«У нас за плечами был 1000-километровый бросок из Восточной Пруссии. Тысячу километров менее чем за 5 недель. Три четверти мы уже прошли, осталось всего ничего. Еще неделя, и мы были там».

Потом наступила непонятная пауза, приказов продолжить марш не поступало до самого «30 июля, когда пришло совершенно необъяснимое распоряжение оборудовать оборонительные позиции».

Во многих публикациях послевоенных лет прослеживается мысль о том, что пресловутые разногласия в генштабе в период 4-24 августа могли повлиять на исход всей войны, предотвратив поражение Сталина. Ничего подобного, разумеется, не отыщешь в военных дневниках и солдатских письмах домой той поры. Солдаты лишних вопросов не задают и приказов не обсуждают. И почти во всех письмах присутствует одна тема — лишь бы эта война поскорее закончилась. И если для этого нужно сменить направление главного удара — да будет так!

Немецким солдатам все чаще приходилось окапываться и отбивать советские контратаки

Оптимизма поубавилось с осознанием того, что кампания неумолимо затягивается. «Если дальше будут наступать такими темпами, — писала одна домохозяйка на фронт, — тогда крушение России не за горами». 8 августа один обер-ефрейтор заявил, что «поскольку… грядет нешуточная битва за колыбель большевистской революции, мы выступаем на Ленинград». И, несмотря на ожесточенное сопротивление «отъявленных коммунистов», несмотря на дожди и грозы, наступление «им не остановить». Другой ефрейтор, уже из группы армий «Юг», писал 24 августа: «Враг упорно оборонял свои позиции, но тщетно, ему пришлось с большими потерями отступить». Куда более беспокоил приказ о переходе на центральном направлении к обороне, нежели о повороте сил для нанесения удара на южном. «Я уже сыт по горло этим Советским Союзом», — заявляет унтер-офицер из 251-й пехотной дивизии.

«День и ночь мы вынуждены были ютиться в землянках, защищаться от шрапнели. В окопах воды по колено, кругом вши и всякая другая дрянь».

Такое уже бывало и раньше. В 1917-м. Еще один ефрейтор из 256-й пехотной дивизии досадует: «…в прошлом году было куда легче, тогда, в начале июля, когда закончилась война с Францией и когда понемногу стали отпускать по домам». Во всех письмах красной нитью проходит мысль — поскорее покончить с этой войной, тогда и шансов выжить будет больше. Бернгард Риттер, 24-летний рядовой мотопехотной дивизии, попытался примириться с травмирующими психику условиями войны, выразив сокровенные мысли в своем дневнике. 19 августа он писал:

«Куда бросит нас эта война завтра? Как все будет? Хочется надеяться, что скоро грянет решающая битва, и мы будем в ней участвовать».

Риттер, как и многие другие фронтовые солдаты, силился избавить себя от боли утраты своих товарищей ради сохранения эмоционального равновесия. Это было нелегко. Риттер упоминает о двух могилах близких друзей, они похоронены тут же, в ближнем тылу. Еще недавно все тряслись в одном и том же кузове. А теперь мы уйдем дальше, а эти две могилы останутся. «Одна из нехитрых истин, которым нас учит война, — продолжает Риттер, — что в них похоронена какая-то часть и тебя самого».

Гаральд Генри, все еще преодолевающий все тяготы форсированного марша в составе группы армий «Центр», писал 18 августа:

«Не будет преувеличением сказать, что «и собака бы такой жизни не вынесла», если иметь в виду те условия, в которых мы тут пребываем. Целыми днями мы и в дождь, и в солнце зарываемся поглубже в землю…»

Четыре дня спустя он сочинил еще одно письмо. Это было как раз в период свары в генералитете, вызванной обсуждением вопроса о смене направления главного удара. «Вчера был день, настолько кровопролитный, со столькими трупами, со столькими ранеными, с таким громом орудий, что я и описать его не в силах». Потери личного состава в подразделении, где служил Генри, были весьма серьезны. «Погиб старик Грабке, унтер-офицер, и еще несколько моих друзей, — грустно отмечает он. — Это просто чудо, что я остался жив в этом аду, и что меня даже не зацепило». Так что, разногласия по поводу избрания направления главного удара и прочие стратегические премудрости не здорово волновали личный состав. В отличие от извечного вопроса: как выжить и завтра. Солдаты и их домашние от всей души желали одного — чтобы эта бойня поскорее кончилась. «А что, с русскими еще не покончили?» — вопрошает одна мамаша в письме сыну на фронт:

«Мы надеемся, что хоть ты развеешь наши сомнения. Мой дорогой сынок! Может, ты все же отыщешь клочок бумаги, чтобы дать о себе знать. Вчера пришло письмо от Йоза. У него все хорошо. Он пишет: «Раньше мне ужасно хотелось поучаствовать в наступлении на Москву, но теперь я был бы рад выбраться изо всего этого ада».

Возница армейского обоза пишет письмо домой

Немцы явно недооценили своего противника. Неспособность покончить с этим пошатнувшимся от удара, но не желавшим упасть замертво врагом и подвигала на стратегические импровизации. Судя по всему, никому не приходило в голову чудодейственное решение, позволившее бы победоносно закончить эту войну. Солдаты полагали, что это святая обязанность генералов, те, в свою очередь, норовили спихнуть решение на Гитлера. Налицо была неспособность провести границу между «русским» и «советским». Гитлер не сомневался, что именно «загнивающая» большевистская идеология обусловит скорый крах СССР. И он, и его ближайшее окружение склонны были применять категории 1917 года к исходу и этой кампании. А между тем куда уместнее было бы обратиться к памяти Наполеона Бонапарта.

Бесспорно, созданный в 1812 году прецедент подходил куда больше. То, что Россия не сдалась Наполеону даже после падения Москвы, в преддверии зимы, не могло ускользнуть от внимания Адольфа Гитлера. Представляется спорным утверждение, что, дескать, с утратой Москвы сталинский режим неизбежно пал. В своем знаменательном обращении к народу 3 июля 1941 года Сталин взывал к «матери России», иными словами, апеллировал к национальным святыням. Григорий Токарев, бывший офицер царской армии, преподававший в одной из московских военных академий, вспоминает нелегкие дни лета 1941 года:

«Именно тогда прозвучал призыв к нашим патриотическим чувствам. К традициям Бородино. Именно под Бородино потерпел сокрушительное поражение Наполеон. И эти внезапно пробудившиеся чувства и помогли объединить народ».

Демонтаж оборудования подлежавших эвакуации на восток, где их не могло достать люфтваффе, заводов и фабрик никак не связывался с возможным падением Москвы. Когда в начале июля фронт располагался всего в 80 км от Витебска, от 2 до 5 тысяч рабочих и работниц текстильной фабрики «Флаг индустриализации» были переброшены в Саратов, на несколько сотен километров на восток. Пока ехали, их состав не раз бомбили, и вскоре все узнали, что их родной город захвачен немцами.