Эта «Перунова альтернатива» представляется наименее вероятной.

К примеру, историк М. Васильев пишет, что сугубо умозрительно возможно, конечно, предполагать, что на Руси религиозное развитие могло пойти по пути дальнейшей монотеизации общегосударственного культа Перуна и создания сравнительно развитой и общественно-политически действенной религии единобожия. Однако данная гипотеза находится вне «поля исторических возможностей», представляя собой лишь так называемую формальную альтернативу, формальную вероятность. Она неприемлема уже в силу того, что во многих соседних с Русью странах к тому времени в качестве государственных функционировали монотеистические религии (христианство, ислам) с многовековой историей, с развитыми догматикой и организационной структурой, с богатым опытом обслуживания высокоразвитых общественных институций и сложно стратифицированных социальных отношений, с накопленным разносторонним опытом взаимодействия со светскими властями. Это делало обращение к ним наиболее рациональным при выборе монотеистических религий, в максимальной степени отвечавших внутриполитическим и международным запросам правящих верхов молодого Древнерусского государства. Для развития же собственного «русского языческого монотеизма» не было ни условий, ни времени [37] .

Наверное, Русь могла последовать примеру Великого княжества Литовского и Русского, где до XIV в. существовало язычество. Но, по определению А.Буровского, языческая Русь вряд ли могла бы сохранить себя как государственную и даже как национальную целостность. У языческой Руси нет никакой объединяющей идеи. Уже веку к XV Русь вполне могла бы прекратить свое существование, став дальней провинцией Польши.

У язычника нет идеи улучшения мира. Иудей пришел в мир, который Бог дал ему для прокормления. Христианин пришел в мир, который несовершенен по определению. Этот мир нельзя считать плохим, но он далеко не идеальный. Христианин видит немало вещей в нем, которые ему можно было устроить лучше. А язычник живет в мире, который создан вовсе не для него. Этот мир неизменен. Всякие усилия излишни, всякие сомнения в совершенстве мира и желание что-то переделать — блажь [38] .

В начале XVII в. на Русь пришло «великое смущение». Смута вторглась во все области жизни. Политическая дестабилизация, хозяйственно-экономическая разруха, голод, смущение умов и повреждение нравов. По словам одного из книжников, в начале XVII столетия смутился весь народ: когда люди стали «главами своими глубитися», пролилась «великая кровь» [39] . Именно тогда объявился на Руси самозванец — Лжедмитрий I.

Кем же был этот загадочный «персонаж»?

Современники по-разному отвечали для себя на этот вопрос. После свержения Лжедмитрия из Москвы по городам рассылались грамоты, свидетельствующие о том, что прежний царь был беглым монахом, задумавшим погубить православие, однако, несмотря на отказ Марии Нагой подтвердить подлинность «воскресшего» и вновь погибшего сына, несмотря на перенесение мощей царевича Димитрия из Углича в Москву и его канонизацию, многие верили не только в спасение законного наследника в 1591 г., но и во вторичное спасение царя в 1606 г.

С именем Лжедмитрия I некоторые историки связывают альтернативу Смутного времени, считая, что эта личность была хорошим шансом для страны. Энергичный, решительный, самостоятельный, образованный в духе русской средневековой культуры и одновременно прикоснувшийся к западноевропейской, он вполне мог провести необходимые для общества реформы.

В 1598 г. скончался Федор Иоаннович. Прервалась династия Ивана Калиты. Вскоре царем был избран сорокасемилетний боярин, шурин покойного Федора, Борис Годунов. 1 сентября 1598 г. он венчался на царство. В церкви громко прозвучали взволновавшие всех присутствовавших слова нового царя, обращенные к патриарху Иову: «Святой отче! Бог мне свидетель, что в царстве моем не будет ни сирого, ни бедного! Отдам и сию последнюю рубаху народу».

Царствование Годунова началось щедротами и милостями. Служивым людям он приказал выдать двойное жалованье, купцов одарил двумя годами беспошлинной торговли. Закрылись кабаки, где простой люд пропивал все до последнего. Первые два годы его правления принесли на Русь много нового. Царь стал приглашать иноземных лекарей, умелых ремесленников, ученых. Из числа детей бояр и дворян отобрали восемнадцать способных юношей и послали в европейские страны обучаться языкам и наукам. Правда, никто из них впоследствии так и не вернулся. Борис также собирался открыть в Московии университеты по образцу европейских.

Но в 1600 г. все неожиданно изменилось. С новой силой вспыхнула былая мнительность Годунова. Начались гонения и опалы. Подобно некогда Ивану Грозному, Борис повсюду стал видеть заговоры, покушения на его жизнь и царский венец. Доносы приобрели невиданный размах. По малейшему подозрению людей тащили в пыточную. Да и среди бояр все больше зрело недовольство.

Недоверие к легитимности власти Годунова, обусловленное отсутствием кровной связи с Рюриковичами или каким-либо княжеским родом, усиливалось новизной мер нового царя. Все это с течением времени стало восприниматься традиционным обществом как разрушение страны и привело к резкому падению авторитета человека, который мог стать родоначальником новой династии. Как считают некоторые историки, при более благоприятных условиях Годунов был способен обеспечить стране альтернативный путь развития, начать ее модернизацию на сто лет раньше и более мирно, чем это было при Петре I. Но слишком малым оказался срок его правления, отпущенный историей, чтобы можно было говорить о подобной альтернативе.

Почему рубежом здесь выделяется 1600 г.? Именно тогда многим стало ясно, что Борис кого-то ищет, кого-то смертельно боится. С боярской оппозицией он еще мог справиться. Но вот неведомый враг-призрак, как быть с этим?

Вскоре распространился слух, что в 1600 г. в Польшу (Речь Посполиту, именуемую на Руси и Польшей, и Литвой) ушел некий молодой человек, который на самом деле является чудом спасшимся царевичем Дмитрием. Французский наемник Жак Маржерет в дошедших до нас записках определенно утверждает, что доносы, гонения и пытки берут свое начало из-за распространившихся в народе слухов о живом Дмитрии.