Когда мы с Олей случайно встретились в районной поликлинике, нам показалось, что можно реставрировать бездумную детскую дружбу. Те годы она вспоминала как утраченный рай: добрая бабушка печет пироги, мама шьет и перешивает, чтобы одеть дочку, «как куколку», а Олечка пишет стихи к слету городского актива. В каждой школе были девочки, которые, как и Оля, шли после уроков не домой к маме, а в пионерскую комнату и сидели там у ритуальной стенки с пионерской символикой. Когда пришла цветущая юность, те же девочки перешли в комнату выше этажом, где размещался комитет комсомола, и оттуда со светлыми лицами призывали других, не обращенных, к противоестественному: «Останемся на лето в городе и отремонтируем школу!», «После десятого класса — на ферму!»

Я не знаю, какая была Оля, когда ушла молодой бродить по Дальнему Востоку с геологическими партиями, но вернулась она оттуда уже пережив отпущенные ей жизненные драмы, смиренная. От первого мужа у нее родился неполноценный ребенок, и ей пришлось оставить его в доме хроников на берегу Тихого океана. Это было давно, того мальчика, может быть, и на свете уже нет.

Выглядела она, прямо скажем, неважно: мешки под глазами, без передних зубов. Встречая через много лет бывших одноклассниц, всегда думаешь: я-то еще ого-го, а они…

— Как поживаешь, Оля?

Помолчав, она ответила:

— Живу, как видишь.

Автобус был загружен наполовину. Мы насчитали восемнадцать человек, и все, как и мы, за полцены. Две немолодые сестры, папа с дочкой, мама-учительница с нелюдимым сыном и группа мужчин-сослуживцев. Мужчины сели в конец автобуса, и уже через полчаса оттуда послышался тихий перезвон стаканов и запахло колбасой «чайная».

Дорога до Новгорода скучная, не на что смотреть, разве что на ведра у обочин. Торгуют одним и тем же — прошлогодней картошкой. Туристам она ни к чему. А все равно обсуждают: у бабули вялая, проросшая, а у мужичка — сверху крупная, а внизу наверняка мелочь. Знаем, покупали. Сестры, хриплые курильщицы, комментировали все, на что падал их взгляд.

— От понастроили хоромы, ворье. Подпалить бы, чтоб с крыши попрыгали и ноги переломали.

Бороться с хамками в замкнутом пространстве невозможно, надо терпеть. Главное, не вступать с ними в мировоззренческие споры. Перед самым Новгородом я увидела указатели «На Выползово», «На Болотную Рогавку». Я толкнула Ольгу:

— Поехали на будущий год в Выползово, откроем там школу топ-моделей, будем учить местных девушек манекенному шагу. А в Рогавке…

Подруга детства пожала плечами:

— Не понимаю тебя. Народ вымирает, а ты остришь.

Так, шутки в сторону. Вообще-то с таким настроением лучше сидеть в Пупышеве.

В Новгороде нам достался двухместный номер с ванной такой высоты, что туда можно было забраться, только став на стул. На дне ванны, на бумажке с надписью «Продезинфицировано», сидела мокрица. Должно быть, это и была болотная рогавка. Ольга после шести вечера не ела, а я, радуясь предстоящей неделе, завалилась на кровать и умяла пять котлет, которые иначе не дожили бы до утра, потому что в номере не было холодильника. Ночью я видела кошмары.

Я проснулась в семь утра от духоты. Оля спала, а до завтрака оставалось два часа. Я тихо вышла из гостиницы и пошла туда, куда вели стрелки «К центру». В сквере перед Кремлем было пустынно. Две девушки в коротких юбках, стоя под деревом, пили пиво из бутылки и дрожали от утреннего холода. У крепостной стены в кустах, на сплющенной картонной коробке, лежала женщина, разрушенная алкоголем. Ее друг, пригорюнившись, сидел на ящике и, по-видимому, упрекал ее в чем-то. Женщина приподнялась на локте и сказала с гневом:

— Да не ссы ты! Запомни, я прежде всего — женщина. А твоя Светка блядь, кошка драная.

Он не нашел, что возразить, и еще ниже опустил голову.

Через три часа я шла с нашими туристами по тому же парку. Был чудесный день, на улицу выставлены белые столики, вдоль дороги выстроились продавцы сувениров в рубашках-косоворотках. Пенсионер в прорезиненном плаще играл на баяне «Амурские волны». Дрожащие от холода девушки и неприкаянные пьяницы исчезли, как призраки при восходе солнца.

У ворот нас уже ждал местный гид Иван Никитич. Бородка, мятый отечественный костюм, советские сандалии с дырочками, а через плечо — сумка с аппликацией: Буратино с подъятым золотым ключиком. Иван Никитич смотрел весело и сразу расположил к себе нашу разношерстную группу.

— Дорогие друзья! Дай вам господь здоровья, успехов, добрых деток. Ну-с, начнем, помолясь…

Он хорошо знал предмет — новгородские храмы и монастыри — и был тут своим человеком. Войдя в Софийский собор, приветствовал служительницу: