Она почти всегда сидит и смотрит. В одну точку. Молчит.

И я каждый раз сомневаюсь.

– Который день?

– Двадцать четвертый. Если считать…

– Понятно.

Алиса поднимается и уходит. Я смотрю ей вслед. Я боюсь. Боюсь, что она…

– Твоя подружка неразговорчивая совсем. Бука.

Настоящая.

– Ни слова еще не сказала мне. Как приволокла тебя, так и молчит. Бука, бука…

Бука. Если бы Егор знал, насколько он прав.

– Она – Алиса?

– Ага.

– Это она тебя приволокла. Знаешь, на кого ты был похож?

– Нет. И не хочу.

– Хорошо. Как знаешь. Ты с ней тоже болтал. Как с настоящей.

– Она что-нибудь рассказала? – спрашиваю я у Егора.

– Ничего. Ни слова не говорит. Я с ней болтаю, а она молчок. А она вообще умеет?

Я не знаю. Не знаю, как ответить на этот вопрос. Раньше умела. Сейчас не знаю.

– Не знаю, – ответил я. – У нее… горе. Она… человека тоже потеряла.

– Жаль… Видно, что не так. Крысу за собой везде таскает, таких никогда не видел, просто сверхкрыса…

Егор грустно смотрит на полку. На ней тоже крыса, сплетенная из нарезанных прозрачных шлангов, выкрашенная в дурацкий оранжевый цвет. Веселая. Зубы из монет сделаны, блестят.

– Почти все время сидит, – кивает Егор на пол. – Сядет и сидит, в стену смотрит. Или по крыше гуляет. Или на крыше сидит.

– Долго гуляет?

– Не-а… Она тут все время. Как притащила, так и сидит. Два дня от тебя не отходила. Меня не подпускала. Как посмотрит…

Егор поежился.

– У нее глаза страшные, я на нее смотреть не могу. И не спит она.

– Она спит. Только с открытыми глазами.

– Я так и думал. Я сам иногда так сплю, потом голова болит. А эта Алиса, – спрашивает негромко Егор, – она без оружия ведь… Она не боится?

– А чего ей бояться?

– Ну, сумраков.

– Не боится.

– Да… – Егор чешет голову. – Молодец. Она красивая. Она кто… Подруга?

– Почти. Жизнь мне спасла. Несколько раз даже.

– Молодец. Пойдем гулять?

– Пойдем.

Егор начинает вертеть колесо, и кровать превращается в кресло.

– Это папка сделал, – рассказывает он. – Специальное кресло, оно распрямляется и обратно. Я плохо ходил, болел часто, лежал много – вот он меня и вывозил. Тут воздух на балконе хороший, и молнии часто летают. Шаровидные.

Егор показывает, какие тут летают шаровые молнии, получается, что просто с капусту. Вывозит меня на крышу.

Высота.

– Молнии все убивают, всю вредность. А воздух придает сил. И дождевая вода здесь чистая.

Егор везет меня вдоль бордюра. Прекрасный вид.

Сверху город похож на раздавленного паука. Прижали хорошенько каблуком, расползся в разные стороны, кольца, линии, снова линии, снова кольца, все пересекается, перепутывается.

Раньше город разворачивался везде. На поверхности, под землей и даже над нею, дороги змеились между домами, сами дома ползли ввысь, и все смешивалось в непонятной и пестрой карусели, и посторонний человек не мог во всем этом разобраться, и даже местные, зайдя в другой сектор, часто плутали. И для заблудших придумали особый компас, который стрелкой указывал правильное направление, куда идешь, туда он и показывает.

Запад, Восток. Запад больше, накатывается багровым приливом через центр, въедается широким опасным языком…

– …Не помню совсем. Маму то есть. Ее сумраки поймали, когда я был совсем маленьким. Тогда отец решил с ними воевать. Они с центра лезут, здесь не живут. Он много про них узнал, я потом расскажу. Ускоритель нашел. Но это не он придумал, это другие, военные.

– Тут есть военные?

– Раньше были. Видишь, внизу вертолет? Они сюда прилетали. Очень давно и неизвестно зачем. Вертолет весь был забит ящиками, а в них контейнеры. Сумраки тоже давно были, военные пытались их убить, вот прямо здесь, у метро…

Верхнее Метро. Разноцветные линии, разделяющие город на неровные ломти, поверх линий разметка – черный штрих – непроходимые участки, красный – ходить осторожно, зеленый – безопасно, зеленого мало. Верхнее Метро разведано плохо и опять же только с нашей стороны, что творится, к примеру, на большинстве станций Кольцевой, мы не знаем. Есть путеводитель, но многие тоннели засыпаны, в других полно погани, в некоторых реки, или болота, или поездами все забито. Непроходимость.

Нижнее Метро чернеет растопыренной птичьей лапой. В Нижнем Метро порядок, во всяком случае, в восточной части. Только пройти все равно нельзя, да и не полезет туда никто. Что происходит на Западе… Запад он и есть Запад.