Итак, продолжалось всеобщее передвижение войск, начавшееся несколько дней назад, с целью укрепить Мелэнский лагерь, но теперь передвижение происходило уже чисто механически, и никто пальцем не пошевельнул, чтобы его прекратить. Полк за полком направлялся в Париж, как будто кто то намеренно поставлял солдат Наполеону. Надо было бы остановить этих артиллеристов на дороге, повернуть их обратно в Ла-Фер И за что только упрятали в тюрьму братьев Лаллеман — ведь они делали то же самое, что делают сейчас по королевскому приказу все северные гарнизоны в тот самый момент, когда король укрылся в Лилле! Что за нелепость! А Рюти? Где Рюти? Вошёл Генерал Рюти.

— Пойдите и немедленно скажите командующему артиллерией, чтобы артиллерия не смела входить в Сен-Дени. Пускай возвращаются, откуда пришли!

Откровенно говоря, распоряжение было дано с запозданием. ибо с Парижской улицы уже доносилось тарахтенье пушек и зарядных ящиков, и, когда генерал Рюти, растолкав собравшихся на углу улицы Компуаз офицеров, попытался остановить колонну. людей словно ветром подхватило: офицеры генерала Сен-Сюльписа бурей понеслись по улице, хватали лошадей под уздцы, выкрикивали слова команды, прыгали в экипажи, и Рюти пришлось ретироваться среди всеобщего замешательства. Так что Макдональду с его рахитичным штабом и двумя-тремя генералами не оставалось ничего иного, как молча наблюдать за движением артиллерии к столице. Он воздел руки к небу. Что предпринять?

Все дороги буквально забиты, там сплелись в один клубок, который скоро не распутаешь, кареты и гвардия, беглецы из Парижа, неистовствовавшие оттого, что солдат пропускают вперёд в ущерб движению гражданских лиц. И в довершение сумятицы целый обоз повозок и лошадей — экипажи герцога Беррийского — проходил в северном направлении через Сен-Дени в грохоте, в шуме, в лязге — они без толку проторчали все это время в Вильжюиве, где с запозданием был получен приказ отойти на север.

Распахивались окна, и женщины в страхе затыкали уши.

Маршалу Макдональду только что донесли — донёс все тот же адъютант, которого он раньше посылал за сведениями к капитану, — что генералу Мезону пришлось спасаться бегством из своего дома, потому что его войска угрожали расправиться с ним.

Счастье ещё. что король давным-давно проехал через Сен-Дени! А то офицеры на половинном содержании начинают буянить хуже чертей: врываются в кареты, вскакивают на лошадей, стегают их, скидывают кучеров с козёл, вот они уже завладели колонной и повернули её на Париж под крик и адский грохот; пешеходы еле успели посторониться, как вся безумная, непристойная кавалькада понеслась вскачь. Сквернословят, хохочут… И это французские офицеры, в полной форме! Командует ими какой-то майор на гнедом коне, которого он горячит, поднимает на дыбы, — все тот же майор Латапи, недавно представлявшийся генералу Мезону.

Маршал молча наблюдал за этой картиной, чувствуя полное своё бессилие. Да они пьяны! С утра пьяны! Жак-Этьен почувствовал, как лицо его залила краска стыда. Он вернулся в харчевню, велел Гюло складывать вещи, передал необходимые распоряжения командиру полка, прибывшего из Руана, хотя тот напрасно старался втолковать маршалу, что их пункт назначения — Шарантонский мост. Но маршал не стал слушать его доводов, собрал свою малочисленную свиту, вскочил в седло и на крупной рыси поскакал по дороге в Бовэ. «Позавтракаем где-нибудь подальше. Лично я по горло сыт Сен-Дени!» Он сделал все, что ему поручили сделать; но не мог же он, в самом деле, без конца торчать в Сен-Дени, поджидая войска, перешедшие на сторону Бонапарта, так или не так? Его обязанность — прибывать на место раньше других, подготовлять позиции, будущее местопребывание главной квартиры в Бомон-сюр-Уаз… Был уже час пополудни, когда маршал вышел из харчевни. Он невольно попятился, увидев собравшихся перед входом отставных офицеров на половинном содержании. Но они молча расступились и дали ему пройти.

В то время как карета маршала, а за ней и он сам. катила по направлению к Бомон-сюр-Уаз, офицеры, которым удалось повернуть на Париж артиллерию из Ла-Фера, экипажи герцога Беррийского, кирасир, встреченных по пути, а также роту пехоты, проходившую через деревню Ла-Шапель, неожиданно заметили генерала в полной форме с трехцветной кокардой на треуголке и пикет кавалеристов, очищавших предместье. Майор Латапи подскакал на своём гнедом к генералу, отсалютовал ему шашкой и осадил коня.

— Это ты, Альбер? Какого черта ты здесь делаешь? — воскликнул генерал.

Генерал оказался знаменитым Эксельмансом, который решил отправиться в Сен-Дени, чтобы переманить войска на сторону императора. Прошло всего четыре месяца с тех пор, как генерал Эксельманс был отстранён от должности за то, что состоял в переписке с Неаполитанским королём, когда его по приказанию Сульта хотели силой отправить в Бар-сюр-Орнен на половинном содержании, но он оказал сопротивление полиции в своей парижской квартире и даже пытался прострелить себе череп. И вдруг он возник на дороге в Сен-Дени. Но так как продолжать дальнейший путь было незачем, он, сделав знак Латапи ехать рядом, с триумфом повёл мятежные войска к Парижу, а там — по бульварам — к площади Людовика XV и к Тюильри, где на Павильоне Часов уже полоскалось на ветру трехцветное знамя.

Трудно и, пожалуй, даже горько пытаться нарисовать в своём воображении город Бовэ таким, каким он был 20 марта 1815 года. Поэтому автор позволяет себе выйти за рамки обычной сдержанности и просит читателя последовать за ним. Ибо последняя война, пройдясь по этому городу, не оставила от него ничего или почти ничего, уничтожив то, что составляло его неповторимую прелесть и красоту. Лучше просто закрыть глаза и не смотреть на эти наспех возведённые бараки, на пустыри, на ещё не заполненные клетки городского плана, где тут и там застолбованы временные строения, на слишком прямые, проложенные по шнуру улицы, на это разрушенное дотла прошлое, размытые временем наслоения человеческих жизней и судеб, следы мыслей и обычаев, приметы исчезнувших поколений…