пошел обратно, в большой старый дом Якова Коронеса, где остановились мы с Миштиго, и Фил. Я постоял в той комнате, где Фил уснул последним сном. На письменном столе по-прежнему лежал «Прометей Раскованный», рядом стояла пустая бутылка. Он говорил о своей близкой смерти, когда связался со мной по радио в Египте; он перенес сердечный приступ, через многое прошел. По всему выходило, что он должен был оставить старому другу письмо по такому важному поводу. Поэтому я открыл бесполезный эпос Перси Биши Шелли и заглянул внутрь. Оно было написано на чистых страницах в конце книги, написано по-гречески. Не на современном греческом, а на классическом языке. Примерно так: Дорогой друг! Хоть я и ненавижу писать что-нибудь такое, что нельзя потом переписать, но сейчас я чувствую, что лучше с этим поторопиться. Дела мои плохи. Джордж хочет отправит меня на скиммере в Афины. Утром я полечу. Но сперва о том, что касается здешних дел. Любой ценой сделай так, чтобы веганец выбрался с Земли живым. Это очень важно. Это самое важное дело в мире. Я боялся рассказать тебе об этом прежде, потому что думал, что Миштиго может оказаться телепатом. Вот почему я не поехал с вами вместе с самого начала, хотя всем сердцем был бы рад это сделать. Вот почему я делал вид, что ненавижу его — это позволяло мне держаться от него как можно дальше. Я решился присоединиться к вам, только тогда, когда получил подтверждение что он не телепат. По поведению Дос Сантоса, Дианы и Хасана я заподозрил, что Сеть жаждет крови Миштиго. Будь он телепатом, он должен был понять это и сделал бы все необходимое для обеспечения своей безопасности. На случай, если он окажется не телепатом, я все же сохранял великую веру в твою способность защитить его практически от всего, в том числе и от Хасана. Но я не хотел, чтобы ему стало известно о моем знании. Однако, если ты помнишь, я все же пытался тебя предостеречь. Его дед, Татрам Иштиго — одно из самых утонченных и благородных существ на белом свете. Это философ, великий писатель, администратор-альтруист служит обществу. Я познакомился с ним тридцать с лишним лет назад, когда жил на Талере, а позднее мы стали близкими друзьями. С тех самых пор мы поддерживали между собой связь, и еще тогда он посвятил меня в планы Веганской Системы, касающиеся судьбы Земли. Я поклялся, что буду хранить тайну. Даже Корт не должен знать, что мне это известно. Старик непоправимо потеряет лицо, если все это дело до времени выплывет наружу. Веганцы оказались в очень затруднительном положении. Наши эмигрировавшие земляки сами постарались усилить свою экономическую и культурную зависимость от Веги. Во время Восстания Сети веганцы получили представление — и очень наглядное! — о наличии на Земле местного населения, располагающего собственной мощной организацией и стремящегося к возрождению нашей планеты. Веганцы тоже хотели бы, чтобы это возрождение совершилось. Им не нужна Земля для себя. Зачем? Если бы им хотелось эксплуатировать землян, то их больше на Талере, чем здесь у нас на Земле — и их все равно не эксплуатируют; по крайней мере, в массовом порядке или особенно злокозненно. Наши бывшие сограждане сделали свой выбор и предпочли возвращению сюда ту меру эксплуатации, которую они способны вынести. Что это значит? Это значит, что ретурнизм — тупик. Никто не вернется обратно. Вот почему я покинул ретурнистское движение. Вот почему ты тоже, как я полагаю, его покинул. Веганцы хотели бы избавиться от проблем нашего мира. Конечно, им хочется сюда ездить. Это познавательно, это отрезвляет и смиряет гордыню, это просто-напросто пугает — приехать сюда и увидеть, что можно сделать с миром. Самым главным для них оказалось найти путь в обход правительства наших бывших земляков на Талере. Талериты вовсе не горели желанием лишиться Управления — единственного источника для взимания налогов и получения средств к существованию. После долгой торговли и всяческих уговоров экономического характера, включая предоставление нашим бывшим землякам полноправного веганского гражданства, удалось найти способ все это сделать. Реализация плана была отдана в руки рода Штиго, в первую очередь — Татрама. Он, в конце концов, как ему кажется, нашел средство снова сделать Землю способной к самостоятельности и сохранить ее культурное достояние. С этой целью он и послал своего внука Корта в эту «инспекционную поездку». Корт — странное создание; его истинный талант — лицедейство (все представители рода Штиго даровиты), и он любит позировать. Думаю, ему очень хотелось сыграть роль чужака, и я уверен, что он это сделал умело и добротно. (Татрам рассказал мне также, что эта роль будет для Корта последней. Он умирает от «дринфан» — эта болезнь неизлечима; я думаю, что именно поэтому он и был выбран для этого дела.) Поверь мне, Константин Карагиозис Коронес Номикос (а также все остальные, кого я не знаю), поверь мне, Конрад, то что он не занимается обследованием недвижимости — правда. Но я позволю себе последний байронический жест. Поверь мне на слово — он должен выжить, дай мне сдержать мое обещание и сохранить доверенную тайну. Ты не пожалеешь об этом, когда все узнаешь. Прости, что я так и не закончил твою элегию, и будь проклят за то, что тогда в Керчи отобрал мою Лару! Фил. Ну что ж, хорошо, решил я, значит, веганцу выпала жизнь, а не смерть. Так сказал Фил, и я не сомневался в его словах. Я вернулся за обеденный стол у Микара Коронеса и оставался рядом с Миштиго, пока он не был готов к отправлению. Я проводил его обратно к Якову Коронесу и понаблюдал за тем, как он заканчивает свои сборы. За все это время мы обменялись едва ли десятком слов. Его вещи мы перенесли на площадку перед домом, где должен был приземлиться скиммер. Прежде чем остальные (включая Хасана) подошли сказать ему «до свидания», он обернулся ко мне и спросил: – Скажите, Конрад, зачем вы разбираете пирамиду? – Чтобы подложить свинью Веге, — ответил я. — Чтобы дать вам понять, что если вы хотите заполучить это место и вам удастся отобрать его у нас, то оно достанется вам в еще более ужасном состоянии, чем было после Трех Дней. Смотреть тут будет не на что. Мы спалим остатки нашей истории. Вам, ребятки, не достанется ни клочка. Тонкий, жалобный вой, вызванный выходящим из глубины легких воздухом, по нашим меркам означал, что веганец тяжело вздохнул. – Ну что ж, похвальное намерение, — сказал он, — но мне так хотелось увидеть пирамиду. Как вы считаете, вам удастся снова сложить ее? Может быть, даже вскоре? – С чего это вы взяли? – Я заметил, что ваши люди помечали многие куски. Я пожал плечами. Миштиго продолжил: – Тогда у меня к вам всего один серьезный вопрос — насчет вашей страсти к разрушению… – Что за вопрос? – Это и вправду искусство? – Идите к черту. Тут подошли остальные. Глядя на Диану, я отрицательно покачал головой. Потом ухватил Хасана за запястье и отобрал крохотную иглу, которую он приладил к ладони, а после этого позволил ему обменяться с веганцем коротким рукопожатием. С темнеющего неба к нам спикировал скиммер. Я проследил за тем, как Миштиго поднялся на борт, сам погрузил его багаж, сам закрыл за ним люк. Скиммер взлетел без всяких неожиданностей и за считанные секунды исчез из виду. Конец бесполезной поездки. Я вернулся в дом и переоделся. Настало время хоронить друга. Глава 13 Высоко вознесшийся в ночи погребальный костер нес на себе останки моего друга-поэта. Я зажег факел и потушил