Прошло еще две недели — начинался апрель.

...Аркадий чихнул и проснулся. Еще не открывая глаз, ощутил на лице ласковую теплоту. Солнце! Оно силилось влиться в приоткрытые щелки заспанных глаз Аркадия таким обилием тепла и света, что он не выдержал и отвернулся. Но тотчас же торопливо вскочил «Неужели опоздал»? — завихрилось в голове.

— А ты куда спешишь? — вдруг словно со стороны спросил его кто-то. Аркадий облегченно рассмеялся: сегодня выходной, и торопиться совершенно некуда. Но спать уже не хотелось. И лишь сейчас Аркадий почувствовал, что за окном что-то происходит: даже сквозь двойные рамы можно было ощутить этот блестящий тысячами искорок и звенящий всеми оттенками радостных звуков фейерверк весны.

Аркадий вышел на балкон и до боли вдохнул полной грудью свежий весенний воздух. А сам все смотрел и смотрел вокруг...

Талые дороги почернели, на них с шумом и звоном растекаются веселые ручейки. По обочинам, в канавах, куда отовсюду устремляются эти ручейки, набухший снег становится серым, как слежавшаяся грязная вата. Аркадий вбежал в комнату и растолкал спящего на соседней койке Генку.

— Генка, вставай! Весну проспишь...

Генка сладко пожевал губами, что-то со сна промычал и отвернулся к стене.

— Ну, подымайся же ты, наконец! — Аркадий стащил с Генки одеяло. — Весна же, весна!

— Ну и что же? — Генка сел на кровати, широко потянулся могучим телом и сладко зевнул. — Ох, спать хочется, Аркашка... С этим вечером и не поспал как следует.

— А я не слышал, как ты пришел, — хитро сощурился Аркадий, припоминая, что Гена уже храпел, когда вернулся он, проводив домой Тамару.

— Ты разве раньше пришел? — Гена от удивления перестал одеваться.

— Ну да! — в глазах Аркадия заиграли озорные огоньки.

— А-а-а... обман! Я пришел, а твоя кровать пустая, — уверенно вспомнил Генка. — Опять, наверное, Тамару провожал? Ох, не нравится мне эта история... На носу экзамены, а ты с этой инженерской дочкой ночи не спишь.

Генка наклонился над кроватью, что-то ища. Аркадий покосился на его крепко обтянутую рубахой широкую спину. «Ну и богатырище этот Генка», — подумал он, а вслух сказал:

— Не бойся, Генка... Одно другому не мешает... — и, хитровато прищурившись, неожиданно подтолкнул товарища в бок и спросил:

— Ты не завидуешь мне, а?

Генка недоуменно посмотрел на Аркадия.

— Позавидовал бы я тебе, да и порадовался, конечно, если бы ты дипломную работу с отличием защитил. Ага, нашел... — он вытащил из-под одеяла учебник. — Ишь, куда запропастился. Читал я перед сном. Ну, а насчет Тамары — не завидую. — И строго поглядел на Аркадия. — Ее чаще можно увидеть на танцах, чем в кабинете горной механики. Так себе, мотылек какой-то. Не обижает тебя это название?

Аркадий деланно усмехнулся:

— Давай, давай... Я не из обидчивых, ты же знаешь.

— Да, да, знаю, что из обидчивых, — спокойно поправил его Геннадий и раскрыл книгу, но прежде чем читать, с теплотой посмотрел на товарища. — А обижаться и не следовало бы. По-дружески все это советую. А впрочем, как знаешь.

Он уткнулся в книгу. Аркадий хмуро пошел к своей кровати. Вытащив из тумбочки первую попавшую под руку книгу, Аркадий раскрыл ее и вздрогнул: на него с фото насмешливо-вызывающе глядела Тамара.

Юноша долго, не отрываясь, рассматривал знакомые, близкие сердцу черты ее красивого лица и почти физически ощущал совсем недавнее...

...Перед огромным зданием горного техникума, в тени зазеленевшего апрельского сада, вдоль аллей было много скамеек.

Сюда, едва начало пригревать солнце и пробиваться зелень свежих побегов, любили собираться студенты. Здесь они, вдыхая крепкий настой весеннего воздуха, готовились к занятиям, здесь весной и летом назначались первые свидания, произносились слова, которые потом всю жизнь хранило сердце.

Генка и Аркадий облюбовали одну скамейку под старой березой с тугой, кое-где потрескавшейся от времени, белой атласной корой. Каждый день они приходили сюда позаниматься и отдохнуть. Скамейку незаметно стали звать «наша», «своя».

В этот день ребята узнали, что скамейкой пользуются не только они. Едва товарищи раскрыли книги, на дорожке показалась Тамара и ее неизменная подруга Лиля — белокурая, веснушчатая толстушка, которую многие студенты звали «барыней». Лиля училась поочередно почти на всех отделениях техникума, но ни на одном отделении она не смогла продвинуться дальше второго курса. Вероятно, это-то и послужило основанием для столь нелестного прозвища.