Когда вереница скованных старателей и ликующих полицейских покидала равнину, ей вслед понеслись свистки и угрозы тех, кто спасся, предъявив лицензии или же спрятавшихся в ямах. Было брошено несколько камней, но не много, потому что бросавшие боялись попасть в арестованных.

Дик шагал вместе со всеми, погруженный в малодушное отчаянье. Подойдя к кутузке — так называли здание суда и тюрьмы, — он посмотрел на часы, недавно установленные на гостинице Баса, стоявшей напротив, и увидел, что ещё только одиннадцать часов утра. Дик обрадовался, потому что впереди была большая часть дня, в течение которой можно установить связь с отцом.

Правь, Британия!

Ты, Британия, правишь волнами!

Никогда, никогда, никогда

Англичане не будут рабами! —

тихонько напевал шедший рядом с Диком мускулистый йоркширец. Старатели в наручниках подхватили припев и, шагая по пыли, повторяли его тихими, угрожающими голосами.

— Заставьте арестованных замолчать! — закричал один из офицеров, ехавших впереди.

— Есть, сэр, — ответил конник.

— Попробуйте ещё хоть пикнуть, — понизив голос, злобно сказал стражник, — и мы с вами расправимся, как только дойдём до лагеря.

Старателей загнали в лагерь через деревянные ворота и оставили на открытом пыльном дворе, где их пекло солнце и терзали мухи, которых они не могли отгонять скованными руками, Полицейские ушли в казарму, чтоб утолить жажду, и арестованные видели, как они спокойно отдыхали на крытой террасе. На страже осталось полдесятка чернокожих полицейских, которые явно гордились своими блестящими чёрными сапогами; они пересмеивались друг с другом и были явно довольны тем, что в их власти оказалось так много беззащитных белых.

Старатели проклинали туземцев-полицейских, словно они олицетворяли последнюю ступень их унижения. Но Дик был так убит своим арестом, что даже не обращал внимания на охрану.

Один из пленников погрозил скованными руками полицейским и мухам.

— Ох как славно бы снова очутиться дома! — сказал он с акцентом, выдававшим в нём уроженца лондонских трущоб. — Дома с мамой. Зачем я ушёл от неё, когда был смелым, но скверным мальчишкой? Как славно было бы снова увидеть уличного торговца, который продаёт липкую бумагу и распевает симпатичную песенку.

Он загнусавил, подражая кому-то:

Прибегайте, покупайте,

А потом кусачих, злобных,

Чёрных мух уничтожайте!

— Уже за полдень, — после долгого молчания сказал Дик человеку, который стоял рядом с ним, седеющему старику — старателю из Корнуэльса. — Накормят они нас завтраком?

Тот воззрился на него.

— Видно, прежде не приходилось бывать здесь? — «Он молод, да ещё и порядком глуп, если думает, что они привели нас сюда для кормёжки». — Ты что, в первый раз?

— Да.

— Оно и видно. Ну что ж, узнаешь.

Хотя Дик был очень подавлен, но всё же внимательно следил за невозмутимым старым корнуэльсцем, который молча уселся на землю, не обращая внимания на мух и беззвучно шевеля губами. Как бы Дик хотел научиться такому же хладнокровному отношению ко всему на свете! Наконец любопытство взяло в нём верх.

— Не скажете ли вы мне, что вы шепчете?

— Почему бы не сказать? — ответил старик. — Это гимны Джона Уэсли, которые я не раз певал на торфяных болотах. И когда я пою их, я всегда вижу вересковые заросли вокруг Бодмина, и мне тогда хорошо.

Целых три часа арестованные провели в наручниках, под жгучим солнцем, осаждаемые роями мух. Потом наконец появились первые признаки каких-то перемен. Нескольких старателей увели в помещение суда. Дик выждал, пока мимо него прошёл один из полицейских.

— Я хочу послать за отцом, — сказал он.

Полицейский поднял брови.

— Ты слишком молод, чтобы быть головорезом, но я, к сожалению, не могу бегать и ловить для тебя отцов. Придётся тебе подождать и заявить об этом судье.

Он прошёл дальше, но Дику стало легче оттого, что кто-то ласково поговорил с ним, и он сел рядом на землю с корнуэльсцем, пытаясь подражать спокойствию старика. Наконец пришёл и его черёд. Когда Дика ввели в помещение, где находился судья, в голове у него мутилось от жары, горло пересохло. От усталости он едва держался на ногах и не мог собраться с мыслями. Над его ухом забубнили чьи-то голоса… Дик с трудом понял, что обращаются к нему.

— Отсутствие лицензии… объяснение…

Голос был монотонный, безжалостный, усталый. Дик взглянул в острые блестящие глазки, которые рассматривали его пристально, но без интереса. Он начал объяснять, но его тут же оборвали:

— Пять фунтов. Следующий!

— Мой отец уплатит, — сказал он. — Мой отец…

— Отходи! — гаркнул стражник. — Следующий! Эдвард Куин.

Человек, сидевший за столом, раздражённо отмахнулся от Дика. Было что-то сказано о том, что его надо задержать, навести справки. Дик услышал, как следующий подсудимый — Куин — заговорил с сильным ирландским акцентом: