— А потом?

— Потом наступает гангрена, она вызывает прободение, и тогда вам несдобровать. Как у вас дела в остальном?

— Готов отправиться дальше.

— Зачем?

— Чтобы довести дело до конца, Берни.

— А вам не кажется, что вы уже сделали достаточно?

— Я получил разрешение на выход в Австралию, и плот должен туда прийти.

— Хорошо, Билл, тогда как можно скорее ложитесь на операцию. Не откладывайте.

— Я подумаю, Берни.

Вечером мы с Тэдди сидели дома.

— Ко мне пристают с вопросами, почему я хочу вернуться в Апиа и продолжить путешествие, — сказал я. — Странные люди! Даже в Самоа мне не давали покоя. Многие заключали пари, что я не вернусь.

— Просто все думают, что ты слишком стар и устал, — ответила Тэдди, поднимая голову от газеты. — Сегодня я отругала репортера, который по телефону справился о твоем здоровье. "Как старик?" — спросил он. Я вышла из себя и выдала ему по десятое число.

— Надо отдать тебе должное, Тэдди, ты ни разу не спросила, почему я хочу вернуться. Ты спрашивала о чем угодно, только не об этом.

— Я знаю, ты не успокоишься, пока не закончишь путешествие, — сказала Тэдди спокойно.

Я погладил Кики, которая растянулась рядом со мной на диване.

— Ты, Кики, на плот не вернешься, ты останешься здесь, с Тэдди. Австралия не принимает кошечек.

Словно поняв, о чем шла речь. Кики поднялась, выгнула спину, не открывая глаз, и снова улеглась.

— На этот раз я буду совсем один, — сказал я.

— Решил бы ты наконец насчет этой операции.

— Я не стану ее делать.

Тэдди подняла на меня глаза.

— Я все обдумал. В самом деле... Сейчас это было бы неразумно. И вот почему. Я очень хорошо себя знаю, свой организм, я имею в виду. Операция не такое уж простое дело. Во-первых, после нее могут быть осложнения. Поскольку у меня двусторонняя грыжа, меня разрежут пополам. "Это пустяки, — говорят врачи, — через несколько дней вы будете бегать не хуже, чем прежде". Знаю я эти уговоры. Мне не по душе, что меня разрежут пополам, а потом сошьют, как мешок. Может, я и стану бегать, как прежде, а может — нет. Кто знает? Врачи? Они скажут, что все в порядке, похлопают по спине и выпроводят на все четыре стороны. Если я не смогу прыгать, как прежде, и почувствую, что я уже не тот, они ответят: "Чего вы хотите? Как-никак вам уже за семьдесят, скоро будет восемьдесят".

— Перестань твердить о восьмидесяти, — сердито прервала меня Тэдди. — Можно подумать, что ты ждешь не дождешься, когда наконец тебе исполнится восемьдесят лет.

— Хорошо, Тэдди — Я погладил Кики шею, что было ей приятно даже во сне. — Они скажут: "Вам за семьдесят, чего вы хотите?" А за моей спиной хихикнут: "И чего этот старикан взъелся? Все равно через год-два он будет прикован к инвалидной коляске". Конечно, — продолжал я, — у врачей своя статистика, и, по ее данным, семьдесят лет — весьма почтенный возраст, со всеми отсюда вытекающими обстоятельствами. Я не порицаю врачей. Не так давно я грузил корабли в Галвестоне и таскал на спине семипудовые мешки. Мужчина в тридцать лет казался мне тогда стариком, прожившим свою жизнь.

— Неужели ты был вынужден зарабатывать на жизнь таким трудом? — спросила Тэдди строго.

— Вынужден или не вынужден, но в то время я чувствовал себя счастливым, Тэдди. Мне кажется, я рожден быть грузчиком или волжским бурлаком. Иногда я жалею, что избрал другой путь.

— Что за вздор лезет тебе в голову!

— А что касается операции, то ты ведь знаешь, что значит управлять плотом в одиночку, я тебе достаточно об этом рассказывал. Как же я справлюсь после операции? Придется ждать не меньше года, иначе могут разойтись швы. Ну, конечно, в случае крайней необходимости я бы согласился лечь под нож.

— Что за глупости! — вспылила Тэдди. — Крайняя необходимость! По-моему, именно сейчас и есть крайняя необходимость. Или тебе обязательно нужно ждать, пока ты выйдешь в море?

— Все равно, после операции я приду в себя только через много месяцев, а за это время понтоны проржавеют и плот опустится на дно лагуны. Я куплю хороший бандаж, Берни его проверит, и я полечу в Апиа.

— Я куплю на всякий случай два бандажа, — быстро вставила неизменно практичная Тэдди.

Мы пытались посадить Кики в ящик. Несколько раз нам уже совсем было удавалось водворить ее на место, но каким-то образом она выскакивала наружу. Она не царапалась, она просто сопротивлялась, а Кики была очень сильная кошка. В конце концов мы все же сумели закрыть ящик крышкой и несколько раз обвязать веревкой. Ящик из прочного картона был снабжен ручками и отверстиями для воздуха. Мы собирались отвезти Кики на поезде в Кейп-Код, в семью, где уже несколько недель находился Авси.

Тэдди хотела оставить Кики у себя. Но после того как Авси унесли, мы, возвращаясь вечером домой, заставали кошку сидящей на окне и грустно разглядывающей унылые стены нашей квартиры. Тэдди решила, что Кики тоскует по синему небу, зеленой траве, открытому морю, что держать ее в городе — преступление.

В лифте Тэдди плакала, а Кики жалобно мяукала. Мы добрались до вокзала на такси и сели в поезд. За пределами города Тэдди выпустила Кики из ящика, но надела на нее ошейник с поводком. Кики не возражала: она как равноправный пассажир сидела на скамье и озиралась вокруг.