Он пожимает плечами:

— Она переспала с другим. Вот и все.

— С другим… кого ты знал?

— Его никто не знал. Один из надоедливых типов, что слоняются вокруг университета, пристают к преподавателям с дурацкими идеями о расовом равенстве. Ну вот она и поддалась.

— То есть… он был активистом? Борцом за гражданские права…

— Именно. Теперь ты знаешь.

— Он был… чернокожим? — Судорожно сглатываю, потому что даже для меня это было бы кошмаром, совершенно немыслимым.

— Нет, он не был чернокожим. Просто мразь, ничтожество. Какой-то янки из Нью-Йорка, из тех, что показывают по телику, с длинными патлами и лозунгами за мир.

Пытаюсь найти нужный вопрос, но ничего не приходит в голову.

— А знаешь, в чем настоящий ужас, Скитер? Я мог бы пережить это. Мог бы простить ее. Она просила, говорила, как сожалеет о случившемся. Но я понимал, что если кто-нибудь узнает, кем был тот тип, узнает, что невестка сенатора Уитворта спала с проклятым активистом-янки, это погубит отца. Погубит его карьеру, вот так, в миг.

— Но тогда за столом… твой отец… он сказал, что Росс Барнетт не прав.

— Ты же знаешь, это не имеет значения. Неважно, во что он верит. Важно, во что верит Миссисипи. Нынешней осенью он баллотируется в сенат США, и я, к сожалению, об этом знаю.

— То есть ты порвал с ней из-за своего отца?

— Нет, я порвал с ней, потому что она мне изменила. — Стыд, разъедающий его, заметен даже со стороны. — Но я не принял ее обратно из-за… моего отца.

— Стюарт, ты… все еще влюблен в нее? — Я улыбаюсь, словно это обычный вопрос, ничем не отличающийся от остальных, хотя чувствую, как кровь прилила к ногам, чувствую, что вот-вот грохнусь в обморок.

Он слегка оседает, прижимаясь к стене. Голос слабеет.

— Ты бы никогда так не поступила. Не солгала. Ни мне, ни кому-либо еще.

Он и не подозревает. Скольким людям я уже лгу. Впрочем, сейчас не об этом.

— Ответь мне, Стюарт. Влюблен?

Он устало трет виски, проводит рукой по глазам — и шепчет:

— Думаю, нам лучше на некоторое время расстаться.

Неосознанно тянусь к нему, но он отстраняется.

— Мне нужно время, Скитер. Немножко свободы. Я должен работать, добывать нефть и… привести мозги в порядок.

С террасы окликают родители, пора уходить. А я стою, изумленно разинув рот.

Потом беру себя в руки и следую за Стюартом к выходу. Уитворты остаются в «раковинном» холле, а мы, трое Феланов, выходим на крыльцо. Словно сквозь сон слышу, как все договариваются встретиться еще раз, теперь уже у Феланов. Прощаюсь, благодарю, с удивлением прислушиваясь к собственному голосу. Стюарт приветливо машет мне со ступенек, и родители даже не догадываются, что наши отношения изменились.

Мы стоим посреди гостиной, мама, папа и я, разглядываем серебристый ящик, торчащий в окне. Размером с автомобильный двигатель, хромированный, блестящий — символ современности. «Феддерс», — написано на нем.

— Да кто такие эти Феддерсы? — возмущается мама. — Откуда они взялись?

— Ну давай, Шарлотта, поверни выключатель.

— Нет, не могу, он такой вульгарный.

— Господи, мама, доктор Нил сказал, что тебе это необходимо. Отойди-ка.

Родители с изумлением глядят на меня. Они не в курсе, что Стюарт бросил меня после ужина у Уитвортов. И не знают, как я жажду облегчения, которое несет в себе этот механизм. Мне невыносимо жарко — все тело жжет и печет, и кажется, что я в любой момент могу вспыхнуть.

Щелкаю переключателем в положение «1». Лампы над головой слегка меркнут. Медленно, будто взбираясь на холм, раскручивается вентилятор. Пряди маминых волос трепещут как живые.

— О… боже… — Мама прикрывает глаза. Она совсем измучена в последнее время, язва терзает ее все сильнее. Доктор Нил сказал, что прохлада облегчит ей жизнь.

— И это еще не на полную мощность, — говорю я и переключаю на «2». Дует чуть сильнее, становится прохладнее, и мы улыбаемся, чувствуя, как высыхает пот на лбу.

— А что, давайте запустим во всю мочь. — С этими словами папа переключает на «3», самое крайнее, холодное, самое чудесное положение, и мама радостно хихикает.

Свет вновь вспыхивает ярко, жужжание становится громче, улыбки на наших лицах все радостнее, а потом все разом выключается. И темнота.

— Что… произошло? — растерянный мамин голос.

Папа выходит в холл:

— Эта чертова штука вырубила пробки.

Мама обмахивается платком:

— О святые небеса, Карлтон, почини ее.