Медленно, но неотвратимо масса германской пехоты приближалась к точке смыкания с танковыми силами. «Мы готовы были хохотать от радости, петь, плясать — нам оставалось всего каких-то 30 километров, — продолжает лейтенант Хаапе. — Нашим передовым частям вместе с танкистами выпало пережить ожесточенные схватки». Битва близилась. Сопротивление врага, закрепившегося на другом берегу Двины, крепчало не по дням, а по часам. «Наконец война добралась и до нас!» — с безудержным оптимизмом объявил Хаапе.

«Колонна бодро шагает по дороге. Теперь цель уже близка, она в нескольких километрах от нас».

Близость противника, осознание того, что тебе скоро придется убивать, а может, и самому быть убитым, — это было для пехотинца уже не метафизикой, а суровой реальностью. «В бою я, как и любой солдат, — вспоминал уже после войны лейтенант Губерт Бекер, — понимал, что любой из моих товарищей может погибнуть, как и я сам — в любой момент меня могли убить». Каждый муссировал эти предбатальные ужасы на свой лад. «Убить — такого мы еще не осознавали; гибель — это было нечто пока неизведанное». Но, как бы то ни было, гибель становилась реальностью, с которой приходилось считаться.

Бой в одном из белорусских городов

«Во время атак, когда русские наседали на нас или же мы на них, нам было очень и очень не по себе. Никогда нельзя было знать, что станет с тобой в следующую секунду».

Физические нагрузки, психические… И в этом смысле пример рядового пехоты Гаральда Генри вполне можно считать самым что ни на есть типичным. Сегодня, пройдя маршем за день километров 25, он вместе со своими товарищами по подразделению проводил ночь на посту боевого охранения. Посты выставлялись на влажном заливном лугу. Следующий день также выдался «весьма напряженным». Пара часов сна на привале в полдень, потом марш до следующего пункта назначения, что в 44 километрах. В полночь ночлег. Едва улеглись, как враг обстрелял их. Пришлось хитрить, маневрировать в поисках нового пристанища. И так миновало еще три четверти часа. Приказ разобрать носимое имущество. Это значило, что вот-вот грянет бой. «Но первой пришла мысль, что лично мне придется тащить тяжеленный ящик с патронами». Последовал заурядный ночной бой, до рукопашной дело не дошло, но перенервничали не на шутку. Генри досадовал:

«Сил на эту решительную атаку ушло масса, а теперь с наступлением рассвета надо было думать о следующих 44 км марша. Я был как выжатый лимон, пальцем шевельнуть не мог».

Ничуть не меньшие трудности выпадали на долю моторизованных подразделений, шедших в авангарде танковых. Те не имели вообще ни минуты отдыха, по пути участвуя в сдерживающих противника схватках, и конца этому не было. Подобного рода стычки с неприятелем, бои местного значения, всегда были чреваты неуклонно возраставшими потерями. Гауптштурмфюрер Клинтер, командир взвода 3-й моторизованной дивизии СС «Мертвая голова», действовавшей в районе Даугавпилса, вспоминал атаки русских пехотинцев, начавшиеся в 5 часов утра после неспокойной ночи. Бесчисленные фигуры в серых гимнастерках надвигались на их позиции «лавиной — или, точнее — неукротимым потоком лавы». Артиллерийской поддержки не было и быть не могло — боеприпасы закончились, и их не успели подвезти.

«И этот серый поток подбирался все ближе и ближе. Все плотнее становился винтовочный и пулеметный огонь, пули то и дело свистели у самой головы. Плотнее становился и артиллерийский огонь противника. И вот они в 100 метрах… в 60… в 30! И тут это внушающее ужас громовое «ура!» Но тут заработали наши пулеметы, и фигурки стали падать на землю. Это было справа от моего участка… Глухо разорвалось несколько ручных гранат, и они, отпрянув, бросились назад».

Потери личного состава взвода Клинтера оказались внушительными. Погиб один из командиров отделения.

«Обессиленные, мы буквально свалились в траншеи. И лежали там, как трупы, не в силах шевельнуться.

Три часа спустя, едва мы успели оправиться, как началась новая массированная атака русских. Боеприпасов катастрофически не хватало, мы едва отстреливались. Прямо перед тобой эта серая волна, до нее было метров пятьдесят, не больше. Сжав в руках саперные лопатки и ручные гранаты, мы ждали рукопашной, — продолжал Клинтер. — И вдруг над нашими головами что-то засвистело. Мы завертели головами, пытаясь понять, что это, и тут увидели, как прямо в гуще наступавших русских замелькали разрывы.

Над нами со свистом продолжали проноситься снаряды, разрываясь в гуще врага. В воздух летели изувеченные тела и винтовки…»

Немецкие артиллеристы, собрав по крохам последние из остававшихся снарядов и выбрав подходящий момент, поддержали своих огнем. Линию обороны удалось удержать. Клинтер вспоминает:

«Полумертвые от ужаса, без сил, мы снова свалились в траншеи. С великим трудом опомнившись, мы почувствовали голод и жажду».

Враг отступил. Вскоре бойцы Клинтера получили возможность напиться. Позже, когда подвезли боеприпасы, роте снова было приказано атаковать противника. Тут уж стало не до еды.

Преследование противника осуществлялось на 28-градусной жаре. Вскоре рота вынуждена была спасаться от огня, который русские открыли из-за железнодорожной насыпи. Солдаты были на грани исчерпания психических и физических сил. Они не сразу поняли, что окружены на клубничном поле, посреди длинных грядок клубники. Сначала двое, потом за ними и вся рота поползли вдоль насыпи, срывая и жадно отправляя в рот ягоды. «И тогда кто-то, не выдержав, рассмеялся, — вспоминает Клинтер, — впервые рассмеялся».