Земля пришла в упадок и стала туристическим раем для инопланетян. В Средиземноморье воссозданы древние верования, их артефакты и герои. На фоне всего этого появляется с виду обычный человек, Конрад. В разные времена его называли Константин, Карагиозис, Коронес, Номикос. Под каждым именем этот человек оставлял свой след в истории. Конрад выбрал занятие гида и эксперта по земной культуре. В планах Конрада было ни во что не вмешиваться, вести тихую, спокойную жизнь…
Роман "Этот бессмертный", за который Роджер Желязны в 1966 году получил престижную премию "Хьюго", многие считают лучшим переосмыслением античной мифологии за всю историю фантастики.
Глава 1
– Ты — калликанзарос, — заявила она внезапно.
Я повернулся на левый бок и улыбнулся в темноту.
– Копыта и рога я оставил в Управлении.
– Значит, ты знаешь, о чем я!
– На самом деле я Номикос.
Я потянулся к ней и нашел ее.
– На этот раз ты собираешься разрушить мир?
Я рассмеялся и притянул ее к себе.
– Подумаю. Если Земля рассыпается именно от этого…
– Знаешь, дети, которые родятся здесь на Рождество, — калликанзаросы по крови, — сказала она, — а ты как-то говорил мне, что твой день рождения…
– Ну хватит!
До меня вдруг дошло, что она шутит лишь наполовину. Если знаешь кое-что из того, что творится в Прежних Местах, в Горячих Местах, то в мифы поверишь без особых усилий — например, в историю о тех похожих на Пана духах, что собираются вместе каждую весну, чтобы десять дней пилить Мировое Древо и в последний момент исчезнуть при звоне пасхальных колоколов. (Дин-дон-колокола, щелк-щелк-зубы, цок-цок-копыта и т. д.) Мы с Кассандрой обычно не говорили в постели о религии, политике или эгейском фольклоре, но я ведь родился в этих краях, и воспоминания еще отчасти живы.
– Ты меня обижаешь, — сказал я, шутя лишь наполовину.
– Ты меня тоже обижаешь.
– Прости.
Я снова расслабился.
Через некоторое время я попробовал объяснить:
– Давно, когда я был еще совсем клопом, другие клопы дразнили меня «Константин Калликанзарос». Потом я вырос побольше и сделался пострашнее, и они перестали это делать. По крайней мере, они перестали называть меня так в глаза.
– Константин? Тебя так звали? А я думала…
– Сейчас меня зовут Конрад, так что не думай.
– Но мне нравится это имя. Я лучше буду звать тебя Константином, а не Конрадом.
– Ну, если тебе этого не хватает для полного счастья…
Рябая луна высунулась из-за подоконника, чтобы подразнить меня. Я не мог достать до луны, и даже до окна, и отвернулся. Ночь дышала холодом, сыростью и туманом, как всегда в этих местах.
– Уполномоченный по делам Искусств, Памятников и Архивов вряд ли станет подрубать Мировое Древо, — сказал я резко.
– О мой калликанзарос, — слишком быстро отозвалась она, — я этого не говорила. Но с каждым годом колоколов все меньше, и не все зависит от нашего желания. У меня есть предчувствие, что ты действительно как-то изменишь ход вещей. Может быть…
– Ты ошибаешься, Кассандра.
– А еще я боюсь и мерзну.
Она была и в темноте прекрасна, и я обнял ее, чтобы защитить от туманной сырости.
Сейчас, пытаясь воссоздать в памяти события прошедших шести месяцев, я понимаю, что пока мы возводили стены страсти вокруг нашего Октября и острова Кос, Земля уже оказалась в руках сил, вдребезги разбивающих все Октябри. Торжествующе наступая внутри и снаружи, силы окончательного распада уже маршировали меж руин — безликие, неотвратимые, с оружием наизготовку.
Корт Миштиго уже приземлился в Порт-о-Пренсе на древнем «Девятом Солнечном Автобусе», доставившем его с Титана вместе с грузом рубашек, обуви, нижнего белья, носков, разнообразных вин, лекарств и последних новостей из цивилизованных краев. Богатый и влиятельный галактический журналист этот Корт Миштиго. Насколько богатый, нам предстояло узнать лишь месяцы спустя; насколько влиятельный, я обнаружил всего лишь пятью днями раньше.
Бродя в одичавших оливковых рощах, разведывая тропинки через руины франкского замка или сплетая свои следы с иероглифами, оставленными серебристыми чайками на влажных песках бухт Коса, мы убивали время в ожидании искупления, которое не могло прийти, да которого на самом деле и не следовало ждать.
У Кассандры волосы цвета катамарских оливок, и вдобавок блестящие. У нее мягкие руки и короткие пальцы с тонкими перепонками. У нее очень темные глаза. Она всего лишь дюйма на четыре ниже меня, что заставляет удивляться ее грациозности, поскольку во мне шесть с лишним футов.
Конечно, рядом со мной любая женщина выглядит грациозной, складной и миловидной, поскольку во мне нет ничего от этих качеств: моя левая щека в то время представляла собой карту Африки в багровых тонах из-за того мутантного грибка, который я подцепил с заплесневелого брезента, когда раскапывал гугенхеймовское здание в Нью-Йорке; от бровей до волос расстояние не больше пальца, и у меня разные глаза. (Правым, голубым и холодным, я смотрю на людей, когда хочу их смутить; карий я приберегаю для Открытого Честного Взгляда.) Я ношу ортопедический ботинок, потому что правая нога у меня короче.
Но Кассандре не нужен контрастный фон. Она прекрасна.
Я встретил ее случайно, ухаживал за ней обреченно и женился на ней против своей воли (это была ее идея). Сам я не думал об этом всерьез даже в тот день, когда привел свою шлюпку в гавань и увидел там Кассандру, загорающую подобно русалке возле гиппократова платана, и решил, что хочу ее. Калликанзаросы никогда особенно не стремились обзавестись семьей. Я просто снова попался.
Было ясное утро. Пошел третий месяц нашей совместной жизни. Это был мой последний день на Косе — все из-за того звонка накануне вечером.