Такой подход, рассказывают Л. Гиндин и В. Цымбурский в упоминавшемся мною (во вступлении) филолого-лингвистическом исследовании «Гомер и история Восточного Средиземноморья», основывался на господствовавшем поначалу в филологии XX века априорном представлении об устном народном эпосе как о совокупности «окаменевших» текстов, которые после своего создания передавались неизменными от певца к певцу и могли лишь «состыковываться» в готовом виде в более крупные поэмы. Считалось также, что сюжеты этих малых «первичных» текстов должны были быть крайне простыми, а поскольку Гомер начинает «Илиаду» с обещания рассказать о «гневе Ахилла» и затем то и дело нарушает это обещание многочисленными сюжетными отступлениями — в сущности, перебивает сюжет другими короткими рассказами, — такое построение казалось как раз подтверждением того, что «Илиада» является механической смесью «простых» первичных текстов. Был, дескать, в глубокой древности простенький рассказ об Ахилле и Агамемноне, построенный на традиционной формуле «обида — примирение», характерной для многих эпических сюжетов, и к этому рассказу постепенно присоединялись другие, побочные.

Эта теория продержалась до 20-30-х годов нашего века. Затем, однако, в результате углубленного изучения эпических традиций, сохранившихся у некоторых балканских и азиатских народов, было выявлено, что от певца к певцу передаются не столько готовые тексты, сколько, скорее, «формульные конструкции» — набор традиционных сюжетов, канонизированных образов и ситуаций, словесно-ритмических формул и тому подобных «готовых наборов», с помощью которых каждый сказитель создает всякий раз заново рассказываемую им историю. Когда эта закономерность была проверена на материале поэм Гомера, оказалось, что и он самым широчайшим образом пользовался таким приемом. Один из исследователей подсчитал, что в некоторых частях его поэм — например, в зачинах и окончаниях речей героев или в характеристиках действующих лиц, — «формулы», от простейших до самых сложных, занимают около 90 процентов текста! Так, уже в первой песне «Илиады» предводитель. Троянского похода, микенский царь Агамемнон, именуется то «пространно-властительным», то «могучим», то «гордым могуществом», то «повелителем мужей»; а пройдя по всем 24 песням поэмы, можно обнаружить, что буквально для каждого из важнейших ее героев заготовлен набор из десятка и более таких характеристик, чередующихся в самом разнообразном порядке.

Как ни странно, именно эта «формульность» гомеровской поэтики позволила М. Пэрри и А. Лорду выдвинуть утверждение, что Гомер был «индивидуальным автором внутри коллективной традиции». Это утверждение может показаться противоречивым, однако в действительности оно вполне логично. В самом деле, в том смысле, что некое эпическое сказание, каждый раз импровизируется данным певцом заново, оно действительно является его индивидуальным творчеством; но в том плане, что певец всякий раз использует общий набор элементов, присущий данной культуре и знакомый ее носителям, его произведение, несомненно, принадлежит к коллективному творчеству. Иными словами, Гомер, по мнению Лорда и Пэрри, был гениальным реализатором коллективного эпического канона.

Такой точке зрения противостоял В. Шадевальдт, который в конце 30-х годов предложил изучать каждый эпизод. «Илиады» с точки зрения его функций в составе поэмы как целого и показал, используя этот подход, что гомеровская «Илиада» отличается от обычного эпоса наличием строго организованного единства. Ни один из ее эпизодов нельзя изъять, не нарушив общей связности поэмы. Композиция «Илиады» оказалась продуманной и структурно, и эстетически, а это возможно только в том случае, если текст всецело является авторским, то есть ближе к тексту, скажем, Вергилия, чем к песням неграмотных устных сказителей; это не просто реализация эпического канона, а творческое переосмысление его.

Однако ведь и авторский текст может быть совершенно различным: грубо говоря, одни авторы создают близкие к подлинной истории романы-хроники, другие расшивают по исторической канве самые фантастические узоры. Что же создавал в этом смысле Гомер? Для суждения о соответствии гомеровских поэм исторической реальности войны ответ на этот вопрос имеет решающее значение. Здесь тоже имели место (и частично до сих пор продолжаются) ожесточенные споры: одни ученые — вроде Д. Пэйджа («История и «Илиада» Гомера», 1959) или Майкла Вуда («В поисках Троянской войны», 1986) — увлеченно утверждали, что «Илиаду» следует считать весьма или даже вполне надежным историческим источником, находя доказательства этого в данных современной археологии и лингвистики; другие, как влиятельный Майкл Финли («Троянская война», 1964), выражали изрядный скепсис в отношении историзма Гомера, находя в его творчестве многие черты сказки и мифа (достаточно вспомнить, что боги играют в «Илиаде» почти такую же роль, что земные герои, да и многие из этих героев описываются как дети богов). Но большинство филологов-гомероведов занимает в этом вопросе срединную позицию, которая совмещает оба указанных взгляда.