электрический фонарь. Хасан стоял возле меня. Он помог перенести тело на повозку и сам правил. Я сложил костер на поросшем кипарисами холме над Волосом, возле развалин той церкви, о которой уже упоминал раньше. Воды залива были тихи. В безоблачном небе ярко горели звезды. Дос Сантос, не одобрявший кремацию, решил не присутствовать, отговорившись тем, что его беспокоят раны. Диана вызвалась остаться с ним в Макринице. Со времени нашего последнего разговора она не сказала мне ни слова. Эллен и Джордж сидели на повозке под большим кипарисом и держались за руки. Других присутствующих не было. Филу бы не понравилось, если бы моя родня пела над ним свои поминальные песни. Он как-то сказал, что хотел бы чего-то большого, яркого, быстрого и без музыки. Я поднес факел к краю костра. Язычок огня осторожно лизнул дерево. Хасан запалил еще один факел, воткнул его в землю, а сам отступил назад и только наблюдал. Пламя прогрызало себе дорогу наверх, а я тем временем произносил слова старых молитв и возливал на землю вино. Потом подбросил в огонь ароматических трав и тоже отступил от костра. – …Кто бы ты ни был, смерть забрала и тебя, — обратился я к нему. — Ты ушел туда, где по берегам Ахерона распускаются влажные цветы, где мечутся тени — обитатели Ада. Если бы тебе пришлось умереть молодым, ты был бы оплакан как великий талант, не успевший достичь расцвета. Но ты жил долго, и о тебе этого не скажешь. Одни выбирают жизнь под стенами своей Трои — короткую и богоподобную, другие — длинную и не столь богатую тревогами. Кто скажет, какая жизнь лучше? Боги сдержали свое обещание наградить Ахиллеса бессмертной славой, вдохновив поэта воспеть его в бессмертном гимне. Но Ахиллес мертв, как и ты — принесла ли ему счастье бессмертная слава? Не мне судить об этом, мой старый друг. Пусть ты и не столь великий поэт, но я помню и твои строки, написанные о могущественнейшем из аргивян, о времени обильных смертей: Место суровое это открыто ветрам и печалям, В голосе времени слышатся душам знамения скорби. Пепел не станет сосной, песня пламени — шорохом кроны, Стынущий воздух согреет костер, только день не продлится… Покойся с миром, Филип Грабер. Пусть Феб и Дионис — те, что любят и убивают своих поэтов — порекомендуют тебя своему темному собрату Аиду. И пусть Персефона, царица ночи, взглянет на тебя благосклонно и даст тебе в Элизиуме достойное место. Прощай. Огонь уже почти достиг вершины. Тут я заметил Язона, стоящего возле повозки, и сидящего у его ног Бортана. Я отступил дальше назад. Бортан подошел и сел справа от меня, лизнув мне руку. – О великий охотник, мы потеряли одного из нас, — сказал я. Бортан склонил огромную голову. Языки пламени добрались до верха костра и стали жадно вгрызаться в воздух, полный сладких ароматов и треска. Язон подошел ко мне. – Отец, — сказал он, — Бортан привел меня к горящим камням, но ты уже ускользнул оттуда. – Не-друг-никому освободил нас. А прежде этот человек, Хасан, убил Мертвеца. Так что пока твои сны сбываются лишь отчасти. – Он и есть желтоглазый воин из моих видений, — сказал Язон. – Я знаю, но и это уже в прошлом. – А что насчет Черного Вепря? – Даже сопения его не слышал. – Прекрасно. Мы долго наблюдали за тем, как пламя постепенно отступало вглубь костра. Время от времени Бортан навострял уши и раздувал ноздри. Джордж и Эллен не двигались. Лицо Хасана ничего не выражало, он отсутствующим взглядом смотрел в костер. – Что ты теперь намерен делать? — спросил я. – На какое-то время снова вернусь к горе Синджар, — ответил он. – А потом? Он пожал плечами. – Как предначертано. И тут до нас долетел устрашающий звук, похожий на стоны гигантского идиота и сопровождающийся треском ломаемых