Шрифт:
Катя щедро напластала белого ягеля на конопатку, пол они соорудили из грубых сосновых плах, крышу покрыли толем по жердяной обрешетке, – и нехитрый домик, размерами напоминающий почтовый ящик, с железной печуркой и единственным окном был сооружен за три недели.
Получилось не бог весть какое, но все же – семейное отдельное жилье.
Я пытался сначала отговорить Катю от этой, нелепой с моей точки зрения, затеи. Ведь переведут нас завтра-послезавтра в другое место, перебросят на другой объект разведки – все придется оставить. Так зачем, спрашивается, горбатиться понапрасну?
– И вы ведь, кажется, не расписаны?
– Зачем же мне ему руки-ноги связывать? – удивилась моей мужской бестолковости Катя. – Он – человек южный, вольный… Захочет со мной жить – я вся его, на край света позовет – отца с матерью брошу, за ним уйду. А если нет… – она со всхлипом вздохнула. – Если нет, я ему не гиря пудовая, в омут не утяну.
– А дом-то… До-о-ом… – протянула она, – у нас должен быть, как у людей. – И словно поставив точку, она твердо пристукнула твердым кулачком о свою мозолистую ладошку. – Хоть день, да мой! И буду всегда знать, что вот, был у меня дом-то свой. Семейный… А от Сарояна я ребенка родить хочу… – вдруг доверительно выпалила Катя и мечтательно зажмурилась. – Черненького…
Свадьбу отгрохали честь по чести. Напечено-нажарено, браги наварено и изготовлено тугого студня было на всю нашу партию. Разумеется, тридцать с лишком человек и в два этажа не смогли бы разместиться в крохотной комнатке нового дома. Столы расставили неподалеку от семейного жилья, а гости расселись на досках, положенных на козлы и сосновые чурбачки.
– Эх, где бы ни сидеть, лишь бы не падать! – сказал один из рабочих и гулянье началось.
Роль тамады как-то стихийно взяла на себя Маша Тихомирова.
Я уже упоминал, что это была могучая женщина грандиозных размеров.
– Моя самоходная установка… – с некоторой гордостью говорил о ней ее муженек, скромных габаритов мужичонка, спокойный и всегда в житейских делах прячущийся за ее широченной спиной. Под напором машиных женских прелестей любая обнова через два-три дня лопалась в самых неожиданных местах и поэтому в тот раз даже ее праздничное платье было заметано на живую нитку где-то в районе обширных, почти необозримых ее бедер…
– Ну, с весельицем-новосельицем вас! – громко пропела она, вздымаясь над столом с граненым стаканом, который в ее руке казался миниатюрной рюмючкой. – Тут-ка, вон, гляди, пчел да шмелей на сладенькое потянуло, а у меня в стакане (она делала ударение на последнем слоге), – … у меня в стакане одна горечь невозможная… Го-о-о-орько! – сиреноподобным басом взревела она.
– Го-о-орько! – дружно и согласно подхватили гости.
Машины слова о пчелах и меде не были, между прочим, поэтической абстрактной формулой, а являлась объективным отражением реальной жизни. Небольшой, щедро нагретый солнцем взгорок, где шел наш свадебный пир, окружила дымчато-лиловым облаком целая куртина иван-чая и словно ансамбль маленьких виолончелистов, негромко и деловито гудели среди пышных пахучих кистей шмели в своем медоносном азарте.
Большие букеты кипрея царственно стояли на накрытой казенными простынями вместо скатертей свежесбитом столе в трехлитровых банках с несодранными этикетками – из-под томатной пасты.
Василий Анциферов – этот непобедимый словесный боец – при полном параде, в галстуке и белой рубашке на багрово-коричневой шее и с тщательно расчесанными упрямыми мокрыми кудрями, – сидел за столом тихий, почти тверезый и какой-то пришибленный.
– Вася, да ты что это сегодня такой, ровно малохольный? – не выдержал наконец Мошкин. – Завернул бы что для смеху…
Но Васька только покрутил головой, словно тесен ему был воротничок рубашки и по-прежнему странным взглядом смотрел на молодоженов, переводя глаза с одного на другого…
А Катя, выпив рюмку-другую, порозовевшая, так и лучилась счастьем. С Машей Тихомировой они составили необычный дуэт. Мне кажется, что пели они попевки собственного сочинения, – во всяком случае, нигде и никогда после них я не слышал этих песен.
Начинала Маша. Скрестив руки под неохватной грудью, сильным ровным голосом она выводила без всякого выражения:
На Кавказе есть гора,А с неё все видно.Что ты смотришь на меня,Как тебе не стыдно?Высоким-высоким голоском, таким тоненьким, что казалось – еще немного и он порвется, как ниточка, – отвечала ей Катя:
Ах, слюдень-гора,Ты бесприютная!У парней любовь —Пятиминутная…Маша:
На Кавказе есть гора,Под горой – долина.Что ты смотришь на меня,Я ведь не картина.Катя:
На столе стоитДа каша манная.У парней любовьДа сплошь обманная!