Мне уже не терпелось выйти в море, слиться душой и телом с природой, чем бы ни угрожали мне небо и волны. Тогда я быстро приду в себя, но вот как Тэдди? Она долго болела в Нью-Йорке, да и здесь ее несколько раз мучили приступы лихорадки, она не выходила из-под наблюдения врачей. И все же продолжала работать, бегала без устали, выполняя тысячи моих мелких поручений. Что будет с ней, когда я уеду?

Я начал присматривать собачку — товарища для Кики, но это оказалось еще труднее, чем в Нью-Йорке. В Перу, даже в городах, распространены огромные псы, в основном овчарки, совершенно непригодные для плавания на плоту: я не мог запастись провиантом и водой в нужном для такого пса количестве. Кики стала любимицей персонала нашей гостиницы и журналистов. Редкий день в газетах не появлялось фото: Кики в холле гостиницы или идет на поводке рядом со мной и Тэдди по Плаца Сан-Мартин. При виде ее ротозеи останавливались, тормозя поток пешеходов: уж очень она была не похожа на перуанских кошек. "Es un Tigre? — спрашивали нас часто. — Это тигр?" "Нет-нет, это всего лишь кошечка", — неизменно отвечала Тэдди, но ей не верили. Может быть, эти люди лучше чувствовали характер Кики. Мне же только через пять месяцев довелось увидеть, как спокойная Кики превратилась в комок ярости, доказав, что в ней действительно сидит тигр, а то и два.

Мы продолжали поиски. В Лиме у многих американцев были подходящие собаки, но хозяева не желали расстаться с ними. Повторялась одна и та же история. Сначала мне сообщали: "У меня как раз такая собачка, какая вам нужна. Она любит воду, охотно играет с кошками" и т.д., и т.д. Я выслушивал перечень всех достоинств собаки, но когда уже считал ее почти своей и просил продать, слышал в ответ: "Мою собаку на плот? Ни за что! Я ночи не буду спать от страха, что с ней что-нибудь случится. Муж убьет меня! Да и как огорчить нашу дочурку — она привыкла спать с собачкой".

Наконец я решил взять еще одну кошку. У всех наших друзей-американцев были кошки, они, как известно, плодятся часто, и я был уверен, что уж тут-то не встречу трудностей. Кто-нибудь да расстанется со своим котенком! Ничуть не бывало. Кошки, говорили мне, не могут жить на плоту, они ненавидят воду. Лучше бы мне взять собаку! Жестоко брать на плот животное, которое скорее всего не перенесет путешествия. В 1954 году было то же самое. Когда разнесся слух, что я собираюсь взять с собой кошку, лимское отделение Общества защиты животных выразило протест, заявив, что безжалостно подвергать риску беззащитное существо. Поэтому Мики доставили на плот в самый последний момент — это был подарок от капитанов подводных лодок. Через несколько дней она стала лучшим четвероногим навигатором из всех виденных мной. Черная, без единого пятнышка, она стояла на палубе и с явным удовольствием принюхивалась к морскому воздуху, подымаясь и опускаясь вместе с плотом, как если бы была его неотъемлемой частью. А когда по ночам на палубу стали падать летучие рыбы, Мики была буквально на седьмом небе. Наша грациозная черная красавица до сих пор цела и невредима, живет в Лонг-Биче, штат Калифорния, и для своих десяти лет прекрасно сохранилась.

Наконец мы узнали, что около Кальяо есть гасиенда, где согласны продать котенка. Приятель отвез нас по адресу. В доме, затерявшемся среди хлопковых плантаций и пшеничных полей, нас встретила целая кошачья семья. Глава семейства, черный как уголь разбойник, худощавый, длинноногий, с горящими глазами, казался исчадием ада. Мать была симпатичная серая с черными полосками и белым брюшком кошечка. Вокруг резвилось штук шесть котят, одни в папашу — черные дьяволята, другие — копии матери. Мы выбрали смирного на вид котенка мужского пола, трех или четырех месяцев от роду, серого с белоснежными полосками, с пушистыми лапками и брюшком, и немедля окрестили его Авси — в честь страны, куда мы направлялись. Все животные гасиенды, казалось, собрались провожать Авси. Нас обступили несколько лам, с полдюжины овец и свора диковатых собак с красными глазами. Осел безутешно кричал под соседним деревом, бык, выпучив глаза, терся о шаткую изгородь, а коричнево-белый козел, стройный, как фарфоровая статуэтка, уставился на нас с таким выражением, словно предвидел, что котенка, которого Тэдди держала на руках, ожидает мрачное будущее.

Но вот работа на плоту в основном закончилась, его снова спустили на воду и поставили на якорь на базе подводных лодок. На другой день состоялись крестины. На пристани собралась огромная толпа: на торжество съехались жители Лимы, офицеры с базы, члены военно-морской миссии США, сотрудники американского посольства... Тэдди подняла бутылку шампанского, фотографы навели аппараты.

— Нарекаю тебя "Возраст не помеха", — провозгласила Тэдди.

— Повтори по-испански, — прошептал я.

— Как это будет? Все время забываю...

— Edad Sin Limite.

— Edad Sin Limite! — воскликнула Тэдди. В ее произношении это прозвучало скорее по-китайски, чем по-испански, но зато бутылку она бросила так ловко, что, ударившись о железный утлегарь, та разлетелась вдребезги, и перуанское шампанское брызнуло во все стороны. Зрители зааплодировали.

— Бутылка тяжелая, — сказала Тэдди, сияя. — Но, знаешь, бросая, я произнесла небольшую молитву.

— Да ну?

— В самом деле. Я сказала: "Пожалуйста, плот, доставь Билла в Австралию живым и невредимым".

Однажды, когда я возился на плоту, ко мне подошел элегантный моряк в полной военной форме. Он держал за руку мальчика лет девяти-десяти. Я сразу узнал этого человека. В 1954 году он был боцманом и командовал матросами, которые помогали мне строить плот.

— Мой сын, — сказал он с гордостью, когда мы обменялись рукопожатиями. — Родился в тот самый день, когда вы отплыли из Кальяо. Прихожу домой с базы, а жена держит его на руках. "Как мы его назовем?" — спрашивает. "Уильям Уиллис", — ответил я. "Ни за что! — закричала жена. — Не позволю! Твой Уильям Уиллис утонет вместе со своим плотом. Не хочу, чтобы моего ребенка называли его именем". Но я добился своего, я был уверен, что вы выдержите.

— Ну а как на этот раз? — осведомился я.

Он промолчал, избегая моего взгляда.

— На этот раз вы бы не назвали сына моим именем. Правда ведь?

Он снова ничего не ответил. Я засмеялся:

— До Австралии далеко, знаю, но я чувствую себя на десять лет моложе. Если замолвите словечко, я возьму вашего сынишку на плот.

Моряк улыбнулся и покачал головой.

На пристани стоял высокий человек аристократической внешности и наблюдал, как я работаю. Он не двигался, словно совершенно поглощенный созерцанием того, что я делаю. Через полчаса я предложил ему спуститься на плот. Я был удивлен тем, как много он знает о плотах, и восхищен спокойной, исполненной достоинства осанкой и манерой говорить. Английского он не знал. Осмотрев плот, он показал на банановые листья, которые ветер шевелил на крыше каюты.