деревьев. Бортан вскочил и завыл. Ослики, запряженные в повозку, в тревоге переступали с ноги на ногу. Один из них издал короткий резкий крик. Язон выхватил из груды дров заостренный сук и застыл в ожидании. Вот тут-то он и вывалился на поляну прямо перед нами. Огромный, безобразный, отвечающий всем своим именам. Пожиратель людей… Сотрясатель земли… Могучий и Отвратительный… Фессалийский Черный Вепрь. Ну наконец кто-то сможет описать, каков он на самом деле. Если, конечно, кому-нибудь удастся спастись. По-видимому, его привлек запах горящей плоти. Он оказался и впрямь велик. Уж никак не меньше слона. Какой там был четвертый подвиг Геракла? Ах да, дикий кабан из Аркадии. Мне вдруг захотелось, чтобы Геракл и теперь оказался неподалеку, готовый помочь. Здоровенная свинья… Острый, как бритва, загривок… Клыки длиной с руку человека… Маленькие свиные глазки — черные, дико вращающиеся в свете костра… Он сшибает деревья на своем пути… Однако и это чудовище вздрогнуло, когда Хасан выдернул из костра горящую ветку и быстрым движением ткнул ему в пасть. Оно еще и уклонилось в сторону — это дало мне время схватить палку Язона. Я бросился вперед и воткнул ее в левый глаз вепря. Тот снова покачнулся и заверещал пронзительно, как давший течь паровой котел. …И тут Бортан повис на нем, уцепившись зубами за плечо. Удар Хасана только поцарапал вепрю глотку. Он вздернул плечо вперед, к голове, и наконец освободился от хватки Бортана. В этот момент Хасан уже встал рядом со мной, размахивая еще одним горящим суком. Вепрь бросился на нас. Откуда-то сбоку Джордж разрядил в него пистолет. Хасан швырнул факел. Бортан снова атаковал, теперь со стороны ослепшего глаза. …Все это заставило его снова отклониться от курса — он с размаху врезался в пустую повозку, задавив обоих осликов. Я бросился наперерез, ткнув его палкой под переднюю левую ногу. Палка разломилась надвое. Бортан продолжал кусать зверя, громоподобно рыча. Попадая под удары клыков, он разжимал хватку, отскакивал, а затем снова начинал теребить его. Я уверен, что уж мое-то убийственное острое стальное копье не сломалось бы. Но оно осталось на борту «Кумира»… Мы с Хасаном окружили вепря, держа самые крепкие и острые сучья, какие только удалось найти. Непрерывно нанося удары, мы удерживали его внутри круга. Бортан все старался вцепиться ему в глотку, но зверь низко опустил огромное рыло. Один глаз дико вращался, другой кровоточил, а клыки, как сабли, мелькали во все стороны. Раздвоенные копыта размером с добрый каравай оставляли в земле глубокие вмятины, когда он, стремясь поубивать число нападавших, разворачивался в пляшущем оранжевом свете огня. Наконец он остановился и повернулся — неожиданно резко для такой громадины — вмазал плечом в бок Бортану, так что тот отлетел футов на десять-двенадцать назад, за меня. Хасан съездил ему палкой поперек спины, а я целился в другой глаз, но промахнулся. Теперь вепрь, низко опустив голову с поблескивающими клыками, надвигался на Бортана, который только еще вставал на ноги. Я отшвырнул палку и встал на пути зверя, уже наклонившего голову для смертельного удара. Когда голова опустилась чуть не до самой земли, я схватился за оба клыка. Удерживая их изо всех сил, я понял, что никому не удалось бы справиться с этой землеройной машиной. Но я пытался и, быть может, на какую-то секунду это мне удалось. По крайней мере, когда я отлетел в сторону, с израненными и окровавленными руками, я увидел, что Бортан успел убраться с дороги. Падение оглушило меня — бросок был высокий и дальний. Я услышал пронзительный истошный кабаний визг. Хасан вскрикнул. Бортан еще раз испустил свой боевой рык. …И дважды с небес упали горячие красные молнии Зевса. …И все