– У животных нет души, им не требуется последнее слово, – ответил я.

Хотя, если честно, сказать хотелось. Ведь мы с Папой много лет жили, он мне жизнь сколько раз спасал, предупреждая об опасности. Теперь вот Папа умер. Захлебнулся. Или сварился – еще хуже. А я снова остался жив. Надо было бы порадоваться, но я ничего особого не почувствовал, так просто. Я ведь всегда остаюсь жив, это уже почти моя работа.

А может, и не работа, у меня это как-то само получается. Интересно, а если я не буду стараться?

– Оно должно быть справа… – поежился Курок. – Видно что-нибудь?

Я поглядел в бинокль. Мог бы и не смотреть. Ничего не видно. Серое, чуть розовое, мутное.

– Кладбище там? – спросил Курок.

– Да. Наверное…

– Как это наверное?

– Так. Не видно ничего.

– Что делать будем? Курок поглядел на меня.

– Пойдем прямо, – сказал я. – На север. Потом на запад, вдоль большой дороги. Сокольники там.

Я ткнул пальцем.

– Зачем нам в Сокольники? Можно вполне пройти мимо, надо на северо-запад.

– Мы идем в Сокольники, – повторил я. – Прямо сейчас. Туда.

Я объяснил:

– В Сокольниках трейдеры, торговцы – надо же снарягу тебе какую-нибудь найти…

– На что менять-то? Табака у меня немного совсем…

– Что-нибудь придумаем.

– Хорошее снаряжение не найти, – сказал Курок. – Его просто так не раздобудешь…

– Нечего было топить, – оборвал я. – Болтай меньше.

Я двинулся первым.

Пересекли две неширокие, забитые машинами улицы, продвигались медленно – Курок быстро не мог из-за своего босоножества, на третьей улице повезло – наткнулись на мебельный склад. Большой, с изобилием столов, шкафов и кроватей, для использования по назначению совершенно непригодных, сгнивших, съеденных молью и крысами, поломанных или загаженных предыдущими постояльцами. Каким-то чудесным образом сохранилось несколько роскошных кожаных диванов. Я выбрал тот, что побольше, вырезал широкие куски толстой голубоватой кожи и связал из них Курку мокасины. Стали шагать веселее. Живее то есть.

Меньше чем через километр дым неожиданно сгустился, пришлось сделать тряпичные маски, но мы не свернули, вернее, я не свернул, и скоро из мглы выступили деревья, с красными листьями и высокие. Осины. Клены. Еще какие-то, таких у нас не росло, но в основном осины.

– Это лес уже? – спросил Курок. – Никогда настолько далеко не заходил. Вон то – осина…

– Это еще город. Скоро кладбище.

Мы погрузились в осины.

Я вот осины не люблю, не знаю точно отчего. Неправильное дерево, не наше. Вроде бы удобное с точки зрения дровозаготовления – дрова хорошие получаются, рубятся ровно и горят тоже ничего, долго и одинаково, без углей. Но что-то не то. То ли листья красные, что неприятно, то ли еще чего. В осиновом лесу долго находиться тяжело, голова начинает болеть. Странно вообще, чтобы в городе да осина, как она тут распространилась?

Курку тоже осины не нравились, оглядывался слишком часто и вздыхал, оно и понятно – нижние ветки слишком высоко находятся, не допрыгнуть, а по стволу не очень-то влезешь.

Потянуло ветерком, сверху посыпались красные листья. Редкие и медленные, совсем красиво стало.

И подосиновики еще. Они тоже вдруг стали попадаться в большом количестве, маленькие и крепкие. Я сказал, что, может, не стоит их собирать, мало ли что тут, но Курок только фыркнул, стал нанизывать грибы на длинный прут, а затем с этого прута жрать, сырыми.

Так и шагали.

Иногда между деревьями возникали уцелевшие дома, они выступали из-за стволов поросшими мхом громадами, на домах тоже поселились деревья, высовывались из окон, отчего сами дома казались уже не домами, а тоже деревьями. И, наверное, где-нибудь на верхних этажах можно было встретить и грибы, и каких-нибудь животных, которые приспособились к такой вот среде обитания, и свои водоемы, и, может быть, даже и свои ручьи.

Но чаще дома были уже разрушенные и обвалившиеся, не дома уже, а холмы, проросшие лесом, травой и кустами, продолговатые холмы – где дома падали набок, и круглые холмы, где они проседали вниз, крутые, пологие, кольцеобразные. Этих холмов встречалось довольно много, отчего наш поход походил на преодоление лабиринта, держать направление получалось трудно, Курок швырялся подосиновиками и пел песни вредным голосом, а еще нашел толстый железный прут и теперь вовсю обматывал его найденным куском проволоки, приготовляя дубину.

Птицы, я их совсем не слышал. Там, где я вырос, леса выглядели совсем по-другому, в тех лесах птицы все время подавали признаки, то кукушка отсчитывает дни до смерти, то Дятел кору долбит, так и веселятся. А здесь тишина, только ветер гудит да мох болтается.

Интересно, а почему так случилось? Почему одни части города заросли непролазно густо, что в дичь и почву погрузились даже, а другие зеленкой очень мало затронуты? Вот у нас, ну, там, где я родился, в Рыбинске почти, там совсем по-Другому все, не так. Там если город, то нормальный, заросший, пусть и не подряд, но все равно, деревьев много и везде. А здесь некоторые улицы уже не улицы, во дворах вообще никакой проходимости, и вдруг все это разом заканчивается и начинаются кварталы, где вообще травинки не встретишь. И объяснить эту штуку никто не может. Петр считает, что это от подземных излучений, Доктор говорит про какие-то дефолианты, Япет полагает, что причина в реках – где вода совсем убежала в глубины, там ничего и не растет, а где она еще сохранилась у поверхности, там и зеленка, а точно никто не знает вовсе.