С одной стороны, говорят эти филологи, эпос, в том числе и гомеровский, бесспорно содержит много мифических и сказочных элементов, поскольку он вырастает, ведет свое начало из мифа и сказки. Тем не менее эпос все-таки отличен от мифа. Как объяснял, например, замечательный российский исследователь мифопоэтики Е. Мелетинский, миф рассказывает о временах «создания» мира и всех его существующих форм, тогда как эпос занимается прежде всего «ключевыми», «героическими» периодами народной истории — вспомним былины о Владимире Красное Солнышко, героизирующие историю Киевской Руси, или, скажем, «Песню о Нибелунгах», отражающую становление раннегерманского общества в том же духе героических сказаний. Во всех этих классических памятниках мировой литературы прошлое народа воплощается по одному и тому же «эпическому канону» — в героических образах и великих деяниях. Все подобные произведения, как правило, монументальны по размаху, и все они, как показывают исследования, представляют собой заключительную стадию развития эпоса — стадию перехода к индивидуальному творчеству. Таким же было, как мы уже знаем, и творчество Гомера. Что же можно сказать об историзме такого эпоса? Этот историзм представляется несомненным (ведь и древний Киев с князем Владимиром, и раннегерманское племенное общество, и другие коллективные герои национальных эпосов различных народов существовали вполне реально), но он весьма специфичен. Эту специфичность блестяще вскрывает характеристика, предложенная крупнейшим специалистом по древним религиям Мирчей Элиаде: «Память об исторических событиях и о подлинных персонажах меняется по истечении двух-трех столетий таким образом, чтобы их можно было подвести под шаблон архаического способа мышления, неспособного к восприятию индивидуального и удерживающего в памяти лишь образцовое, то. есть сводящего события к категориям, а личности — к архетипам».

Иными словами, в эпической поэзии появление, былинных, сказочных, мифологических черт попросту неизбежно, но это нисколько не противоречит ее сущностной историчности, поскольку, с другой стороны, в ней непременно должны содержаться и некоторые подлинные, фактические приметы былой истории, которые устный эпос не мог не увлечь с собой в своем развитии, как те зерна, вокруг которых только и могли кристаллизоваться его «архетипы». Эти «зерна» невозможно извлечь средствами одного лишь филологического анализа тут требуется помощь археологии и лингвистики. Мы еще обратимся к показаниям этих наук по вопросу о Троянской войне, здесь же ограничимся лишь несколькими частными примерами, подтверждающими наличие несомненных отголосков исторической реальности в эпических поэмах Гомера. Так, средства современного лингвистического анализа, основывающегося на том, что известно сегодня о диалектах Древней Греции, позволили обнаружить в гомеровском тексте прямые заимствования из языка, на котором говорили за полтысячи лет до Гомера, в древних Микенах. Немецкий исследователь Рейх заметил, что часто встречающаяся в «Илиаде» поэтическая «формула», которую можно перевести как «сила Гераклова», не укладывается в размер гекзаметра, которым написана поэма, но если написать имя Геракла так, как оно, судя по лингвистическим данным, произносилось в Древних Микенах, это противоречие немедленно исчезает. Можно думать поэтому, что данная «формула» сложилась еще в микенскую эпоху и дошла до Гомера неизменной, несмотря на изменившееся произношение.

Другое яркое свидетельство в пользу исторической достоверности «Илиады» приводит И. Вуд в своей книге «В поисках троянской войны». Речь идет о так называемом «списке кораблей» во 2-й песне «Илиады». Этот список представляет собой в действительности перечень 164 греческих городов, которые послали свои корабли с воинами для участия в общем походе на Трою. Его отличие от общего стиля «Илиады», неуместность в той части текста, где он находится, и определенные расхождения с остальным текстом поэмы настолько бросаются в глаза специалистам-языковедам, что некоторые исследователи уже давно заподозрили здесь инородную вставку, а Д. Пэйдж даже выдвинул увлекательную гипотезу, что это — подлинный документ времен Микен, своего рода воинская диспозиция, отражающая расположение участников похода во время сражения.