стихло. Я медленно поднялся на ноги. Хасан стоял возле догорающего погребального костра, его рука все еще сжимала горящую ветку. Бортан шумно обнюхивал содрогающуюся гору мяса. Под кипарисом, возле мертвого ослика, стояла Кассандра, прислонясь спиной к стволу — кожаные брюки, синяя шерстяная рубашка, слабая улыбка и мое еще дымящееся слоновое ружье в руках. – Кассандра! Она уронила ружье и сильно побледнела. Но я подхватил ее в объятия еще прежде, чем ружье коснулось земли. – Я должен о многом спросить у тебя, — сказал я. — Только не сейчас. Потом. Сейчас ничего. Давай просто присядем здесь под деревом и посмотрим на огонь. Так мы и поступили. Месяцем позже Дос Сантоса выставили из Сети. С тех пор ни о нем, ни о Диане ничего не было слышно. Ходили, правда, слухи, что они забросили ретурнизм, перебрались на Талер и теперь живут там. Надеюсь, что это неправда — после всего, что случилось за те пять дней. Я никогда не знал до конца историю Рыжей и думаю, что уже не узнаю. Если вы кому-то доверяете — я хочу сказать, доверяете по-настоящему — если этот кто-то вам небезразличен, как я, кажется, был небезразличен ей, то вы уж наверняка побеспокоитесь узнать, прав ли он был или нет в вашей последней большой размолвке. Она этого не сделала. Как знать — может быть, теперь она об этом жалеет. По правде говоря, не думаю, чтобы мы еще когда-нибудь встретились. Вскоре после заварушки в Сети Хасан вернулся с горы Синджар, на некоторое время задержался в Порт-о-Пренсе, а потом приобрел небольшое судно и как-то рано утром вышел в море, даже ни с кем не попрощавшись и не намекнув, куда направляется. Все сошлись на том, что он нашел где-то новую службу. Но несколькими днями позже случился ураган, и на Тринидаде я слышал разговоры, будто его выбросило на побережье Бразилии, и там-то он и встретил свою смерть в лапах жестоких туземцев. Я пробовал проверить эту версию, но безрезультатно. Однако еще через два месяца Рикардо Бонавентура, председатель Альянса Против Прогресса — фракции Сети, впавшей в немилость у Афин — скончался от апоплексического удара на официальном партийном приеме. Поговаривали что-то насчет яда дивбанского кролика в анчоусах (Джордж уверяет, что сочетание безусловно смертельное). А на следующий день новый капитан дворцовой охраны таинственным образом исчез вместе со скиммером и подробностями последних трех секретных сессий АПП (не говоря уже о содержимом небольшого стенного сейфа). По описаниям это был крупный желтоглазый мужчина со слегка восточными чертами лица. Язон по-прежнему пасет своих многоногих овец высоко в горах, там, куда раньше всего добираются пальчики Эос, усыпающей небеса розами. Он, несомненно, продолжает охмурять молодых своими песнями. Эллен опять беременна, вся такая нежная и с заплывшей талией. Ни с кем, кроме Джорджа, она не разговаривает. Джордж мечтает прямо сейчас, пока еще не поздно, испробовать какие-то чудеса эмбриохирургии и научить своего следующего ребенка дышать в воде так же хорошо, как и в воздухе — ведь там, на дне океана, лежат огромные нетронутые земли, где потомки Джорджа смогут стать пионерами, а он сам — отцом новой расы. На эту интересную тему он сможет написать книгу, и все такое… Правда, Эллен не в восторге от этой идеи, так что я чувствую, что океаны еще некоторое время останутся нетронутыми. Ах да, не так давно я все же свозил Джорджа в Капистрано, чтобы понаблюдать за возвращением вампиров. Это действительно впечатляло — как их стаи затмевали небо, как они гнездились в руинах, пожирали диких свиней и загаживали улицы. Лорел отснял многочасовой цветной объемный фильм о них и показывает его на каждой вечеринке в Управлении. Теперь это в некотором роде исторический документ — ведь вампирам приходит конец. Верный своему слову, Джордж напустил на них слиши, и теперь вампиры мрут, как мухи. Как раз на прошлой неделе один с шумом шлепнулся прямо посреди улицы, когда я направлялся к маме Джулии с бутылкой рома и коробкой шоколада. Упал он уже совершенно дохлым. Эти слиши ужасно заразные. Бедный вампир даже не знает, что происходит; летает себе в полном удовольствии, выискивает, что бы пожрать — и вдруг раз — они его достают, и он плюхается в саду прямо посреди пирушки или в чей-нибудь бассейн. Я решил на время оставить Управление. Собираюсь организовать что-нибудь вроде парламента после того, как соберу партию, оппозиционную Сети — «Невос» — Независимые Восстановители, или что-нибудь вроде этого. Добрые старые силы распада — как они нужны нам здесь, среди руин. И Кассандра — моя принцесса, мой ангел, моя красавица — я ей даже нравлюсь без своего грибка. Той ночью в Долине Сна с ним было покончено. Это, конечно, она была отрядом героев, который Хасан заметил в тот день в Пагасе. Правда, золотого руна у нее не было, только мой арсенал. Это был «Златой Кумир», который я построил своими руками. Приятно было убедиться, что он оказался настолько прочным, что выдержал даже цунами после землетрясения силой 8,6 балла по Рихтеру. Кассандра как раз была в плавании на «Кумире», когда Кос провалился в пучину. Потом она направилась к Волосу, потому что знала, что в Макринице полно моих родственников. И вот что хорошо — у нее было предчувствие опасности, и она взяла тяжелую артиллерию с собой на берег. (Хорошо еще и то, что она умела этим пользоваться.) Мне нужно будет научиться воспринимать ее предчувствия более серьезно. Я приобрел виллу в тихом месте на противоположном от Порта краю Гаити. Дорога от Порта на скиммере занимает всего пятнадцать минут, рядом большой пляж, вокруг джунгли. Мне требуется определенная дистанция — во весь остров — между мной и цивилизацией, потому что у меня есть проблема — хм, проблема охоты. Как-то раз, когда нагрянули адвокаты, они не поняли надпись «Осторожно, собака». Теперь они понимают. Тот, который лежит на вытяжке, не будет подавать иск за ущерб — Джордж его в два счета поставит на ноги, будет как новенький. Остальным досталось не так сильно. Хорошо, что я оказался рядом. Такие вот дела — я опять, как обычно, в необычном положении. Планета Земля целиком была откуплена у ее правительства на Талере, откуплена многочисленным и состоятельным семейством Штиго. Большинство экспатриантов все равно предпочли бы получить веганское гражданство, а не оставаться под эгидой правительства-Земли-на-Талере и работать в Веганской Системе в качестве зарегистрированных пришельцев. Это назревало давно, так что продажа Земли свелась в основном к тому, чтобы найти наилучшего покупателя — ведь правительство в изгнании с введением гражданства терял единственное оправдание своего существования. Они еще могли как-то оправдываться тем, что там жили земляне, но теперь все они стали веганцами и не могут за них голосовать — а мы здесь этого делать не собираемся, уж это точно. Итак, недвижимость была выставлена на продажу — а единственным покупателем оказалось семейство Штиго. Мудрый старик Татрам предусмотрел, однако, и то, чтобы Штиго не завладели Землей. Вся покупка производилась от имени его внука, покойного Корта Миштиго. А Миштиго оставил свои «распоряжение по распределению», что для веганцев соответствует последней воле и завещанию… …в котором был назван я. Это я — гм — унаследовал планету. Землю, если быть точным. Ну что же… Черт, ведь я не хочу этого. То есть, конечно, я на некоторое время погрязну во всем этом, но потом что-нибудь придумаю. А все этот чертов