Было очень странно и непривычно знать, что Химэгими — не мужчина, но поглядеть на него повнимательней — ни в чем не уступит любой красавице с ее распущенными волосами, стелющимися по полу. После того, как Сайсё понял, что имеет дело с женщиной, она стала ему бесконечно дорога и близка.

— Конечно, я понимаю о чем ты говоришь, но ведь так предначертано самой судьбой, — плача, он стал утешать ее, повторяя, что нужно немедля принять женский облик и скрыться.

И вправду, думал Химэгими, оставить все, как есть, нельзя, нужно сделать именно так, как говорит Сайсё. В то же время его преследовали образы привычного и столь милого ему мира — воспоминания, которые невозможно избыть. Что до Сайсё, то он льет столько слез, говорит столько слов — видно, что любовь его глубока, — так казалось Химэгими…

Когда Сайсё разлучался с Химэгими, он писал ей множество любовных посланий, но все же он любил не ее одну. Он виделся с Ённокими, не таясь от Химэгими, но он не мог посещать ее открыто и избегал посторонних глаз. Он посещал ее тайно, она была беременна от него уже во второй раз, и это означало, что их связь очень прочна.

«Пусть он без ума от меня. Пусть даже я оставлю все должности и ранги и скроюсь в горах, где затеряется мой след, пусть я откажусь от этого мира, чтобы предаться молитвам о будущей жизни — мне это не горько. Но Сайсё изменчив и непостоянен. Как положиться на него? Жить с ним взаперти — а ведь мне суждено затворничество — быстро наскучит. У него переменчивое сердце, он слишком обольстителен, влюбчив и сластолюбив, сейчас он вроде бы любит меня без памяти, но все же он постоянно бывает вместе с Ённокими, он любит ее всерьез. К тому же теперь он станет думать, что я принадлежу только ему, он успокоится, привыкнет ко мне, и, как водится, настанет время, когда я увижу, что он охладел, и как больно мне будет тогда, каким посмешищем я стану! Мне боязно сделать так, как говорит Сайсё, но сейчас я все равно не могу оставаться в обществе, и мне придется скрыться хотя бы на время» — решил Химэгими.

Ему было печально видеться с родителями, и грустно бывать при дворе; прежде он находил эти встречи такими обыкновенными, но теперь, когда он понимал, что так продлится всего месяц или два, даже легкое дуновение ветра было ему грустно и бесконечно тоскливо.

Сайсё не догадывался, что у Химэгими на уме — он-то полагал, что теперь Химэгими уж точно принадлежит ему и он сможет запереть ее, так что его сердечное волнение несколько улеглось. Ённокими же волновалась и грустила из-за своей новой беременности — даже в обычное время она ни с кем не могла поделиться, а теперь ее положение было так печально, что и рассказать невозможно; ей оставалось только вздыхать.

«Зимними ночами мне так одиноко», — думала она.

Она ничего не сказала прямо, но когда Сайсё увидел, как она благородна, слаба, красива и обворожительна, он ощутил необычайную любовь к этой женщине, которая уже давно пленила его сердце. Когда Химэгими станет жить с ним, зачем тогда будет скрывать свои отношения с Ённокими? Так, мечтая об обеих женщинах, он разволновался, предвкушая счастье и наслаждение, и, как когда-то принц Гэндзи, оросил слезами оба рукава — так переполняли его чувства. [15] Поскольку ему было обидно, что Ённокими считает его слишком холодным, он шел на всяческие ухищрения, чтобы встретиться с ней.

Химэгими же думал: «Этого и следовало ожидать. Если он так меня огорчает, и вовсе не беспокоится, что из этого может выйти, видно, я его не слишком забочу, да к тому же, кажется, его любовь к ней как-то подозрительно крепнет». Хотя Химэгими был расстроен, но прямо высказать свое неудовольствие он посчитал неприличным и недостойным, поэтому, скрывая беспокойство и приняв безучастный вид, он все продолжал вздыхать и уже не считал, что его настроения могут измениться к лучшему.

В последний день двенадцатой луны Химэгими отправился к отцу. Всех одолевали хлопоты, но отец так о нем беспокоился, что не мог представить, как это они не виделись целые сутки, и хотя Химэгими наведывался часто, отец ожидал его с нетерпением — взгляд его светился радостью. Химэгими был в самом расцвете своей красы, но очень исхудавший и погрустневший, что обеспокоило отца.

— Ты плохо выглядишь. Тебе все еще нездоровится? — спросил он.

— Ничего особенного, просто недомогание, но оно уж слишком долго длится, — отвечал Химэгими.

— Это ужасно. Надо снова приступить к молитвам.

Садайдзин позвал нужных людей и отдал распоряжения относительно чтения заклинаний, молебнов и молитв. Химэгими, растроганный этим, думал, как будет горевать отец, когда он бесследно исчезнет, и, не умея справиться со своими чувствами, он расплакался, хотя и пытался скрыть слезы.

— Мои дети отличаются странностями, причиной тому, верно, мои грехи, я даже подумывал о том, чтобы покончить с жизнью. Но теперь у тебя есть служба, высокий чин, ты принят в обществе и при дворе, все хвалят твою красоту. Я сам ничем не замечателен, так что это мне вдвойне лестно. Я уже был готов утешиться и смириться с судьбой, но когда мне казалось, что моим горестям пришел конец, я увидел, что ты постоянно пребываешь в тоске, тебя одолевают печальные мысли, это так горько, что мне незачем жить, — сказал отец плача.

— Не думай, что со мной случилось что-то серьезное. Да, моя хворь — сильнее обычного, вот ты и волнуешься, но только речь вовсе не идет о жизни и смерти, мне просто отчего-то почудилось, что мы можем разлучиться, — попытался успокоить отца Химэгими. Преодолевая себя, он поел вместе с отцом.

Отец был очень доволен совместной трапезой и немного пришел в себя. Между тем мать Химэгими оставалась совершенно спокойна, и никаких вопросов не задавала.

С началом нового года Химэгими почувствовал себя, «как баран, ведомый на заклание». «И сколько еще может так продолжаться?» — думал он. В Новый год все было вычищено и приведено в порядок — экипаж, шторы, оглобли… Слугам была пожалована приличествующая случаю одежда. Сам Химэгими выглядел безукоризненно — от верхней одежды и до глянцевого узора нижних одежд, он был блистателен. Сделав все необходимые приготовления, он первым делом отправился к отцу, чтобы выразить почтение родителям. Стоило им только увидеть, как он замечательно красив, как им сразу показалось, что в этом году он еще прекраснее обычного, и они не могли сдержать слез, что было совершенно неуместно в этот радостный день.