Биограф-Регистр и еще четыре здоровых машины, которыми пользовался Татрам. Он подыскивал местного администратора, который управлял бы его земным владением и организовал бы на месте правительство; которому потом, когда дело наладится, можно было бы передать владение. Ему нужен был человек, который давно знаком с вопросом, квалифицирован как администратор, и не захочет прикарманить планету для себя самого. Среди прочих, Регистр выдал Татраму и одно из моих имен, затем еще одно — с пометкой «возможно, еще жив». Потом был проверен мой послужной список, и еще информация о том, другом человеке. Вскоре машина обнаружила еще несколько имен, и все они оказались моими. Компьютер стал выискивать расхождения и странные совпадения, снова тасовал карты и выдавал еще более интригующие ответы. Наконец Татрам решил, что будет лучше обследовать меня на месте. И Корт прибыл писать книгу. На самом деле он желал понять, являюсь ли я Хорошим, Честным, Достойным, Чистым, Лояльным, Верным, Заслуживающим доверия, Альтруистичным, Добрым, Веселым, Надежным и Лишенным личных амбиций. Он сказал: «Да, это именно такой человек», из чего следует, что он был сумасшедшим лунатиком. Ну и надул же я его. Хотя насчет личных амбиций он, наверное, был прав. Я чертовски ленив и совершенно не жажду заработать себе язву, занимаясь ежедневно этой взбудораженной Землей. Но в том, что касается личных удобств, я хотел бы поставить определенные условия. Возможно, я ограничусь шестимесячным отпуском. Один из адвокатов (не тот, что на вытяжке, а другой, с повязкой) передал мне записку от Синего. Среди прочего, там говорилось: Дорогой Бог-Знает-Как-Вас-Зовут! Крайне неудобно начинать письмо таким обращением, так что я учту ваше пожелание и буду называть вас Конрадом. «Конрад», к этому моменту вам уже известна истинная цель моего визита. Я чувствую, что сделал правильный выбор, назвав вас в качестве наследника собственности, обычно именуемой Землей. Ваша привязанность к ней не вызывает сомнений; будучи Карагиозисом, вы вдохновляли людей проливать кровь в ее защиту; вы реставрируете ее памятники, сохраняете произведения искусства (кстати, я специально оговариваю в завещании, чтобы вы непременно восстановили Великую Пирамиду!), а ваша изобретательность, физическая и интеллектуальная сила поистине изумляют. Кроме того, вы — лучший из имеющихся кандидатов на пост бессмертного надзирателя (дорого бы я дал, чтобы узнать ваш настоящий возраст). Если же принять во внимание ваш высокий потенциал выживания, то вы остаетесь и вовсе единственным претендентом. Если ваша мутация начнет когда-нибудь подводить вас, всегда под рукой C-процедуры — с их помощью вы продолжите нанизывать длинную череду ваших дней. (Я мог бы сказать «продолжите мошенничать», но это было бы невежливо, хоть я и знаю, что вы сложившийся плут. — Все эти старые записи! Вы чуть не свели с ума бедный Биограф-Регистр. Теперь он запрограммирован так, чтобы никогда не принимать греческое свидетельство о рождении в качестве документа, подтверждающего возраст!) Я передаю Землю в руки Калликанзароса. Если верить легенде, то это ужасная ошибка. Но я готов поспорить, что и в Калликанзаросы вы попали обманным путем. Вы разрушаете только то, что намерены восстановить. Может быть, вы — сам Великий Пан, который только притворился умершим. Как бы то ни было, у вас будет достаточно средств и мощной техники — ее пришлют уже в этом году — и сколько угодно бланков, чтобы заказывать недостающее в Фонде Штиго. Итак — иди же, и будь плодовит, и приумножь, и унаследуй Землю. Моя родня будет всегда рядом, наблюдая. Только позови, если потребуется помощь, — и помощь последует. У меня уже нет времени, чтобы написать для вас книгу — извините. Но все же вот вам мой автограф — Корт Миштиго. P.S. Я так и не знаю, искусство ли это. Идите к черту сами. Такова вкратце суть. Пан? Ведь машины так не говорят, правда? Во всяком случае, я надеюсь, что нет… Земля — дикое место. Суровое и каменистое. Клочок за клочком ее нужно очистить от мусора, прежде чем можно будет строить что-то взамен. А это означает работу, горы работы. Это означает, что для начала мне понадобятся все силы Управления, все силы Сети. Сейчас я как раз размышляю, продолжать или нет экскурсии по руинам. Думаю, что разрешу их продолжить — в кои-то веки у нас есть что показать. Такова уж особенность человеческого любопытства — каждый обязательно остановится и заглянет в дырку в заборе, за которым идет строительство. Теперь у нас есть деньги, и наша собственность снова принадлежит нам — это совсем другое дело. Может быть, и Ретурнизм еще не окончательно мертв. При наличии реальной программы возрождения Земли мы можем надеяться вернуть часть экспатриантов и привлечь к себе кое-кого из новых туристов. Ну а если все они захотят оставаться веганцами — пожалуйста. Мы с удовольствием примем их, но можем без них обойтись. Думаю, что уровень эмиграции снизится, как только люди поймут, что на Земле тоже можно чего-то добиться; а численность нашего населения будет расти не геометрически от прогрессий, а даже быстрее, благодаря продлению периода способности к деторождению за счет C-процедур. Пока они еще очень дороги, но я намерен сделать их общедоступными. Я добьюсь этого, поставив Джорджа во главе программы общественного здравоохранения, организовав клиники на материках и повсеместно рекламируя C-процедуры. Мы выкарабкаемся. Я устал быть кладбищенским сторожем, и, говоря по правде, не желаю до самой Пасхи подпиливать Мировое Древо, даже если я и злой дух с предрасположенностью ко всяким неприятностям. Когда зазвонят колокола, я хочу иметь возможность сказать «Алефос анесте» — «Воистину воскрес», вместо того, чтобы бросать пилу и спасаться бегством (дин-дон — колокола, цок-цок — копыта и т. д.) Теперь всем настоящим калликанзаросам пора… Ну, вы понимаете. Итак… Мы с Кассандрой живем на этой вилле на Мэджик Айленд. Ей тут нравится. Мне тут нравится. Она больше не возражает против моего неопределенного возраста, и это замечательно. Сегодня утром, когда мы валялись на берегу, глядя, как солнце вытесняет с неба звезды, я повернулся к Кассандре и сказал, что это будет огромная, изматывающая работа, с бездной головных болей. – Все будет не так, — ответила она. – Не стоит преуменьшать неизбежное. Так можно оказаться неподготовленным. – И это не так. – Ты слишком оптимистична, Кассандра. – Нет. Я говорила тебе тогда, что ты идешь навстречу опасности. Так оно и было, но ты мне не поверил. А в этот раз я чувствую, что дела пойдут хорошо. Вот и все. – Я отдаю должное твоей правоте в тот раз, но мне все же кажется, что ты недооцениваешь то, что нам предстоит. Она поднялась и топнула ногой. – Ты никогда мне не веришь! – Ну что ты, дорогая, конечно верю. Просто сейчас ты ошибаешься. Тогда она уплыла от меня в темные воды, безумная моя русалка. Немного погодя она вернулась обратно. – Ну хорошо, — сказала она, улыбаясь и стряхивая с волос воду ласковым дождем. — Все в порядке. Я схватил ее за колено, притянул на песок рядом с собой и начал щекотать. – А ну перестань! – Эй, Кассандра, я тебе верю! Честное слово! Слышишь? А сейчас как? Верю-верю! Дьявол! Конечно, ты права. – Ты самодовольный калликан… — Ой! И она на морском берегу была так хороша, что я продержал ее в прибое, пока день вокруг нас не вступил в полную силу, и все было замечательно. И на этом месте приятно закончить любую историю, вот так.